Моя голова знала, как отбивать ритм рок-н-ролла, свинга и так далее, но все зависело от настроения в тот момент.
Любопытно то, что мы, «Битлз», похоже, владели телепатией. Не задумываясь, мы воодушевлялись или начинали грустить — все вместе. Эта телепатия — волшебство и одно из достоинств «Битлз». (И конечно, любовь к музыке и отличные песни…) Ничего подобного я не испытывал ни прежде, ни потом.
Когда я вошел в группу, меня всегда отделяли от остальных: «Джон, Пол, Джордж… и Ринго». Особенно в Великобритании: «Это они, а это он». До сих пор существуют музыкальные критики, которые недооценивают барабаны. Но когда мы поехали в Америку, все изменилось, потому что такие барабанщики, как Джим Келтнер (я по-прежнему считаю его лучшим), пришли в восторг. В конце концов я стал ценить похвалу других музыкантов гораздо выше, чем отзывы в прессе.
Два моих любимых барабанщика — Джим Келтнер и Чарли Уоттс. Бадди Рич, Джинджер Бейкер и остальные известные барабанщики стучат быстро, но не заводят меня, потому что слишком стараются отбивать сложные ритмы. А мне нравятся не суетливые ритмы, а ровные и четкие».
Джон : «Ринго — чертовски хороший барабанщик. Он всегда был таким. Техничности ему недостает, но, по-моему, игру Ринго на барабанах недооценивают так же, как игру Пола на бас-гитаре. Пол — один из самых изобретательных басистов, какие когда-либо существовали, половина приемов, которыми сейчас пользуются, содрано у «Битлз». Сам Пол стеснялся своей игры на басе. Во всем остальном он болезненно самовлюблен, но играть на басе он всегда немного стеснялся. Он великий музыкант, умеющий играть на басе, как могут лишь немногие. Если сравнить его игру с игрой басиста из «Роллинг Стоунз» или игру Ринго с игрой Чарли Уоттса, то они окажутся как минимум равноценными, а может быть, будут и получше. Я всегда отказывался признать Чарли лучшим только потому, что он больше, чем Ринго, похож на представителя богемы, знает джаз и снимает мультфильмы. По-моему Чарли чертовски классный барабанщик, и басист у них неплох, но я считаю, что Пол и Ринго способны соперничать с любыми рок-музыкантами. Однако техничными их не назовешь. Никто из нас не был техничным музыкантом. Никто не умел читать ноты, никто не умел писать их. Но как музыканты в чистом виде, как люди, призвание которых — издавать звуки, они ничем не хуже остальных (80).
Я сам, что называется, примитивный музыкант. Имеется в виду то, что я не учился музыке. Я долго не брал в руки инструмент. Но я играю на нем довольно давно, чтобы научиться делать то, чего мне хочется, — самовыражаться (74).
В детстве я много играл на губной гармонике. «Love Me Do» — рок-н-ролл, причем прифанкованный. Весь секрет — в гармонике. (Была такая песня «Hеу! Baby» («Эй, детка») и еще одна жуткая вещь — «I Remember You» («Я помню тебя»). Мы играли и другую — они обе с гармошкой, и потому мы начали использовать ее и в «Love Me Do» просто для аранжировки.) А потом вставили ее в «Please Please Me», затем повторили тот же прием в «From Me To You» и наконец забросили его: он нам надоел (70).
Я всегда любил гитары. У меня еще сохранился мой черный «Рикенбеккер», который прежде был светлым, — это первая хорошая гитара, которая у меня появилась. Она уже не новая. Я храню ее так. ради удовольствия. Эту гитару я купил в Германии в рассрочку. Помню, ее цена, какой бы она ни была на самом деле, тогда показалась мне непомерной» (66).
Джордж : «В первый приезд в Гамбург мы отправились в «Стейнвей», потому что аппаратура у нас была неважная. Там Джон купил свой «Рикенбеккер», и в тот же раз я приобрел усилитель «Гибсон». Понятия не имею, что с ним стало. Он выглядел элегантно, но на этом его достоинства заканчивались.
Мои гитары менялись в таком порядке: первой была маленькая, обшарпанная, за три фунта и десять шиллингов. Второй — «Хофнер-Президент». Она не была электрической, но за несколько фунтов можно было купить звукосниматель, который крепился к нижней части грифа, что я и сделал, — и гитара стала полуэлектрической. (Или же можно было приставить головку гитарного грифа к какой-нибудь полости, к шкафу, буфету или двери, к тому, что могло вибрировать, и поскольку при этом звук резонирует, он несколько усиливался. Я часто играл на гитаре, приставив ее к шкафу.) Гитары «Хофнер» оказались неплохими (особенно после маленькой за три фунта и десять шиллингов). У них был отличный диапазон, они были либо белыми, либо светло-коричневыми. Моя была некрашеной.
Сначала у меня не было усилителя. Первое, к чему я подключился, — была радиола отчима Джона. Она лишь слегка усиливала звук, но это было здорово, если не считать того, что мы портили усилитель и динамики. Джон знал, как пробраться в дом Психа, когда тот отсутствовал. Мы подключались, играли, а потом, когда усилитель сгорал, мы выбирались из дома и несколько недель ждали, пока его починят.
