– Можете мне поверить, что, даже оставаясь в полной безвестности, я буду продолжать поступать так, как приказал мне мой отец.
– Прекрасно. Я рад, что он сказал вам именно это. Именно ему, одному из многих, было прекрасно известно, какие страдания несет и слава, и бесславие. Но все же давайте надеяться, что вам не грозит полная безвестность.
Мойл сел и выпил вино, которое Танзи поставила перед ним.
– Поскольку, к моей радости, вы сейчас не имеете другой работы, я хотел бы кое-что предложить вам. И поверьте мне, что мое предложение не имеет ничего общего ни с состраданием, ни с милостью – для этого я слишком высокого мнения о вашем мастерстве. Сядьте, пожалуйста, оба и послушайте. Ваше вино великолепно, миссис Брум, и если этот упрямец, ваш муж, согласится переехать в Кент, чтобы работать у меня, не исключено, что вы найдете себя в том, чтобы обеспечить им весь дом!
– Работать у вас в Кенте? – воскликнули они почти в один голос, и на их молодых лицах появилось выражение нетерпения.
– В Иствелле. Я собираюсь жениться. На родственнице моей покойной матери, которая происходит из старинной семьи Друри. И с разрешения отца я надеюсь снести большую часть старого дома и перестроить его заново. Возможно, мой отец долго не проживет, тогда оба дома – и там, в Кенте, и лондонский – будут принадлежать мне. Мне нужен дом, соответствующий моему положению при Дворе, но и я, и моя невеста – мы оба любим деревню и надеемся, что именно Иствелл станет нашим главным домом. Вам известны мои пристрастия в строительстве, Брум, и я хотел бы, чтобы вы взяли под свою опеку оба дома.
Дикон, преисполненный благодарности и чувства облегчения, почти не мог говорить.
– Я не могу не принять это предложение с радостью, – наконец, произнес он.
– Должны ли мы благодарить за это нашего доброго друга Тома Худа? – спросила Танзи.
– Отчасти, наверное, да. Мне очень понравилось, как вы сделали тот камин в нашем лондонском доме и фонтан. И, как я уже сказал вам, вопреки всему, что о вас говорят, мне импонирует то, что вы отказались работать с Робертом Вертье. К тому же я намерен превратить Иствелл в один из самых красивых домов в Англии и уверен, что именно вы можете помочь мне в этом.
Мойл подошел к открытой двери и крикнул Джоду, чтобы он принес ему сумку, которая приторочена к его седлу. Он вытащил чертежи, и вскоре оба – он и Дикон – с энтузиазмом рассматривали их, забыв обо всем. Они обсуждали все детали предстоящего строительства, а Танзи с котенком на руках молча наблюдала за Джоном Мойлом, странным человеком, полуправоведом, полухудожником, который взял в свои руки заботу о ее семье.
– После свадьбы мы уедем на несколько месяцев во Францию, по делам короля, и я хочу, чтобы перед нашим отъездом вы переехали в Кент и начали работать по собственному усмотрению.
– Коль скоро вы будете во Франции, сэр, не могли бы вы прислать баржу с канским камнем?
– Это будет очень дорого стоить, но я знаю, что именно этот камень покойный король использовал для часовни королевского колледжа и при восстановлении многих замков…
– Можем ли мы взять с собой наших лошадей и старика Джода?
– Разумеется. Вам обязательно нужна будет лошадь; я хочу, чтобы вы присматривали и за лондонским домом, и вам придется поездить по окрестностям, чтобы собрать лучших местных мастеров. Они смогут начать с того, что снесут западное крыло. Если вы и ваша жена готовы отправиться со мной на будущей неделе, мои люди помогут вам переехать.
А потом наступил момент, который Танзи восприняла и вовсе как настоящее чудо.
– Здесь, среди фруктовых деревьев, – сказал господин Мойл, указывая пальцем на какой-то кружок на пергаменте, – вы можете построить дом для себя, пока я буду отсутствовать. И найдите себе помощников. Начните именно с этого и постройте большой дом, чтобы там было достаточно места для всех, потому что мне кажется, Ричард Брум, что вы останетесь с нами до конца ваших дней!
Поскольку господин Мойл начал складывать все свои бесценные чертежи, Дикон наконец осмелился взглянуть на жену и, встретив ее восторженный взгляд, понял, что все его прежние поступки были правильными, и они не пропали даром.
– Мне кажется, что, будучи таким великодушным хозяином, вы вообще не сможете освободиться от нас! – смеясь, сказал он. – Но не кажется ли вам, что, почти не зная меня, вы слишком доверяете?
– Я уверен, что, зная ваши принципы, которые вы так блестяще подтвердили, ничем не рискую, а, напротив, окажусь в выигрыше. И не забудьте, что я много слышал о вас обоих от Тома, которого именно вы прислали к моему отцу и который не может не думать о том, как бы стать моим свояком.
