- Ты крепкий парнишка, такие мне нужны. И самое главное - ты выразил желание поработать.
Широкое, скуластое лицо Витоли было бледным, в глазах стояли слезы. Он, запинаясь, с какой-то злой откровенностью произнес:
- Брешет Ёрка!.. Я хотел стать пионером... Дед Масюта не разрешил... Бил меня...
Видно, Витоле непросто было произнести эти слова. Ребята притихли, уткнулись в парты, неловко им стало отчего-то, стыдновато. Даже Егор, недобро глядевший на Витолю, отвел взгляд.
Почти весь класс вызвался тогда помогать агроному... Расчищать Голубую впадину начали во второй день, и тогда же Егор подрался со Степой Евтюховым. Подрались крепко, до крови. Оба была сильными, и оба не боялись разбитых носов. Агроном едва расцепил их.
- Дураки вы! - стал стыдить он драчунов. - Ваши деды бок о бок дрались в гражданскую войну против врагов, и ваши матери вместе погибли, спасая колхозное добро... Великолепные болваны вы! О, я-то понимаю, почему вы деретесь! Верховодства добиваетесь, атаманства среди ребят. Каждый из вас старается показать себя перед ними самым смелым, самым сильным и самым дерзким забиякой.
Все это Уманский говорил Егору и Степе насмешливым тоном, подмигивая окружавшим их ребятам. Потом строго, командирским голосом приказал:
- Запашнов и Евтюхов, вы нарушили дисциплину! На колени!.. На колени, кому приказано!
Егор и Степа, будто подтолкнутые друг к другу, прижались плечом к плечу, напружинились, как петухи, готовые к схватке, и смотрели на Уманского с недоумением и угрозой. Уманский захохотал:
- Ага!.. Шучу, шучу!.. Вас-то не поставишь на колени, я знаю... Но вот, я вижу, вы объединились против того, кто хотел поставить вас на колени. Значит, вы не враги...
Егор и Степа, смущенные, отошли друг от друга.
- Кстати, да будет вам известно, задиры: не тот настоящий мужчина, кто умеет драться, а тот, кто умеет по-мужски работать. Ставлю вам в пример Витолю Ненашкова...
Витоля работал старательно, это верно, и брался за самую тяжелую работу: выкорчевывал кусты, прорывал дорогу в обрыве. Но Егору казалось, что он делал все это нарочито... "Подлиза, на глаза Виктору Васильевичу лезет", - думал он.
Ученическая бригада в ту весну расчистила поле в тридцать гектаров. Семка Кудинов потом распахал его своим СТЗ. Помогали ребята также Уманскому заниматься селекционной работой на опытном участке, где были посеяны разные сорта яровой пшеницы. Егор с Дашей тогда взялись пинцетом выщипывать тычинки из цветков пшеницы, готовили образцы ее к скрещиванию. Любопытная, но занудливая работка!.. Если бы не Даша со своей прилежностью и настойчивостью, он бы оставил ее в первый же день...
А вот недавно они очищали небольшое поле "арнаутки" от овсюга. Пшеница уродилась высокая, с крепкими стеблями и крупными, гранеными колосьями. Уманский ходил по полю счастливый: работу над новым сортом донской яровой пшеницы он считал законченной.
- Я бился над ней много лет, - возбужденно рассказывал агроном ребятам. И вот она, моя красавица, не подвела меня... Соберем урожай - семенами поделимся с соседями. А через два-три года разведем поболее, на весь Дон распространим ее.
Уманский раскинул длинные мосластые руки и, загребая ладонями тяжелые, спеющие колосья, как веслами воду, вдруг начал читать стихи:
Ласково пестуют люди тебя, колосок,
Счастливые, видят, как после дождя
Ты к солнцу тянешься жадно.
Так же потягивается сытый ребенок,
Наливаясь силой от материнского молока...
И когда пепелит тебя суховей,
Так же болеют о тебе люди,
Как болеют о своем ребенке,
Которого сжигает горячка...
Он сделал паузу, немного постоял, глядя в небо и прикрыв воспаленно блестевшие глаза, и добавил:
Тихо шуршат налитые колосья,
Но слышу я громкий торжественный звон...
И пахнут хлеба ребенком,
Угревшимся в теплой постели.
Неожиданным человеком оказался агроном Уманский. И вовсе не грозным и строгим, каким виделся им вначале, а очень понятным и добрым. Ребята почувствовали его своим, с симпатией относились к нему...
Уманский рассказывал им о своем учителе, бесстрашном ученом и путешественнике Николае Ивановиче Вавилове, объездившем почти весь мир, чтобы выявить родословную пшеницы. Они слушали, затаив дыхание, но все испортил проклятый Масюта. Они тогда отдыхали на берегу речки Ольховки под ольхами. Масюта подошел к ним и, сняв фуражку, низко поклонился Уманскому:
- Здорово ночевали, высокоблагородный Виктор Васильевич!
