Гек понимал, что и в камере имеются чьи-нибудь глаза и уши. Несмотря на официальное неведение о его вкладе в пополнение тюремного погоста, информация о расправе просочилась за пределы камеры. Во время прогулок он ощущал на себе взгляды других обитателей тюрьмы, исполненные насторожённости и щупающего любопытства. Но прямо к нему никто не подходил и знакомиться не желал.
Гек проявлял холодное спокойствие и полное безразличие к окружающему, но, конечно же, страдал от одиночества и чувства гнетущей тревоги. Он жадно вслушивался во все обрывки разговоров, внимательно присматривался к тому, кто и как себя ведёт и что из себя представляет. Больше всех его заинтересовал седой и солидный пузан – дон Паоло, как его величали все, включая надзирателей.
Это был чрезвычайно уравновешенный и доброжелательный господин: активные игры на свежем воздухе ему, как видно, претили, так что он устраивался где-нибудь на солнышке и играл в шашки с многочисленными партнёрами, всегда готовыми почтительно поддержать компанию. При нем постоянно клубилось нечто вроде свиты, состоявшей наполовину как бы из придворных и просителей, а наполовину из молчаливых парней крепкого сложения. Дон Паоло охотно шутил, улыбался, интересовался здоровьем собеседника, порой сетовал на своё, словом – он знал всех, и все знали его. Он мог часами слушать подробности семейного быта любого из своих приближённых, а то просто сидел, подставив бритый подбородок лучам неяркого зимнего солнца. Только Гека он не замечал – глядел сквозь. Гек многое бы отдал, только бы узнать, что насчёт него думает этот дон Паоло. Он не сомневался в источнике силы и могущества разговорчивого добряка и понимал, что от прихоти или иных каких намерений старого дона зависит его жизнь. Гек видел: его изучают, и мысленно он уже приготовился к самому худшему: «Крысиная нора, из неё не выскочить».
Как-то в воскресенье, когда заключённые находились на прогулке, к Гекатору подошёл парень по прозвищу Чичероне. Он сидел за соучастие в вооружённом грабеже, что плохо вязалось с его тщедушным обликом. На вид ему было лет двадцать с хвостиком; сутулый и нескладный, он никогда не принимал участия в играх, которые затевались во время прогулок, в драках, возникающих нередко между заключёнными, был молчалив и бесцветен. Он, вероятно, даже не сумел бы постоять за себя в подобных заварушках, а между тем Гек не помнил случая, чтобы кто-либо попытался зацепить парня. Видимо, причина этому крылась в том, что Чичероне состоял в свите дона Паоло, того самого почтённого синьора, даже в заключении сохранившего благорасположение к людям, которые, в свою очередь, безмерно уважали его. Уважение к дону Паоло всячески демонстрировала и администрация тюрьмы: разрешала держать ему под рукой своего рода прислугу и «сиделок» из числа заключённых, поскольку врачи обнаружили у него стенокардию и ревматизм; пищу ему доставляли только домашнюю – тюремную не позволяла принимать язва. Обременённый многочисленными болезнями, дон Паоло выглядел очень хорошо в свои пятьдесят пять лет, а язва не мешала ему иметь солидное брюхо и красные щеки. Вот и сейчас он, по обыкновению, предавался раздумьям, занесши толстые пальцы над стоклеточной доской, и не видел, что один из его «ординарцев» отделился от свиты и беседует с каким-то новичком.
Чичероне предложил Гекатору сигарету и закурил её сам, поскольку ѓекатор вежливо отказался.
– Приятная погодка, а? Прямо весенняя, – начал Чичероне. – Сейчас бы на пляж, а там девочки, а?
«Тебе не девочку, а жратву усиленную надо бы, трефец чахоточный», – беззлобно подумал Гек, а вслух протянул:
– Да-а, девочку бы не помешало…
Поговорили о футболе, который Гек терпеть не мог, и постепенно перешли к главному, как догадывался Гек, вопросу. Речь зашла о преступлениях «красных бригад».
– Кстати, – понизил голос Чичероне, – видишь тех двоих, вон – патлатые (в этих диких краях зэков даже не стригли!), да нет, вон те, один ботинок завязывает… Ага – вот как раз «красные бригады». И взрывы за ними, и нападения на банки, и даже убийство – это они уже в наших краях развлекались. Им сидеть до конца века, самые настоящие бандиты – кошмар! Всего неделю здесь, а наглости хоть отбавляй… Никакого понятия о порядке. Об уважении к кому бы то ни было – и речи нет. Дон Паоло хотел было с ними поговорить, урезонить – куда там! Плевали они на его слова с высокой крыши, угрожали ему, представляешь?
Гек представлял. Только псих мог надеяться безнаказанно оскорбить словом или хотя бы знаком уважаемую на Сицилии персону.