Я поменялся с парнем из группы «Swinging Blue Jeans», отдал ему «Хофнер-Президент», а взамен получил свою третью гитару, «Хофнер-Клаб 40». Следующей стала «Футурама», которую я купил у Фрэнка Хесси, — дрянная подделка под «Фендер Стратокастер».
Пол : «Прежде мне казалось, что я никогда не смогу позволить себе иметь „Фендер“. Даже сейчас у меня иногда возникают странные мысли: мне кажется, что „Фендер“ мне не по карману. (Поразительно, как появляются такие мысли и как надолго они в тебе укореняются.) „Фендер“ для меня по-прежнему несколько экзотический инструмент. И хотя я вполне могу позволить себе купить целую фабрику, гитару продолжаю считать недосягаемой».
Джордж : «Когда я отправился покупать «Футураму», Пол сопровождал меня. Она висела на стене вместе с другими гитарами, Пол подключил ее к усилителю, но не смог извлечь из нее ни звука, поэтому он врубил усилитель на полную мощность. На гитаре было три переключателя, я нажал один, из усилителя донесся жуткий гул, и все другие гитары попадали со стены. Мама подписала за меня договор покупки в рассрочку. То есть часть денег надо было заплатить сразу, а остальное — когда тебя разыщут.
Свою пятую гитару «Гретч», я купил в 1962 году у ливерпульского матроса за семьдесят пять фунтов. Черный «Дуо-Джет». (Чет Аткинс играл на гитарах «Гретч»; на конвертах альбомов он всегда снимался с разными моделями гитары «Гретч».) Она стала моей первой американской гитарой. Ее рекламировали в газете «Ливерпульское эхо». Только Богу известно, как я ухитрился скопить целых семьдесят пять фунтов. Эта сумма казалась целым состоянием. Помню, как я нес деньги во внутреннем кармане, думая: «Только бы меня не ограбили!»
В 1964 году, когда мы жили в нью-йоркской «Плазе», приехав на шоу Эда Салливана, представители компании «Рикенбейкер» пришли к нам и подарили мне двенадцатиструнную гитару. После этой поездки я много играл на ней. Она великолепно звучала. В те дни существовала еще только одна модель двенадцатиструнной гитары с большим и широким грифом (играть на ней требовалось энергично, а настраивать было очень трудно: в струнах разобраться было почти невозможно). У «Рикенбеккера» узкий гриф, с ней легче обращаться. Двенадцать колков расположены очень аккуратно, так, что очень просто узнать, какую струну настраиваешь. Колки для шести обычных струн находятся по бокам, а еще для шести струн дополнительной октавы — снизу, как на старых испанских гитарах.
У Джона уже был маленький шестиструнный «Рикенбеккер» — его знаменитая светлая гитара с коротким грифом, которую он позднее выкрасил в черный цвет. Поэтому, после того как мне в «Плазе» подарили двенадцатиструнную гитару, мы с Джоном стали оба играть на Рикенбейкерах», и само это слово стало почти синонимом «Битлз».
Джон : «Гриф на старой гитаре был не так уж и плох, но в Нью-Йорке с нами встретились люди из «Рикенбеккера». Они подарили мне новый инструмент с великолепным грифом. Именно на такой гитаре мне всегда хотелось играть. А Джордж получил свою потому, что он не хотел, чтобы я единственный из группы играл на «Рикенбеккере» (64).
Джордж : «Во время работы над альбомом „Rubber Soul“ („Резиновая душа“) я играл на „Стратокастере“ в „Drive My Car“ („Можешь водить мою машину“). Я много играл на ней позднее, когда в конце шестидесятых и в начале семидесятых увлекся слайдом. Я перекрасил ее еще до того, как по спутниковому телевидению показали наше шоу „All You Need Is Love“ („Все, что вам нужно, это любовь“). Первоначально она была зеленовато-голубой. Но краска сразу начала трескаться. В то время мы красили все подряд: наши дома, одежду, машины, магазин, — все вокруг. В те дни такие краски, как ярко-оранжевая или светло-зеленая, встречались очень редко, но я узнал, где купить их. Это были очень густые краски на резиновой основе, я купил их и выкрасил „Стратокастер“ — не слишком умело, потому что краска ложилась слишком толстым слоем. А еще я узнал про целлюлозные краски, которые продавались в тюбиках с крышкой в виде шарика, ими я покрыл гриф, а накладку покрасил блестящим зеленым лаком для ногтей, принадлежащим Патти».
Пол : «Мы стали знаменитыми не за одну ночь.
Все началось в пабах, потом мы стали участвовать в конкурсах талантов и наконец попали в клубы для рабочих. Мы играли в гамбургских клубах, потом в городских залах и ночных клубах и наконец в дансингах. На дансингах собиралось до двух тысяч человек, поэтому после выступлений о нашем существовании узнавали многие. Следующим этапом были театры. Брайан провел нас по всем этим ступеням.
