Так мы перешли из «Кайзеркеллера» в «Топ Тен», куда мы давно рвались, и как раз в этот момент меня выслали из города. Я поехал домой, а ребята перебрались в классный клуб.
Астрид и, кажется, Стюарт довезли меня до гамбургского вокзала. Я в одиночку проделал долгий путь в поезде до Голландии. Оттуда я добрался до Англии на корабле. Поездка растянулась на целую вечность, денег у меня было немного, и я молился, чтобы их хватило. Мне пришлось добираться от Харвика до Ливерпул-стрит-стейшн, а затем на такси до Юстона. Там я сел в поезд до Ливерпуля. Как сейчас помню, я вез усилитель, купленный в Гамбурге, старый чемодан, коробки с вещами, бумажные пакеты с одеждой и гитару. Нести все вещи сразу я не мог. Я стоял в коридоре поезда, обложенный багажом со всех сторон, а поезд был набит солдатами, которые без перерыва пили. Наконец я доехал до Ливерпуля и на такси добрался до дома — мне едва хватило денег. Домой я прибыл без гроша. Все, что я заработал, ушло на проезд.
Я вернулся в Англию совсем один, но вскоре выяснилось, что одновременно со мной выслали Пита и Пола, и они опередили меня. Похоже, Бруно не захотел, чтобы «Битлз» покинули его клуб, и, когда там случайно вспыхнул пожар, донес в полицию.
Бруно заявил, что это мы подожгли его кинотеатр. Полицейские арестовали Пита и Пола, несколько часов продержали в участке на Рипербане, а потом отправили самолетом в Англию. Депортировали, в общем. Через несколько дней вернулся и Джон, потому что ему не имело смысла оставаться в Гамбурге, а Стюарт немного задержался, решив остаться у Астрид. Я вздохнул с облегчением; до этого я только и думал, что вся наша группа выступает в Гамбурге, а я торчу в Ливерпуле».
Стюарт Сатклифф : «Мы работали в „Кайзеркеллере“ последнюю неделю, когда за нами явились полицейские, потому что у нас не было разрешения на работу. Пола и барабанщика Пита депортировали еще вчера, их увезли в наручниках в аэропорт. Меня, ни в чем не виноватого, обвинили в поджоге кинотеатра, где мы ночевали. Я пришел в клуб и узнал, что меня разыскивает чуть ли не вся полиция Гамбурга. Остальных ребят уже арестовали, поэтому я пошел сдаваться — улыбаясь, рука об руку с Астрид. В то время я еще не знал об обвинениях. У меня отняли все вещи, в том числе очки, и заперли в камере, где я просидел шесть часов без еды и воды на жесткой деревянной скамье. Я подписал составленные по-немецки показания о том, что о пожаре мне ничего не известно, и меня отпустили. На следующий день Пита и Пола отправили домой самолетом, а мы, с Джоном остались без денег и без работы. Полиция запретила нам работать, мы и без того подлежали депортации за трехмесячное нелегальное пребывание в стране. На следующий день Джон уехал домой. А я до января жил у Астрид. Сейчас она смывает с меня всю грязь, накопившуюся на мне за последние несколько месяцев. Господи, как я люблю ее!» (60)
Джон : «Всех депортировали, а я остался в Гамбурге играть с другой группой. Хуже не придумаешь — в наши-то годы жить в чужой стране одному, без чьей-либо помощи (76). Все свои деньги мы уже истратили. У меня не осталось ни гроша, а торчать в Гамбурге без денег даже на еду — это не шутка, особенно накануне Рождества.
Путь домой был ужасен (67). Я до слез жалел сам себя, всю дорогу до Ливерпуля голодал (63). Усилитель мне пришлось тащить на спине, и я жутко боялся, что его обнаружат. За его провоз я не заплатил. Я был убежден, что никогда не доберусь до Англии (67).
