Это постыдно, Гварха.— Она не принадлежит к Людям, — сказал генерал.— Опасный довод, — заметила Эттин Сей.Он опустил глаза, потом обратил их на бабушку.— А что нам делать? Как поступать с людьми, которые не умеют вести себя? Если они вообще люди.— Позволено ли мне говорить? — спросил я.— Да, — сказала Эттин Петали.Я посмотрел прямо в глаза генералу.— Вы считаете, что я личность?— Ты меня предал.— А чего ты ждал от Ники? — вмешалась Эттин Пер. — Что он предпочтет тебя женщине и родственнице? Ты ждал, что он будет стоять, опустив руки, когда женщине Переса будут угрожать? Мне ясно, что ты ей угрожал.— Угрожал уже после того, когда она получила информацию от Ники, потому что он снабдил ее этой информацией. Предал он меня не потому, что ей угрожали.Бабушка презрительно фыркнула.— Сейчас время войны. Мужчины предлагали меры, которые угрожают жизни всех человечьих женщин и детей. И ты ждал, что он ничего не предпримет? Так кем же ты считаешь своего возлюбленного?— Сказать тебе, как это выглядит? — спросила Эттин Сей. — Так, словно ты считаешь, что для Ники не должно существовать ничего кроме тебя.— Нам не следовало разрешать им жить вместе, — сказала Апци. — Посмотрите, к чему это привело? Что мешало Гвархе найти приятного юношу из симпатичного нам рода?Наступило молчание. Женщины Эттина словно испытывали смущение. Я не мог решить, личное ли это мнение Апци, или она высказала вслух то, что думали они все.Наконец молчание нарушил генерал.— Ты задала вопрос, бабушка, и я отказался на него отвечать. Но отвечу сейчас. Ты спросила, полюбил ли я Ники из-за его глаз. Нет. И не из-за его волос. Когда я увидел его, они были цвета меди и сверкали даже в свете станционных плафонов. Если бы я увидел их в лучах солнца какой-нибудь планеты, то, наверное, ослеп бы. И не за его странную голую кожу, которая всегда вызывает во мне нежность — ту нежность, которую вызывает беспомощность ребенка. Но все это не играло никакой роли, как и прочее, что в нем чуждо нам и необычно.Он сделал стратегическую паузу и продолжал:— Назвать ли вам пять причин? Ведь в старинных сказаниях все пятерично. Во всяком случае было.— Да, — сказала Эттин Петали.— Он умен, хотя и не всегда так, как умны Люди. Он любознателен — даже сейчас, когда его должны были бы укротить страх и стыд. Последите, как он прокручивает все у себя в мозгу и смотрит то на одну из вас, то на другую. Он никогда не утрачивает любопытство к тому, что происходит вокруг.Женщины послушно поглядели на меня, а я поглядел на пол.— Он никогда не сдается. Думаешь, он отступает, а он просто занимает новую позицию, чтобы переждать, либо найти новый способ сопротивляться или атаковать. Я видел его в комнате допросов. Если существует достойная форма рахаки, то это она. И он не хочет ненавидеть. Ему даже не нравится сердиться. Когда я пришел навестить его в тюрьме, он охотно разговаривал со мной, хотя знал, что и я участник того, чему его подвергают.(Мне не слишком хочется признаваться в этом, но я изнывал от скуки, а ты был куда интереснее технарей, с которыми я сидел в тюрьме. Но эта речь мне очень дорога, и я постарался записать ее слово в слово так, как ты говорил.)— Это четыре причины, — сказала Эттин Петали.— У меня была еще одна, но ее больше нет.Эттин Сей наклонилась вперед.— Ты хорошо сказал, Гварха, и теперь понятно, почему ты выбрал Сандерс Никласа вместо кого-нибудь более подходящего. Но это не объясняет, почему ты считаешь, что быть верным он обязан исключительно тебе. Ни от одного из мужчин среди Людей ты бы ничего подобного не требовал.