– Люди было вступились за него, да дон Паоло остановил: не надо, говорит, связываться с дерьмом, сам он на них не в обиде, поскольку они нравственные калеки и не ведают, что творят. Бог их и так покарал, отняв свободу и разум. Слепцы, они вряд ли когда прозреют… А вот о тебе он неплохо отзывался.
– Не может быть. Откуда он меня знает, я ведь ни разу с ним и не разговаривал…
– Да уж знает… А история о переломанных рёбрах да прокушенном языке всей тюрьме известна. Знатно парня отделали.
– Фра Доминика, что ли?
– Его самого.
– Хм, я тоже догадывался, что там что-то такое было. Значит, он не сам расшибся? А кто его так?
Чичероне остолбенел:
– Ну ты даёшь! – Он ухмыльнулся в минутном замешательстве и продолжил: – Так вот, дон Паоло о тебе хорошего мнения, уж не знаю за что. Он считает, что ты держишься достойно, как подобает сицилийцу, пусть и попавшему в беду, что ты не похож на современную испорченную молодёжь, не то что эти двое мерзавцев. Да, твои знакомые через него просили передать тебе привет и самые тёплые пожелания. Они тебя ценят и о тебе помнят.
«Суки», – подумал Гек.
– А дон Паоло мне поручил, что я и делаю.
– Спасибо огромное дону Паоло за хорошее мнение обо мне, хотя, быть может, я и не заслужил этого. – Гек помолчал немного и так же раздумчиво добавил: – Спасибо ему. Дон Паоло – человек, по-настоящему достойный всяческого уважения, а те, кто этого не понимает, – слепцы.
Видя, что Гек больше не имеет что-либо добавить к сказанному, Чичероне похлопал его по плечу, кивнул ему с полуулыбкой и пошёл обратно, смешно откидывая при ходьбе плоские и несоразмерно большие ступни.
Дважды в день, утром и перед ужином, Гек упражнялся. Даже неделя перерыва существенно сказывалась на точности и силе движений, а кроме того, он уже привык поддерживать себя в форме – физические нагрузки действовали успокаивающе. Обитатели его камеры с нескрываемым любопытством наблюдали за ним и уж наверняка не держали язык за зубами. Приходилось приспосабливаться: Гек выбрал только те упражнения – приседания, наклоны, отжимания от пола, – которые не несут в себе никакой «специфики» (по выражению Патрика). Теперь, когда появился заказ, Гек осторожно добавил эту «специфику»: отжимался на кулаках и пальцах, приседал, выбрасывая руки резко вперёд и в стороны, делал наклоны, набивая пальцы о каменный пол.
Все было предельно понятно. Этот самый дон Паоло ясно дал понять, что пока не доверяет Геку, но готов обратить на него своё высочайшее внимание, когда тот продемонстрирует послушание и сообразительность. Именно поэтому он и придержал своих урок и не дал им наказать «красных». Этих молодцов приготовили для Гека.
Гек понимал, что выбор невелик. Если вдруг по слабости характера и по молодости лет ему надоест париться в тюрьме и он захочет скостить срок, а для этого помочь следствию, вломив даже тех немногих, кого он знал, то это грозит существенными неприятностями важным людям. Его можно убрать, а можно и кольцо в нос продеть, зависимым сделать. Дон Паоло предложил Геку выбирать самому. Смерть или рабство? Рабство, решил Гек. Он заделает этих рогометов и подымет новый срок во имя дона Паоло: на воле ему сейчас делать нечего, да и на тюремном кладбище тоже. Гекатор уже решил про себя, как он будет действовать. Оставалось ждать (но не затягивать) удобного момента и тренироваться помаленьку.
Ждать долго не пришлось, через неделю случай представился. Гек ни разу не подходил близко к террористам, наблюдал за ними издали. Это были крепкие и рослые, по местным понятиям, парни, северяне по виду и говору. Они уже почувствовали вакуум вокруг себя, скрытое недоброжелательство остальных, но не переживали по этому поводу, держались вместе и ни перед кем не заискивали. Они замкнулись друг на друга, говорили все, спорили о чем-то, а на окружающих смотрели поверх голов.
Геку удалось ни разу не встретиться с ними взглядом; он был уверен, что ничем не привлёк их внимания. Перед прогулкой Гек поскрёб пальцами обеих рук по куску мыла, чтобы оно набилось под ногти, до этого коротко подпиленные, – теперь он был готов. Гек не был уверен, что все пройдёт без сучка без задоринки, но все-таки надеялся, что в случае чего вправе ожидать поддержки от дона Паоло.
Но когда везёт – везёт во всем. Гек зашёл в туалет, огороженный ширмами, и, ещё расстёгивая молнию на брюках, боковым зрением засёк, что «красные» тоже направились к туалету. Гек поторопился закончить, даже застегнул ширинку, но продолжал стоять над писсуаром. Внезапно он ощутил слабость во всем теле и понял, что не может двинуть ни рукой, ни ногой.