К тому времени, как я добрался домой, я был так измотан, что связался с остальными лишь через несколько недель. В восемнадцать или девятнадцать лет месяц — это очень долгий срок, я не знал, чем все они занимаются. Я отдалился от остальных, чтобы подумать, стоит ли продолжать в таком же духе (80). Я размышлял: «Этим ли я хочу заниматься?» Я всегда считал себя поэтом или художником и потому гадал: «Это ли мне нужно — ночные клубы, сомнительные места, депортации, кретины в клубах?» Сейчас это назвали бы декадансом, но в те дни такое творилось только в Гамбурге, в клубах, где играли группы, и в стрип-клубах. Я много размышлял о том, стоит ли продолжать (76). Когда Джордж и Пол нашлись, они были злы на меня, потому что понимали, что, если бы не я, они могли бы по-прежнему работать. А я просто отдалился от них. Видите ли, отчасти я монах, а отчасти дрессированная блоха. Чтобы выжить, я должен знать, когда следует остановиться (80).
Так или иначе, спустя некоторое время я пришел к выводу, что нам надо было бы поработать в Ливерпуле, в мире бита. Бит процветал, было обидно терять даром опыт, который мы приобрели, вкалывая ночи напролет в Гамбурге» (63). .
Пол : «После Гамбурга наши дела складывались не слишком удачно. Все нуждались в отдыхе. Я ждал, что все будут созваниваться со мной, обсуждать, как быть дальше, но на западном фронте перемен не предвиделось. Никто из нас не звонил друг другу, я был не столько удручен, сколько озадачен этим и гадал, сколько все это продлится и кончится ли когда-нибудь.
Я стал работать на заводе электрических катушек «Масси и Коггинс». Отец велел мне найти работу. Я говорил: «У меня уже есть работа, я играю в группе». Но после нескольких недель безделья отец заявил: «Нет, ты должен найти настоящую работу». Он буквально вытолкал меня из дома: «Не найдешь работу — можешь не возвращаться». Поэтому я пришел в бюро найма и спросил: «Можно ли получить работу? Подыщите мне хоть какую-нибудь. Я готов взяться за первое попавшееся дело». Для начала мне предложили подметать двор «Масси и Коггинса». Я согласился.
Я пришел на завод, но кадровик сказал: «Принять тебя уборщиком мы не можем — ты способен на большее». И меня взяли в мастерскую, решив, что у меня есть перспективы роста. Конечно, мной остались недовольны — я не слишком хорошо наматывал катушки.
Однажды Джон и Джордж вызвали меня во двор, который я должен был подметать, и сказали, что мы выступаем в клубе «Кэверн». Я отказался: «Здесь мне дали постоянную работу, мне платят семь фунтов четырнадцать шиллингов в неделю. Меня учат. Это здорово, о большем я не мечтаю». Я не шутил. Но, несмотря на то что в ушах у меня по-прежнему звучали отцовские предостережения, я подумал: «К черту! Я не могу всю жизнь проторчать здесь». Я перелез через стену и больше ни разу не появлялся на заводе. И, как вскоре выяснилось, правильно сделал».
Джон : «Я постоянно твердил: „Поговори с отцом как следует, скажи, чтобы он отстал от тебя. Он тебя не ударит, побоится, что ты его убьешь, — ведь он уже старик“. Отец обращался с Полом, как с ребенком, — стриг ему волосы, даже в семнадцать и восемнадцать лет запрещал одеваться по собственному вкусу. И Пол всегда слушался отца. Когда тот велел Полу найти работу, Пол бросил группу и начал работать на грузовиках, повторяя: „Мне нужна постоянная работа“. Мы не верили своим ушам. По телефону я заявил ему: „Или ты возвращаешься сейчас, или никогда“. Ему пришлось делать выбор между мной и отцом, и в конце концов он выбрал меня» (72).