— Ты полагал, что раз ты его любишь, а он чужак, задержанный внутри наших границ, и совсем один, то у тебя есть право… — Пер замялась.— Считать его своей собственностью, — докончила бабушка голосом, исполненным презрения. Это существительное не применялось, когда речь шла о домах, земле и прочих богатствах, которыми семьи владели совместно, а только о личном имуществе — одежде, мебели, ручном зверьке.— У тебя всегда был этот недостаток, — подхватила Пер. — Даже в раннем детстве. Ты не просто хотел быть первым, что похвально. Ты не просто хотел заставить других мальчиков отступить назад. Ты хотел ухватить и сохранить только для себя. Жадность и несговорчивость всегда были твоими пороками.Бывали минуты, когда я недоумевал, что сделало генерала таким, каков он есть. Вот они. Эти устрашающие женщины. Он сидел, сгорбив плечи, и терпел.— Можно мне сказать еще? — спросил я.— Да, — ответила Эттин Петали.— Перес Анна все еще ждет, а когда я ушел от нее, она была по-прежнему испугана и очень сердита. Не стоило бы заставлять ее ждать слишком долго.Старая дама уставилась на меня.— Ты прав. Нам не следует тратить столько времени на недостатки Эттин Гвархи. Остается еще вопрос о твоем поведении и о том, что жалкий дурень Лугала Цу сумеет извлечь из этой ситуации.— Ты понимаешь, что натворил, Ники? — спросила Эттин Сей.— Я сообщил секретные сведения врагу во время войны. Земляне оценили бы мой поступок примерно так же, как вы.— Ты предложил ему прибегнуть к выбору, Гварха? — спросила Эттин Петали.— Нет, — сказал генерал. — И не стану.— Но почему? — спросила Апци жалобным голосом.— Он рахака. Он не прибегнет, а я много лет назад обещал себе, что больше никогда не буду участвовать ни в чем, что может причинить ему вред.Правда?— Жаль, — обронила бабушка.— Почему ты обратился к Перес Анне? — спросила Пер.Я уставился на голый блестящий пол, подыскивая доводы, которые женщины Эттина могли бы счесть вескими. Наконец я поднял глаза на Пер.— Я увидел, что сын Лугалы старается сорвать переговоры. Я слышал, как начальник штаба Гвархи доказывал, что люди, к которым я принадлежу, не люди, и понимал, что делегаты земляне не знают и не могут знать, насколько серьезно положение. И я подумал: неведение никогда ничему не помогало.— Я же объяснил тебе, что сумею сладить с Лугала Цу, — сказал генерал. — И с Шеном Валхой.— Ну, а земляне, первозащитник? С ними вы сладите? Вы способны предвидеть, как они поступят? Это ведь не обычная борьба между мужчинами Людей, когда оба стараются оттеснить друг друга назад. Это не обычное столкновение между двумя враждующими родами. Вы имеете дело с существами, которых не понимаете, а они находятся в полном неведении, не представляют последствий своих поступков.Бабушка подняла руку, требуя молчания.— Споры мужчин меня не интересуют. С обвинениями можно подождать. И с объяснениями тоже. Сейчас мы должны разобраться с тремя проблемами.— Не с пятью?— Первая — ты, Ники. Ты доказал, что ненадежен. Мы не можем допустить, чтобы ты оставался тут или в любом другом стратегически важном месте. Ты можешь еще раз предать нас. Но как можно убрать тебя так, чтобы другие не узнали про то, что ты сделал? Вторая проблема — Перес Анна. Есть ли способ заставить ее молчать? Третья проблема — Лугала Цу. Пока он тут, переговоры могут быть сорваны в любую минуту. Здесь, по-моему, прав Ники, а ты ошибаешься, Гварха. Я восемьдесят лет наблюдала Лугалов. Они все на один лад — алчные, узкомыслящие, опасно хитрые и крайне настойчивые. Они никогда не уступают. Они никогда ничему не учатся. Стоит им решить, чего они хотят, и их не переубедить никакими разумными доводами.