К девятнадцати годам мои фотографии разлетались по разным странам, в которых сам я никогда не бывал. – Так ты был папарацци?
– В течение семи лет, – кивнул он. – Когда я вернулся работать в Нью-Йорк, я даже не зашел навестить мою семью. Поверь мне, Джуно, я не в состоянии был любить, чувствовать, уважать другого человека. Я сам не был человеком тогда: я жил, чтобы работать. Ходячее приложение к фотокамере. Я мог сидеть в машине возле отеля в засаде неделю, чтобы сделать один-единственный снимок. У меня не было ни возлюбленных, ни друзей. У меня были только деньги. Я доверял только тем, кто платил. В один прекрасный день мне надоела такая жизнь, и тогда я захотел умереть.
– Почему?
– Это твое любимое слово, да?
– Но ведь за каждым желанием – а тем более за желанием умереть – стоит какая-то причина.
– Ты помнишь Дорку д'Эрмине?
Джуно высоко подняла брови:
– А как же! Звезда почище Гарбо. Я думала, что она умерла еще в семидесятых.
– Нет, постарев, она стала затворницей. Жила в своем особняке на Ривердаейле – это что-то вроде Беверли-Хиллз в Нью-Йорке. Он был окружен высоченной стеной, как государственная тюрьма, и примерно так же охранялся. Мы знали, что два раза в неделю она посещает врача в клинике, но все равно не могли выследить ее: время посещений постоянно менялось, окна в лимузине были тонированные, клиника оборудована подземной парковкой. Все хотели ее сфотографировать: ее последний снимок был сделан больше десяти лет назад. Я решил во что бы то ни стало быть первым и начал настоящую охоту на эту женщину. Я добился своей цели – как всегда. Я сфотографировал ее. У нее было абсолютно желтое лицо. Как у моего отца перед смертью. Чудовищно желтое. Она закричала на меня по-французски, размахивая палкой, зажатой в исхудавшей руке. Это была маленькая старушка, слабая и беспомощная.
Он уткнулся лицом в ладони и продолжал говорить сквозь пальцы, как человек в железной маске.
– Через неделю она умерла. Она заслужила красивого ухода. Она была великая актриса и необыкновенная женщина. В некрологах печатали ее фотографии в расцвете красоты. В них говорилось о том, сколько «Оскаров» она получила, как много сил отдавала благотворительности и что никогда не была замешана ни в каких скандалах. Но всю последнюю неделю ее жизни, до самой смерти, весь мир, будь он проклят, только и делал, что смаковал фотографию изможденной старой женщины с неизлечимо больной печенью. Я превратил божество в иссохшую мумию из кожи и костей и выставил на всеобщее обозрение и поругание.
На этой фотографии я заработал кучу денег. Помню, как снял со своего счета двадцать тысяч наличными, сидел у себя в квартире и рвал их на мелкие кусочки, бумажку за бумажкой. По всем каналам шли фильмы с участием Дорки д'Эрминэ. Один в квартире, усеянной обрывками сто долларовых банкнот, я смотрел их все подряд. – Он взглянул на Джуно измученными глазами. – Ты меня ненавидишь?
Джуно не знала, что сказать. Ей хотелось, чтобы он рассказал о себе, с того момента, как она увидела его. Но сейчас, рассказывая свою историю, он словно кромсал себя на куски, не оставляя ни одного живого места.
– Твое молчание, видимо, означает «да», – он отвел глаза в сторону и снова потер лоб. – Я тоже ненавидел себя, как последнюю сволочь. В те дни я и позвонил своей старухе – впервые за пять или шесть лет. Я расплакался. Как ребенок. Идиотизм, правда? Она повесила трубку.
Тогда я уехал, работал в разных странах. Стал «героем». Велика важность! Если ты продал душу, обратно выкупить ее нельзя. Я видел ужасы, от которых у людей волосы вставали дыбом, ехала крыша, а я налаживал свет, выстраивал кадр, нажимал на кнопку и уходил. Щелкал и уходил. Щелкал и уходил. Я ничего не чувствовал. Даже когда схлопотал эту чертову пулю. Ничего.
Прошлой осенью я приезжал в Нью-Йорк на пару недель. У меня там проходила выставка – подобрался хороший материал. Нормальный материал, которым я горжусь. Мария тоже пришла. Мы не виделись десять лет. Она сказала, что мать тяжело больна. Я хотел навестить ее, но Мария сказала, что нельзя. Понимаешь, наша старуха считала, что я убил ее мужа. Она винила меня в этом до самой смерти. Мне было запрещено даже явиться на кладбище в день ее похорон, чтобы попросить прощения. Меня не пустили на похороны. Так она меня ненавидела.
– Но ты не виноват в его смерти! – возмутилась Джуно.