«Я боюсь», – успел подумать он…
…Указательный и средний пальцы левой руки вошли в глазницы, как сквозь гнилые яблоки. Гек успел выдернуть пальцы и правой ударить второго, и только тогда мартовский воздух тюремного двора содрогнулся в нечеловеческом крике. Спешка ли тому была причиной, а может, недостаточность тренировок на тюремном полу, но удар правой удался наполовину: один глаз на двоих человек оставался. Уже не помня себя от паники и отвращения, Гек сплеча рубанул его по переносице и отступил назад, к умывальнику. В голове прояснилось; Гек все ещё не видел и не слышал ничего вокруг, но уже помнил: надо мыть руки!
Вымыл, стараясь делать это тщательно, вытер о трусы, для чего втянул в себя живот и сунул в штаны мокрые кисти рук, вышел на свет и сделал шаг в сторону. Никто ничего не понимал: два залитых кровью человека корчились на каменных плитах, заключённые сбились в кольцо вокруг них; никто не решился подойти ближе, чтобы не завязнуть в чужих заморочках.
Гек оказался в переднем ряду зрителей, задние, напирая, спрашивали – что случилось? Гек пожимал плечами и молчал, втихаря выковыривая остатки мыла из-под ногтей. Он не испытывал ни малейшей жалости к людям, которых он изуродовал навсегда: ведь если вдуматься – так они остались в живых благодаря ему, Геку. Если бы он оплошал, их наверняка убили бы как посягнувших на святую святых островного мироздания – престиж всеми уважаемого Падрино. Да если бы они и подохли, Гека это нимало не трогало: он не совершил ничего такого, что выходило бы за привычный круг его понятий о совести, целесообразности, добре и зле. Хорошо жить, чтобы никому не мешать и чтобы тебе не мешали, – это все так. Ну а если приходится выбирать между собственным здоровьем и благополучием других – так любой дурак не ошибётся в правильном выборе, если он не совсем дурак. Пусть живут как знают, а я своё дело сделал.
Красота: свидетелей не было! Следствие заглохло в самом начале, так как не осталось никаких улик происшедшего. Охрана оплошала, упустив на миг этот злополучный кусочек пространства, а в этот миг все и случилось. Сами потерпевшие не могли пролить свет на происшедшее: один так и не вышел из коматозного состояния – осколки переносицы проникли в мозг, – другой не сумел толком вспомнить, сколько было нападающих – то ли двое, то ли трое. Их уже удалили с острова, и оставшийся в живых лежал в госпитале, где его лечили и безуспешно допрашивали. Конечно, может, кто и видел, как все происходило на самом деле, да что толку! Люди хорошо помнили тот день, когда дону Паоло публично выказали неуважение те двое. Все восхитились тогда кротостью, истинно христианской, и благородством, с которым он перенёс хамство этих бандитов. Бог примерно покарал обидчиков, и хотя несомненно, что орудием кары небесной Всевышний избрал одного из смертных, не по-христиански да и не по-сицилийски было бы вмешиваться в дела, непонятные простому человеку. А ведь в самую точку угадал дон Паоло: мало надежды, что они когда-нибудь прозреют! Так оно и вышло…
Всех почему-то поразила эта фраза, упавшая из уст дона Паоло, и теперь обитатели тюрьмы с благоговейным ужасом повторяли её друг другу. Докатились слухи и до администрации, но дона Паоло даже не побеспокоили вопросом о нелепом совпадении, напротив – поспешили предать забвению инцидент с террористами, которых, слава богу, перевели от них подальше.
Но истинный виновник переполоха остался ни с чем. Его забыли. Тонюсенькие, едва заметные ниточки контакта с людьми дона Паоло, хотя бы с тем же Чичероне, порвались. День сменял день, на каждой прогулке Гек ждал, и ждал напрасно, что дон Паоло или кто-то из его людей подойдёт к нему, выкажет расположение или что-нибудь такое в этом роде и он войдёт в круг людей уважаемых и привилегированных в масштабах всей тюрьмы, а может быть, и за её пределами. Да ладно, черт с ними, знать бы точно, что его самого не убьют – с них станется! Новый срок не навесили – и то хлеб. Да что там – великолепно обошлось. Да, но… Не спорол ли он серьёзного косяка по неведению? Что они его мурыжат, что молчат?
Гек терзался; его не утешало и то, что в его родной камере заметно укрепилась дисциплина, и без того изрядная: даже курить сокамерники старались в углу, максимально далёком от того места, где разместился Гек. А уж когда он засыпал – затихала вся камера, сам староста бдительно стерёг его покой…
Так уж совпало, что свой восемнадцатый день рождения Гек отметил торжественно и пышно, хотя и анонимно, да и повод для празднования был другой.
В тот день во время ужина Чичероне опять подошёл к Геку и заговорил с ним так, словно со времени последней беседы прошло несколько часов, а не месяцев.
– Привет! – с улыбкой воскликнул Чичероне.
Гек кивнул.
– Что поделываешь сегодня вечером?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120