- Что за дурости! - возмутился агроном. - Вам, собственно, что здесь нужно?
- Ахи, глубокоуважаемый, вы ж сманили мово внущка... Витольд, деточка, пойдем. Что ж ты заставил больного, почтенного деда свово тащиться в такую даль?.. Упарился, силов нема. Пойдем, к вечеру все капканы проверить надоть.
Капканы они ставили на хорьков по косогорам и ярам. За их шкурки хорошо платили. И мясо хорьковое ел Масюта - считал полезным для здоровья.
И как-то странно повел себя тогда Витоля: побледнел, задрожал, нервно закричал со слезами на глазах:
- Не пойду!.. С ними я!.. Иди отсюда, бешеный!.. Зараза хорьковая!
Масюта, юродствуя, с плаксивой миной на рыхлом лице, усаженном черными точками застарелых угрей, скрипуче засмеялся:
- Чуете, достойный агроном?.. Вот оно, пионерское воспитание! Никакого почтения к родному деду... Витольд, непослушание наказуется строго! - Он резко сменил тон и вдруг, кинувшись проворно к Витоле, схватил его за руку.
Витоля заплакал, стал вырываться, но безуспешно.
- Оставьте его! - сказал агроном.
- Извините, простите, высокоблагородный, но это не ваше собачье дело! Мой внук! - нагло ответил Масюта и дернул Витолю за руку с такой силой, что у того мотнулась голова.
- Ах ты, вонючий живодер! - крикнула Даша с возмущением. - Пусти Витолю!
И тут такое началось!.. Степа, Егор, Гриня и другие ребята, подбирая палки и комья земли, кинулись к Масюте. Окружили его, угрожающе крича:
- Пусти Витолю, а то в речку тебя спихнем!
- Голову расколем палками!
- В Совет потащим!..
- Ребята, остановитесь! - приказал Уманский, однако они не сразу успокоились.
А Масюта, нарочито упрямо не обращая на них внимания, словно бы и не видел их, и не слышал, тащил упирающегося Витолю, подгонял пинками:
- В позор родного деда вводишь!.. Ишь, каких защитничков себе нашел. Добился своего, теперь в Совет деда потянут из-за тебя. Ну погоди, ты у меня получишь! Я тебя вымуштрую! Целуй мне руку и проси прощения.
Витоля истерически закричал:
- Не буду! Не буду...
- Целуй, а то шкуру спущу! - Масюта протянул ему руку.
Плача навзрыд, Витоля несколько раз чмокнул ее. Масюта, хихикая, поглядывал в сторону ребят.
- То-то, любезный внук!
Витоля вдруг вырвался из его рук и побежал в степь. Масюта погнался за ним.
- Гнусный старик, - с горечью сказал Уманский. - До чего довел парня.
Очень противно было всем ребятам.
С того дня Витоля больше не появлялся в ученической бригаде.
Они с Масютой промышляли охотой: ставили капканы и силки на хорьков, чужих кроликов, кошек и собак. Масюта вешал их, душил удавками, а Витоля помогал ему. Он все больше становился похожим на своего деда, и Егор сильнее ненавидел его.
Совсем недавно, с неделю назад, Егору довелось увидеть украдкой отвратительную сцену во дворе Ненашковых.
Масюта показывал Витоле, как нужно обдирать кроликов. В одно мгновение, орудуя острым узким ножом почти неуловимо для глаз, он снял шкуру с живого кролика и выпустил в сад. Голый, красный кролик тоненько пищал и прыгал, кувыркаясь через голову. Мусор приклеивался к его обнаженным мышцам...
Потрясенный Егор не выдержал тогда, вскрикнул и запустил камнем в Масюту из своей засады. Старик хищно бросился за ним вслед, но не догнал, крикнул:
- Ну погоди, запашновский выродок, попадешь мне в руки - и с тебя шкуру спущу!
Глава четвертая
Прячась в зарослях одичалой смородины, Егор и Гриня подползли близко ко двору Ненашковых и залегли в лопухах.
За копнами почерневшего сена, в летней кухне, мать Витоли, худая хмурая женщина, готовила обед. По двору бродила писклявая стая индюшат... Раскормленная свинья рылась в луже под шелковицей. За амбаром сидел Масюта. Он ремонтировал корзину-сапетку. Около него стоял Витоля.
- Ну, перебил ноги телку? - строго спросил Масюта. - Он потоптал наши овоща.
- Не перебил, дедушка Максим Варламович, не смог. Я его спихнул в балку, ответил Витоля наигранно раболепным тоном.
- А почему ты не кланяешься, когда говоришь со своим дедом?.. Ну, покажи, как я тебя учил!