– И вам кажется, что он когда-нибудь им станет? – Танзи не удержалась от вопроса. – Госпожа Эми будет очень несчастна, если ей придется выйти замуж за кого-нибудь другого.
Господин Мойл улыбнулся.
– Для женщины такого маленького роста она исключительно настойчива, и отец еще ни разу ни в чем не смог одержать над ней верх.
– Я знаю Тома всю жизнь, и мне прекрасно известно, что его нельзя не любить, – сказала Танзи.
– Том ничего не знает о моем происхождении, – поспешил сказать Дикон.
– Пусть наши обязательства будут взаимными. Конечно, я ничего не скажу ни ему, ни моей сестре-болтушке. И, конечно, – если это то, чего вы боитесь, – я никогда ничего не скажу королю Генриху.
– Любой ярый сторонник Ланкастерского дома, узнавший правду, может захотеть избавиться от Дикона.
– Не исключено, что вы правы, госпожа Брум, – согласился Мойл, складывая бумаги и собираясь уходить, – поэтому залог его безопасности и вашего счастья – анонимность. Это я могу обещать вам. Хотя не могу обещать такой известности и такого признания, которых заслуживают его талант и мастерство.
Взявшись за руки, Дикон и Танзи смотрели, как Джон Мойл уходит. Все тревоги, связанные с отъездом, начнутся позже.
– «Бог поможет» – ведь я совсем случайно сказал это вчера, – вспомнил Дикон. – И воистину – Бог помог! Хотя я никак не мог предвидеть, каким именно способом!
– С тобой ведь всегда происходят самые невероятные события! – напомнила ему Танзи.
Кажется, теперь этого уже не будет, подумал Дикон. Мне предстоит, может быть, благополучная и даже счастливая жизнь, но вряд ли она будет наполнена интересными событиями. Наверное, это будет нелегко, и для этого потребуется большая выдержка. Но когда он вспомнил, от чего был вынужден отказаться лорд Лоуэлл, подумал, что его окружают замечательные люди и это прибавило ему сил.
Танзи, узнав о предстоящих переменах, увела Дикона в дом, и там сказала ему о том, что у них скоро будет ребенок. И Дикон как все тщеславные отцы подумал с надеждой о том, что в один прекрасный день его сын сможет воплотить все то, что не удалось сделать ему самому, все его нереализованные замыслы.
Глава 26
В Кенте стояла пора цветения яблонь, и дорожки брумовского сада были усыпаны белыми и розовыми лепестками, а воздух был напоен медовым ароматом.
Танзи сидела за прялкой у самых дверей, ведущих в дом, а ее маленький сын скакал на деревянной лошадке, направляясь к воротам.
– У тебя самая лучшая в мире резная лошадка, Робин, – сказала она мальчику.
Растрепанный трехлетний всадник радостно кивнул.
– Моя дорогая лошадка! Ее сделал Дик-Дик, – с гордостью сообщил он матери, не будучи еще в состоянии правильно произнести отцовское имя.
– Пожалуйста, скачи на своей лошадке в дом, где работает Дик-Дик, и позови его обедать, – сказала Танзи.
И когда мальчик поскакал галопом, не обращая внимания на то, что по дороге несколько раз упал, она обернулась и крикнула в открытую дверь деревенской девушке, которая накрывала стол:
– Мастер скоро придет!
В данном случае слово «мастер» относилось к Дикону, работавшему с дюжиной строителей, среди которых были и плотники, и черепичники, и стекольщики.
Со своего места Танзи прекрасно видела в другом конце большого двора лужайку и террасу, ведущую в хозяйский дом. Позади того крыла старого дома, который решено было сохранить, строился новый флигель. Она видела, как ее муж в окружении группы помощников, делает какие-то замеры, и в ту же секунду увидела сэра Джона, который присоединился к ним, что-то говоря и жестикулируя. Джон Мойл сравнительно недавно унаследовал и титул, и оба дома.
Танзи не имела ни малейшего понятия о том, что именно они обсуждают, но, как всегда, производили впечатление людей, увлеченных и прекрасно понимающих друг друга. Неожиданно один из рабочих увидел Робина, который пытался добраться до них на своем прекрасном, непокорном скакуне, и стал подбадривать мальчика веселыми дружескими приветствиями. Когда малыш упал в очередной раз, принимая все это за увлекательную игру, отец подскочил к нему и поднял на руки.
Танзи не могла представить себе, что Дикон понял из ее поручения, переданного сыном с помощью весьма скудного словарного запаса, но она громко рассмеялась, думая о том, как хороша жизнь и как она счастлива.
Ярко сияло солнце, был прекрасный, безоблачный день раннего лета, и в ее душе было так же ясно и безоблачно. Она жила в доме, построенном для нее и по ее вкусу. Муж работал с видимым удовольствием, сын рос сильным и здоровым, и вся их семья, казалось, стала неотъемлемой частью иствеллского поместья. Всего лишь несколько дней назад Том и Эми, поженившиеся с согласия ее брата, гостили в имении, и богатая наследница семьи Друри, ставшая леди Мойл, не только не косилась на Тома из-за его простого происхождения, но не скрывала того, что очарована им.