– Может быть, но она хотела, чтобы я страдал так же, как она страдала из-за меня. Ей нужна была причина для ненависти. Потом Мария рассказывала мне, что мать чувствовала вину из-за того, что была плохой католичкой и не пыталась полюбить меня, как родного сына. По словам Марии, она часто говорила об этом перед смертью. Она была уверена, что Бог никогда не простит ей того, что она была мне плохой матерью. Она умерла в убеждении, что ее душа отправится в ад. Мария умоляла ее, чтобы мать разрешила мне прийти. Но она слишком ненавидела меня для того, чтобы примириться и спасти свою – и мою – душу. Это единственный раз, когда она захотела взять меня с собой. Она захотела, чтобы я последовал за ней в ад.
Я никогда по-настоящему не верил в Бога. А она была истовой фанатичкой, моя старуха. Мария говорит, что унесла с собой в могилу множество секретов. Один из них – тайна моего рождения. Она не знала, что Мария сохранила папку. Она одна из всех моих сестер общается со мной. Она мне сообщила, что мать умерла. И передала папку. Вот так и получается, что, умерев, моя старуха дала мне повод жить. Я решил разыскать свою мать. Хотя, казалось бы, кому нужна мать, которая бросила ребенка в аэропорту?
– Вот поэтому ты и в Англии?
Он закусил губу, чтобы не расплакаться.
– Знаешь, я всегда мечтал о нормальной семье. Я мечтал, чтобы мама читала мне перед сном. Моя старуха выросла в религиозной семье. Когда я был маленьким, она никогда не читала мне ничего, кроме «Апокалипсиса». Я, помню, каждый раз замирал от ужаса, когда всадники с железными бичами приходили мучить меня, – он засмеялся странным коротким смешком. – Во время чтения она всегда проделывала такую штуку. Я закрывал глаза и считал, сколько страниц она перевернет. Я знал точное количество страниц от первой главы до девятой. И всегда притворялся, что заснул, задолго до того, как она начинала читать про ключи от преисподней. Она захлопывала Библию, и я не мог сдержать вздох облегчения. Тогда она продолжала читать по памяти, наизусть, зная, что я не сплю и дрожу от страха.
Он посмотрел на Джуно:
– Да, я приехал в Англию, чтобы найти свою родную мать. Но нашел другое. Я нашел здесь воздаяние.
– Воздаяние?
– Да, Джуно. За все, чем я был. За все, что я натворил. Помнится, ты как-то пошутила, что американцы не понимают иронии. Кажется, я на собственной шкуре понял, что такое ирония.
ГЛАВА 31
Они сидели на противоположных концах дивана. Раг устроился между ними и посапывал во сне. Они разговаривали до пяти часов утра, выпив не одну чашку чая и не одну банку колы. Пакет горошка у Джуно под ногой растаял, и Джей заменил его пакетом замороженной кукурузы. За окнами стало светлеть.
Подчас разговор обрывался, и Джуно стоило труда его возобновить. Джей был уверен, что каждым сказанным словом подписывает себе приговор, что его откровения заставят Джуно его либо ненавидеть, либо жалеть, а он не хотел ни того, ни другого. Он говорил тихим спокойным голосом, без эмоций и жалости к себе.
Слушая его, Джуно понимала, что она действительно является первым слушателем истории его жизни, что ни с одной живой душой он никогда ничем не делился. Он жил абсолютно замкнутой жизнью, не рассчитывая на чье-либо участие, поэтому открыться кому-то для него было равносильно харакири: вспороть себе брюхо и выпустить кишки наружу. Его спокойствие было деланным, оно служило ему анестезией, без которой он вообще не смог бы проделать эту операцию.
– В детстве я был как волчонок, отбившийся от стаи, – говорил он, будто о ком-то постороннем. – Всеми гонимый. Словно чего-то искал, но бежал все время не в том направлении. Не могу объяснить это состояние. Я никогда никому не был нужен, никуда не вписывался… Вот и теперь. Опять кого-то выслеживаю, разыскиваю. А она, может быть, совсем и не хочет, чтобы я ее нашел.
– Но ты сам-то хочешь ее найти?
– Не знаю. Я просто хочу узнать, кто она, посмотреть на нее. Не понимаю, как я мог продать медальон. На нем было что-то выгравировано, но что – не зарегистрировано даже в полицейских протоколах тех дней. Я нанял частного детектива в Нью-Йорке, он расследует это дело. Он просто диву дается, как мало было сделано для того, чтобы разыскать мою мать.
Глаза Джуно наполнились слезами, но она незаметно смахнула их. Джуно понимала, если она начнет плакать или попытается его обнять, он сразу же замкнется.
– Ты что-нибудь знаешь о ней?
– Практически ничего. Ноль, – он погладил Рага, перевернувшегося вверх пузом. – Опросили всех сотрудников, которые в тот день дежурили в аэропорту, но никто не заметил ничего необычного. Странная история. Каким-то образом меня удалось пронести через паспортный контроль незамеченным. Сумку, в которой я был спрятан, не открывали. Рентгеновские установки тогда не использовались. Следствие пришло к выводу что человек, оставивший меня, кто бы он ни был, в тот же день улетел из Нью-Йорка.
– А ты знаешь, какие рейсы отправлялись в тот день?