Она помолчала, переводя дух.— Сейчас я сообразила, что имеется и четвертая проблема. Человеки как биологический вид. Ты спросил, Гварха, как поступать с подобными существами? Этот вопрос следует взвесить. Мы оставили его на усмотрение мужчин и сделали ошибку.Бабушка снова помолчала, а потом распорядилась:— Оставьте нас!— Что-что? — спросил генерал.— Пойди поговори с Перес Анной. Успокой ее и захвати с собой Сандерса Никласа. Я хочу поговорить с моими дочерьми, и не желаю, чтобы меня отвлекали мужские голоса. Убирайтесь.Эттин Гварха встал. Я тоже.— Но с женской половины не уходите, — сказала Эттин Пер. — Оба!Мы вернулись в прихожую, где ждала Анна, все также съежившись в широком низком кресле. Вейхар напротив нее. Он посмотрел на генерала, потом на меня и опустил глаза. Анна сказала:— Ну?— Нас попросили уйти, — объяснил генерал. — Женщины Эттина совещаются.Он сел, я прислонился к стене.— Вейхар, ты не можешь ненадолго выйти? Мне нужно поговорить с первозащитником. Подожди в коридоре.Он ушел. Генерал поднял голову.— У меня нет настроения разговаривать, — сказал он на языке Эйха и Ахары.— Могу себе представить! — заметил я по-английски и предупредил Анну, что буду говорить на одном из хварских языков. — Я знаю, это невежливо и прошу извинения. Но мне необходимо кое-что обсудить.Она кивнула.Я перешел на язык Эттина.— Я хочу просить об одолжении.— Сейчас? После того, что ты сделал?Я промолчал.— Я не даю никаких обещаний, Никлас. Так чего ты хочешь?— Мой журнал. Если со мной что-нибудь случится, заберите его и уничтожьте записи, кодированные для ничьих глаз. Только не читая.Он посмотрел на меня долгим испытующим взглядом.— Или вы их уже прочли, первозащитник?— Нет. Я не касался твоих программ и не дешифровал твои записи. А следовало бы?— В них нет ничего… — я вынужден был воспользоваться словом, которое мне очень не хотелось произносить, — ничего нелояльного ни по отношению к вам, ни по отношению к Людям. Но там есть некоторые личные тайны. Будь они только моими, я мог бы жить с сознанием, что вы их прочли.Что-то изменилось у него в лице. Он подумал о чем-то не очень приятном.— Или умереть с ним, — добавил я.Он промолчал.— Эти записи содержат тайны других людей. Я знаю, ваша раса не слишком ограждает свою внутреннюю жизнь. Но и у вас есть что скрывать от посторонних глаз. Эти люди доверились мне.— Я уничтожу эти записи не читая, если возникнет такая необходимость. Хотя я ее не предвижу. А остальной журнал?— Поступите с ним, как сочтете нужным. Я, впрочем, всегда намеревался его опубликовать.Генерал зашипел.— Мемуары! Как моя бабушка.— Но вы были бы редактором.Он зашипел еще раз.— Я ничего не обещал.— Ладно. — Я посмотрел на Анну. — Вы дадите нам еще пару минут?Она кивнула. Вид у нее был усталый и угнетенный. А как там в коридоре Вейхар?— Еще одно, — сказал я на языке Эттина. — Еще одна просьба.У него был такой вид, словно он дошел до предела. Но заткнуться он мне не велел.— Если произойдет худшее, не храни мой пепел в надежде, что тебе предоставится случай отослать его моей семье. Я не хочу, чтобы меня похоронили на Земле.— Почему?— Мои родители живут теперь в Северной Дакоте, если земляне не солгали. Я не хочу упокоиться на погосте в прериях. Богиня! Я был так счастлив вырваться оттуда.Он задумался. Конечно, для него это было непостижимо. Каждый мужчина, каждая личность должна желать погребения в родном краю среди близких.