Будем надеяться, что, как и у нас, у них тоже все плохое позади, подумала Танзи. Ее муж шел к дому по дорожке, неся в руках свои бесценные чертежи, волосы его были покрыты пылью и мелкими кусочками камня, а в глазах – как всегда, когда он видел ее, – светилась радость.
– А где Робин? – спросила она с тревогой.
– Ему лечат нос, – ответил Дикон, останавливаясь возле стены, чтобы вытереть пот со лба. – Лошадка плохо воспитана и снова сбросила его. Вот леди Мойл и пришлось утешать Робина. Мне иногда кажется, что, будь он их собственным сыном, они вряд ли больше с ним нянчились.
– У них скоро будет ребенок, и если родится мальчик, они хотят назвать его Томасом, – сказала Танзи. – Как продвигается часовня?
– Превосходно. Сегодня утром мы поставили на место резные фрагменты алтаря. Те самые, над которыми я работал. И хотя это всего лишь маленькая, семейная часовня, мне кажется, когда она будет достроена, то сможет соперничать с любой часовней в стране.
Она сразу же поняла, о какой часовне он думает.
– Никто не мешает тебе делать то, что ты хочешь?
– Я абсолютно свободен и все время работал с радостью. Особенно когда у меня в руках был этот прекрасный камень из Кана. В Вестминстерской часовне я был бы только исполнителем, мне вряд ли удалось бы реализовать свои идеи. А здесь…
Дикон внезапно замолчал и, резко повернувшись, сел на низкую садовую стену, словно какая-то невысказанная мысль неожиданно нарушила его хорошее настроение.
– Мойлы довольны твоей работой, да? – спросила Танзи, удивленная полусердитым, полунасмешливым выражением его лица.
– Настолько довольны, что даже уговорили Тюдора приехать к ним на обед на следующей неделе, когда он поедет в Дувр инспектировать новые фортификационные сооружения. Леди Мойл желает, чтобы он также проинспектировал и новую часовню!
Танзи вскочила со стула, при этом шерсть, с которой она возилась, обвилась вокруг нее.
– Король Генрих будет здесь?! О, Дикон, мы должны этого остерегаться! Ведь вполне возможно, что он захочет увидеть главного строителя и…
– Его визит – очень большая честь для сэра Джона, и ты сама понимаешь, что я ничего не могу поделать…
Танзи подошла к мужу и положила руку ему на плечо.
– Здесь, в этой тишине и покое, так легко было забыть обо всем!
– Да, легче, – ответил Дикон.
– Церковь учит нас прощать своих врагов…
– Нужно, чтобы ушли из жизни те, кто помнит все эти войны.
– Ты хочешь сказать, что в поколении Робина уже не будет вражды?
– Всегда легче забывается то, о чем тебе рассказали, чем то, что ты видел собственными глазами. Ему не придется увидеть то, что видел я… Он не увидит, как потешаются над истерзанным, нагим телом короля Ричарда… И у него уже не будут сжиматься кулаки при виде Тюдора.
– Тюдор мог и не знать всего. В конце концов, он ведь разрешил похоронить твоего отца, когда аббат попросил об этом.
Однако Дикон был не склонен к примирению.
– Значит, ты все расскажешь Робину, когда он подрастет?
– Наверное, нет, не расскажу. Неужели ты думаешь, что я смогу рассказать о Босворте совершенно бесстрастно и не сделать все, что я там видел «всамделишным», как говорит наш сын, когда мы рассказываем ему разные сказки?
Танзи старалась скрыть свое разочарование.
– Мы назвали своего первенца Робертом в честь моего отца, но для меня было бы большой честью дать ему имя твоего отца, – сказала она. – И много лет назад, когда я спросила тебя, ты ответил, что, несмотря на все трудности и опасности, ты рад, что знаешь правду.
– Дело ведь не в том, что мой отец – король. Для меня было самым важным то, что я, наконец, обрел родного человека, я понял, кто дал мне жизнь. Это было еще до того, как я встретил тебя, любимая. – Идя с женой к воротам, Дикон обнял ее за плечи. – Но нашему сыну не придется тосковать по любви и защите, я никогда не позволю, чтобы он узнал это ужасное чувство сиротства, отчужденности от своих сверстников.
– Сиротство… Именно это слово наш дорогой Том употребил однажды, говоря о тебе.
Дикон резко обернулся к жене.
– Но ведь он ничего не знает!
– Да, действительно, он сказал это, ничего не зная. Он просто почувствовал это. Том более тонкий человек, чем ты думаешь.
Прекрасная улыбка стерла с лица Дикона тревогу и озабоченность, которые реже стали появляться на нем в последнее время.
– Когда-нибудь я буду рад рассказать ему все, – сказал он.
И Дикон повел Танзи навстречу сэру Джону и Робину. Счастливое лицо мальчика было в наклейках, а сэр Джон нес деревянного коня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34