Джордж : «Нам устроили выступление. Аллан Уильямс свел нас с неким Бобом Вулером, конферансье из дансинга. Он послушал нас и заказал афишу: «Прямо из Гамбурга — „Битлз“. Может быть, мы выглядели как немцы, ведь мы отличались от всех своими кожаными куртками. Мы выглядели нестандартно и играли по-своему. Успех был огромным».
Пол : «Все мы оделись в черное, привезенное из Гамбурга. Ливерпульские девушки постоянно спрашивали нас: «Вы немцы?» Или говорили: «Я слышала, что вы из Гамбурга».
Джон : «Внезапно мы стали популярными. Хотя семьдесят процентов слушателей считали, что мы немцы, нас это не заботило. Даже в Ливерпуле мало кто знал, что мы здешние. Все думали, что мы из Гамбурга, и удивлялись: «А они здорово говорят по-английски!» Еще бы, ведь мы родились в Англии!
В тот вечер мы наконец выбрались из своей скорлупы и дали себе волю. Впервые нас принимали так бурно. Именно в тот момент мы поняли свою цену. До самого отъезда в Гамбург мы думали, что играем лишь, неплохо, но недостаточно здорово. Только вернувшись в Ливерпуль, мы поняли, как выросли, и увидели, во что превратились. Все остальные по-прежнему играли всякую дрянь из репертуара Клиффа Ричарда» (67).
Пол : «Гамбург совершенно измотал нас. Помню, когда я вернулся домой, отец решил, что я стою одной ногой в могиле. С виду я был похож на скелет. Я сам не замечал разницы, я пустился во все тяжкие!»
Пол : «Мы начали выступать в клубе „Кэверн“. Там было душно, сыро, темно, шумно и весело. Как обычно, поначалу слушателей собиралось мало, но потом люди узнали о нас. Мы умели развлечь их. Позднее это умение стало нашим козырем, когда мы играли вживую или делали записи, — мы были неистощимы на выдумки».
Джордж : «Обычно мы играли в часы ленча. Мы вставали, шли в „Кэверн“ и играли от полудня до двух часов. Атмосфера была расслабленной, мы пили чай с сандвичами, курили на сцене, пели пару песен, а потом рассказывали анекдоты. Это понравилось даже Брайану Эпстайну, хотя перед большой аудиторией он советовал нам вести себя иначе».
Джон : «Во времена клуба „Кэверн“ мы вели себя как нам вздумается, ломали комедию, валяли дурака, спрыгивали в зал — в общем, вытворяли что хотели» (64).
Пол : «Мы выходили на сцену с булочками с сыром и сигаретами, и нам казалось, что здесь мы действительно чего-то добьемся. Предохранители в усилителях часто перегорали; пока их чинили, мы пели песню из рекламы хлеба „Санблест“. Мы исполняли пародии. Я, например, передразнивал Джета Харриса из „The Shadows“. Известно, что однажды он свалился со сцены, и я тоже свалился, как он, — это был непревзойденный трюк».
Джон : «Нил — наш администратор. Он был с нами с самого начала и учился в школе с Полом и Джорджем» (64).
Нил Аспиналл : «Когда «Битлз» вернулись из Гамбурга, выяснилось, что им необходим транспорт, чтобы добираться до клуба «Кэверн» и возвращаться обратно. Одно время они ездили в клуб на такси, и все деньги, которые они зарабатывали, доставались таксистам. У меня был фургон, я нуждался в деньгах, поэтому Пит (я дружил с ним и одно время жил у него дома) сказал остальным, что я мог бы возить их. Мне причитался один фунт в день, что было неплохо: в неделю я зарабатывал семь фунтов, гораздо больше, чем когда работал бухгалтером-стажером, — в то время мне платили всего два с половиной фунта.
Я отвозил ребят в клуб, ехал домой, выполнял задания, по заочному курсу, а позднее заезжал за ними — так все и пошло. Вскоре я окончательно потерял интерес к бухгалтерии, бросил учебу и стал постоянно работать с группой. Это было здорово, так начиналась эпоха, рок-н-poлла в Ливерпуле, и это будоражило меня.