— Так где ты хочешь, чтобы тебя похоронили?Я пожал плечами.— В Эттине, если ты не против. Или же в космосе.— Это лишний разговор. Ты не умрешь. — Он помолчал. — То есть в ближайшем будущем. Однако, учитывая различие в средней продолжительности жизни твоей расы и моей, ты, почти наверное, умрешь раньше меня. И когда придет этот срок, я увезу твой пепел в Эттин, если ты до тех пор не передумаешь. — Он поднял глаза и встретил мой взгляд. — Не бойся, Ники, и не говори того, что пугает меня.— Ладно, — ответил я и повернулся к Анне. — Мы ждем, чтобы тетушки первозащитника и его потрясающая бабушка решили, что следует делать.— Его бабушка? Вы привезли на переговоры вашу бабушку?— Она начала слабеть, — сказал генерал, и мы подумали, что ей больше не стоит жить одной. А потому Пер, моя тетя Пер, пригласила ее к себе. — Он сказал мне по-эттински: — Они бросили кости, и Пер выпала наименее счастливая комбинация. Без всяких сомнений по велению Богини. Апци с бабушкой не совладала бы, и было бы очень жаль, если бы Сей утратила свой приятный характер.— А нельзя сказать все это по-английски? — спросила Анна.— Нет, — ответил Эттин Гварха. — Извините, мэм Перес. Я невежлив. Она привыкла быть с другими людьми, и мои тетки подумали, что лучше не оставлять ее в доме Пер в окружении только младших членов семьи.— Она бы скушала их вместо завтрака, — заметил я.— И потому вы привезли ее сюда?— Да, вероятно, она скушает вместо завтрака нас.Генерал бросил на меня свирепый взгляд.— Не вводи в заблуждение Перес Анну и не клевещи на людей, которые давали тебе приют более двадцати лет. Мы не… Как называются пожиратели себе подобных?— Капиталисты, — сказала Анна.— Это точно? — Эттин Гварха обернулся ко мне.— В таком контексте вернее были бы «каннибалы».— Ха!После этого мы некоторое время ждали в молчании. Я смотрел на свои ноги. В одном носке на обычном месте у большого пальца намечалась дырка. Странно, какие и когда замечаешь мелочи. Вроде гобелена в коридоре у входа. Стоило закрыть глаза, и я словно опять его увидел: большой, квадратный, винно-красный трактор, женщина, точно серо-голубая колонна. Она держала гаечный ключ, совсем такой же, как простые гаечные ключи на Земле. Я пользовался таким, когда был мальчишкой.Наконец Эттин Гварха сказал по-английски:— Почему люди рассказывали тебе секреты?Я открыл глаза.— Потому что я умею слушать. Не все время, но часто.— Тогда почему ты не слушал меня, когда я велел тебе держаться сзади?— Я должен был что-то сделать. Надежда только в действии.— Что-что?— Цитата. Из одного земного философа.Он нахмурился.— Это же абсолютно неверно. Такое мнение широко распространено среди человеков?— Но почему неверно? — спросила Анна.Я заметил, что он переменил позу и уселся поудобнее, готовясь к разговору на свою любимую тему — о морали.— У всего есть следствия: у бездействия как и у действия. Но обычно не делать ничего лучше, чем делать что-то, и меньше — лучше, чем больше. Сказать, что действие — основание для надежды, значит, подталкивать людей, глупцов, вроде Ники, метаться и делать что-то, что угодно, лишь бы не сносить терпеливо отчаяние.Он помолчал.— Из этого вовсе не следует, что мы должны бездельничать. Нужных дел очень много, это очевидно. Но нам следует соблюдать осторожность, особенно когда мы предпринимаем что-то новое. Богиня дала нам разум, чтобы мы думали о том, что делаем, и дала нам способность отличать хорошее от дурного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41