Когда наше название начали печатать первым на афишах, мы вдруг поняли, что многого добились. Следующей ступенью было радио. Взобраться на нее было уже легче: мы покорили клубы «Индру», «Кэверн», постепенно приобрели известность. Что дальше? Радио!
Мы хотели выступить в передаче Брайана Мэтью «Субботний клуб». Эта радиопередача пользовалась шумной известностью, мне нравилось слушать ее, просыпаясь после целой недели учебы в школе и валяясь в постели. Возле моей кровати стоял радиоприемник, я лежал и слушал его почти до одиннадцати часов. Приятнее всего валяться в постели, когда ты еще подросток. Так здорово проснуться, включить радио и целый час слушать «Субботний клуб»! Поэтому мы стремились выступить в этой передаче, мы знали, что нас услышит множество людей».
Нил Аспиналл : «Они продали много пластинок „Love Me Do“, заняли семнадцатое место в хит-параде, а это было здорово для ливерпульской группы — попасть в хит-парад! Теперь о „Битлз“ знала вся страна, а не только северо-запад и Ливерпуль, их песни передавали по радио, повсюду люди слушали их. В 1963 году ВВС начала транслировать концерты вживую. Каждое из таких выступлений включало пять песен. Так продолжалось с 1963 по 1965 год».
Джон : «Мы записали уйму песен для „Субботнего клуба“ — все те вещи, которые играли в клубе „Кэверн“ или в Гамбурге. Кажется, мы спели „Three Cool Cats“ („Три клевых чувака“). Среди наших вещей было немало хороших песен, их неплохо записали» (80).
Джордж : «После гамбургского периода мы разъезжали повсюду, много выступали на ВВС в Лондоне. У нас появилась машина классом повыше, а потом мы заработали еще больше денег и купили машину еще лучше».
Ринго : «Мы помним много дорожных историй. Так и сближаются музыканты в группе — в фургоне, когда ездишь по округе, промерзая до костей и сражаясь за сиденья. В машине мы часто ссорились, но это сплотило нас. Наш «бедфорд» всегда вел Нил. Один из нас садился на пассажирское сиденье, а остальные трое вынуждены были умещаться на заднем сиденье, что было чертовски неудобно.
В фургоне мы могли разъезжать повсюду, усилители и все остальное умещалось в нем вместе с нами. Помню, мы объездили всю Шотландию. Та зима выдалась чертовски холодной».
Джон : «В Шотландии нас принимали на „ура“ — думаю, потому, что людям просто больше нечем было заняться. Гастроли приносили облегчение — приятно очутиться на новом месте. Мы задыхались от однообразия, нам было тесно» (67).
Ринго : «Мы нигде не задерживались. Если в четверг мы выступали в Элджине, то в пятницу надо было играть уже в Портсмуте, вот мы и ехали туда. Мы не знали, как остановить этот фургон! Когда нам выпадали выходные и мы выбирались из Лондона в Ливерпуль, то все выходные уходили на дорогу.
В те дни скоростных шоссе было мало, поэтому мы часами пилили по трассе А5. Иногда выдавались такие туманные вечера, что мы проезжали за час всего одну милю, но все равно не останавливались. Мы напоминали почтовых голубей, стремящихся вернуться домой.
Помню, однажды ночью холод стоял собачий, мы втроем на заднем сиденье лежали друг на друге с бутылкой виски. Тому, кто оказывался сверху, становилось так холодно, что у него начиналось переохлаждение, и он перемещался вниз. Так мы согревали друг друга, потягивая виски и двигаясь в сторону дома».
Пол : «Хороший образ! Слава обычно представляется людям как волшебство, а мы замерзали, лежа буквально друг на друге, как «битлз-сандвич».
Джордж : «В фургоне мы всегда веселились — затевали возню, но случались и досадные происшествия. Однажды я попал в аварию. Мы ехали через Пеннинские горы. Дороги обледенели, а я вел машину довольно быстро. И вот проезжаем через какое-то место — как потом выяснилось, через Гул в Йоркшире. Все было прекрасно, пока я не стал делать правый поворот. Он оказался круче, чем я ожидал, нас занесло на обочину, а потом потащило вниз по откосу. Фургон накренился, съезжая по насыпи, у подножия которой начиналась ограда завода Бертона — проволочная сетка с бетонными столбиками.
Мы проскакали по ухабам, сбивая эти столбики, и наконец остановились, а Нил, сидящий на переднем сиденье рядом со мной, взвыл: «Моя рука!» От тряски сорвало крышку с топливного бака, бензин вытекал. Мы выскочили и принялись запихивать в отверстие майки и тряпье, чтобы остановить утечку бензина.
А когда мы начали выталкивать фургон обратно на дорогу, вдруг как гром среди ясного неба послышалось: «Ну-ка, ну-ка, что это здесь такое?» Это был полицейский, который оштрафовал нас. Месяца через два меня вызвали в суд, Брайан пошел со мной, чтобы оказать моральную поддержку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107