Я познакомился с Полом, когда нам было лет одиннадцать, хотя подружились мы несколько лет спустя. С ним я учился, в средней школе. В первый год мы попали в один и тот же класс, а потом продолжали учебу на разных потоках. Джордж учился в той же школе, но был годом младше. Мы часто курили вместе за бомбоубежищем на детской площадке.
Мои первые воспоминания о Джоне, связаны с улицей Пенни-Лейн в Ливерпуле. Кажется, мы шли домой к Полу, мне было пятнадцать лет. В то время все увлекались скиффлом, мы ходили друг к другу в гости и играли на разных инструментах, но, насколько я помню, никаких групп не создавали. Помню, ми вышли из автобуса на Пенни-Лейн и стали кого-то ждать. Я спросил: «Кого мы ждем?» Тут остановился автобус, из него вышел парень в обнимку с каким-то стариком, и, разговаривая о чем-то, они пошли прочь.
Через несколько минут парень вернулся, и кто-то спросил его: «Кто это был?» — «Не знаю, никогда раньше его не видел». Это мое первое впечатление от встречи с Джоном Ленноном. Что общего у него со стариком, которого он видел впервые? Но в этом весь Джон».
Джон : «Мы всегда были настроены против джаза. По-моему, это дряная музыка, она гораздо глупее рок-н-ролла и нравится только в студентах пуловера от «Маркса и Спенсера» (67).
Джордж : «Я познакомился с Нилом в „клубе курильщиков“ — за бомбоубежищем возле школы, где мы курили на переменах. Все годы учебы в школе я продолжал видеться с ним; к тому времени, как мы закончили школу, он жил в доме Пита Беста, том самом, в подвале которого располагался клуб „Касба“. Нил работал бухгалтером, у него был маленький фургон, поэтому, когда нам понадобились машина и водитель, нам вдруг подумалось, что Нил не откажется подработать и согласится возить нас за пять шиллингов за поездку. Мы сложили всю аппаратуру в фургон, он отвез нас на концерт и с тех пор возил нас всегда. Так он стал нашим администратором».
Нил Аспиналл : «В то время они много выступали в Ливерпуле и его окрестностях. Группам было где играть — в дансингах, ратушах, таких клубах, как „Кэверн“, „Железная дверь“, „Голубой ангел“, но все они были преимущественно джазовыми. Туда „Битлз“ не звали. Приходилось пробивать себе дорогу. В клубе „Кэверн“ играли музыку Кенни Болла и Акера Билка. Рок-н-ролльным группам разрешали выступать в перерывах и перед началом концерта основной, джазовой группы».
Джон : «Джаз ни к чему не ведет, ничего собой не представляет, он всегда одинаков, а джазисты только тем и занимаются, что пьют пиво без меры. Мы ненавидели джаз, потому что нам не разрешали играть в джаз-клубах» (67).
Нил Аспиналл : «Часто после концерта мы, ехали в какой-нибудь клуб, хотя бы в «Голубой ангел», чтобы узнать, что там, творится, и просто посидеть. Все вокруг знали друг друга. Музыканты из разных групп учились вместе, поэтому между ними возникал дух товарищества, но вместе с этим была и конкуренция.
Тогда меня часто спрашивали: « Чем ты занимаешься?» К тому времени я уже давно бросил работу бухгалтера и потому отвечал: «Вожу группу». А мне говорили: «Да, да, знаю. Ну а чем ты зарабатываешь на жизнь?» Зато через пару лет те же люди вздыхали с завистью: «Нy и счастливчик ты, Нил».
Ринго : «Наша группа тоже вернулась в Ливерпуль. Нам пришлось нелегко, мы искали работу, зарабатывали мало. Я по-прежнему играл с Рори, а „Битлз“ были сами по себе. Иногда мы выступали в одном и том же зале, поэтому я начал бывать на их концертах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107