Джей кивнул:
– Эйб, парень, которого я нанял, раздобыл составленный тогда отчет. В нем есть перечень рейсов и списки пассажиров. Меня нашли в три часа утра. В три пятнадцать был рейс в Лондон, а в четыре – в Цюрих, но его задержали, когда я был найден.
– Получается, что твоя мать могла улететь только в Лондон?
– Тут ничего нельзя сказать наверняка, Джуно. Слишком много времени прошло, слишком мало информации собрано. В списках пассажиров множество имен. Эйб нашел пару человек, которые летели тем рейсом, но они ничего не помнят за давностью лет. Хотя они слышали про найденыша. Один пассажир, правда, помнит больше других. Он летел первым классом, и ему в память запал этот полет, потому что с ним вместе летела знаменитость. Одна английская актриса.
– Ты хочешь сказать, что твоя мать знаменитая актриса? – у Джуно в который раз за время его рассказа перехватило дыхание. Это уже даже не «Династия». Это все бразильские сериалы вместе взятые.
– Я не говорю, что она моя мать. Я в этом очень сомневаюсь. Но она действительно летела тем рейсом. Вот, взгляни, – и он вынул из портфеля книгу в глянцевой обложке с закладкой.
Джуно взяла книгу. Она называлась «На поклоны, Белль!». С обложки сияла своей знаменитой улыбкой и бриллиантами на столь же знаменитой груди любимица всех английских семей.
– Это же автобиография Белль Винтер! – Джуно смотрела на хорошо знакомое лицо бывшей звезды Голливуда, которая теперь в роли бесстрашной Лили Фуллер украшала собой четыре раза в неделю голубые экраны англичан в сериале «Лондонцы».
– Открой там, где закладка.
– Я помню этот день, словно вчера, – читала Джуно. – Признаюсь, что я без всяких сожалений покидала Америку, несмотря на то что она сделала меня звездой. Мне безумно хотелось снова увидеть мою семью, моих родных после того, как я прошла курс лечения от наркомании и бросила пить. Америка украла у меня юность, из симпатичной девчушки я превратилась в алкоголичку с двумя неудачными замужествами за плечами. Я не могла Америке этого простить. Слишком много тяжелых воспоминаний. Но худшее было впереди… Когда мы приземлились в Англии, началась какая-то неразбериха и нас надолго задержали в самолете. Оказалось, что в аэропорту Джона Кеннеди, буквально в двух шагах от того места, где я сидела перед вылетом, нашли брошенного младенца. Я была потрясена до глубины души поступком женщины, которая посмела бросить свое дитя, и очень жалела бедного малыша. Я была бы счастлива помочь полиции, но, к сожалению, в ту ночь я так погрузилась в собственные мысли, что не замечала ничего вокруг. Все эти годы я часто вспоминала того младенца и хотела узнать, какая участь его постигла. Думаю о нем и сейчас. Встретился ли он со своей матерью? Обошлась ли с ним Америка ласковее, чем со мной? Странно, но я чувствую, что между нашими судьбами существует связь. Я тоже оказалась почти ребенком в этой стране больших надежд и возможностей, и она проглотила меня, чтобы потом выплюнуть. Надеюсь, ему повезло больше.
В конце глав была фотография той самой газетной заметки, которую Джуно уже видела.
– Вряд ли это она, правда? – спросила Джуно.
– Да, маловероятно. Я надеюсь, что ей удастся что-нибудь вспомнить. Вряд ли, конечно, что-нибудь существенное. Это один из следов, на которые мы напали. Когда Эйб показал мне эту книгу, я просто потерял голову. Мы никак не могли узнать ее адрес, поэтому связались с ее агентом и через него послали письмо. Через неделю ее агент мне позвонил, назначил встречу.
Джуно аж застонала – ее осенила догадка:
– И этот агент – Пирс Фокс?
– Он самый.
– Ты с ней поговорил? – Джуно подпрыгнула от нетерпения. – Она что-нибудь помнит?
– Джуно, Пирс дал мне определенно понять, что и близко к ней не подпустит.
– Но почему?
– Потому что он рассматривает Белль как свою клиентку. У нее есть проблемы с прессой, которые он взялся решить. И теперь никто не может даже словом перемолвиться с Белль Винтер без согласия Пирса Фокса. Этот парень – настоящая акула.
– Боже мой! Ходят слухи, что ее уберут из «Лондонцев», ты слышал?
Джей утвердительно кивнул.
– Ты, конечно, знаешь программу «Жизнь перед глазами»?
– Я обожаю ее! – не задумываясь, выпалила Джуно.
– Так вот, Белль Винтер в следующую среду будет героиней этой передачи. Рассказ о ее жизни в прямом эфире. Это держится в строгой секретности, как военная операция. Трансляцию будут вести со съемочной площадки «Лондонцев».
– Не может быть! – Джуно пришла в возбуждение. – Я все запишу на видео!
– А меня, Джуно, они припасли на закуску. Вот вам, дорогие телезрители, младенец, судьба которого так волновала Белль всю жизнь!
– Вот это да! То есть, я хочу сказать, ничего себе… Да уж, ей-богу… – Джуно замолчала по причине полной путаницы в мыслях и чувствах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61