Витоля поклонился. Отставив сапетку, Масюта высокомерно процедил сквозь зубы:
- Ниже кланяйся, думкопф[3]!
Льстиво улыбаясь, Витоля поклонился еще ниже. Масюта подал ему серебряный полтинник. Витоля подхватил его коричневую руку, поцеловал и, отступив на шаг, униженно прогнусавил:
- Благодарствую, Максим Варламович, благодарствую!..
- Ты меня почитай, обормот, - сказал Масюта, по-обезьяньи оттопыривая слюнявые губы, - у меня добра много и золото есть. Господь призовет меня - все тебе отпишу... На-ка, возьми еще.
Он забросил монету под амбар. Витоля полез за ней на животе. - То-то, любезный внук! - довольно захихикал старик.
Гриня прыскал смехом за ними:
- Циркачи!.. Шо роблють, а?
- Тут еще не такое увидишь, - ответил Егор. - Масюта сам холуй и Витолю на холуя выучивает.
Тут во двор к Ненашковым зашли их сосед, Митенька, болезненный, узкоплечий, и две девочки - толстенькая, тихая, как овечка, Зина и пучеглазая Маня. Все они были из младших классов.
- Гостечки пришли, - тихо сказал Масюта внуку. - Веди их в смородину, прикажи выполоть бурьян. Привыкай барствовать, скоро наше времечко наступит... Господи, великий и справедливый, соверши свое божеское дело поскорей!.. Невмоготу!..
Поклонившись Масюте, Витоля вышел навстречу гостям, оттопырив нижнюю губу. Подражая деду, гнусаво протянул:
- Здороваться надо, необразованные, некультурные... Сказано, из хама не будет пана, так оно и есть. Ну, что скажете? С чем пришли?
Те растерянно остановились посреди двора, не зная что делать. Митенька уже стал оглядываться назад, видимо, раздумывал, а не вернуться ли на улицу. Витоля спохватился:
- Погодите, гостинца вынесу. - Побежал в кухоньку, вернулся с кульком. Пошли в сад, там угощу.
И пошел, заложив руку с карамельками за спину. Они стесненно потянулись за ним гуськом.
Усевшись на коряге, Витоля показал гостям горсть дешевой карамели с начинкой и сказал:
- Будем играть в барина и слуг. Я буду барином, а вы слугами. Только взаправдашно служите - у меня карамельки взаправдашние. - Он дал им по карамельке. Зина и Маня поклонились ему, хихикая. - Ниже кланяйтесь, дурехи!.. А ты чего не кланяешься, гнида? - напустился он на Митеньку.
Витоля говорил нарочито громко, посматривая в сторону амбара, видно, старался, чтоб слышал Масюта.
Митенька протянул ему раздавленную карамельку. Склонив голову набок и улыбаясь, как дурачок, шепеляво проговорил:
- Возьми свою карамельку. Я не умею кланяться. Тот забрал карамельку и закричал:
- Хребет поломаю, черт золотушный! Учись кланяться, скоро пригодится.
- Не буду учиться, - тихо, но решительно сказал Митенька.
- Ишь ты какой! - удивленно сказал Витоля. - Ну и черт с тобой!
Гриня толкнул Егора локтем, шепнул:
- Я ему зараз сопатку набью.
- Не набьешь, он сильный, - ответил Егор. - Я сам едва справляюсь с ним.
Дав девчонкам по конфетке, Витоля спесиво сказал:
- А теперь ты, Маня, и ты, Митенька, рвите бурьян, а ты, Зина, почеши мне спину.
Он снял сорочку и лег на живот. Зина, смущенно хихикая, стала почесывать его угреватую спину.
- Эх, дуры девки, - гнусаво говорил Витоля, - вы ко мне с уважением подходите, я вас награжу. Егор не выдержал, сказал Грине:
- Набей слугам, а я - барину!
Он коршуном налетел на вскочившего в испуге Витолю, крепким ударом в лицо свалил с ног и, оседлав, стал избивать, яростно, приговаривая:
- Я тебя почешу, жаба! Я тебе покланяюсь, холуй! Гриня толкнул Зину, она с воем повалилась под куст смородины. Тут неожиданно смело на него бросился Митенька, крича:
- Не трожь Зину!
Гриня сильным толчком попал ему в нос, Митенька схватился за него, тонкие пальцы вдруг стали алыми от крови, и Гриня удержал руку, поднятую для следующего удара.
Витоля выл и царапался, пытаясь вывернуться из-под Егора. Тут из-за кустов поднялся откуда-то взявшийся Масюта и замахнулся увесистым суком:
- Благородный, брось Витольда!.. Убью!..
Егор швырнул ему в лицо горсть мусора и побежал в балку. Гриня - за ним.
Глава пятая
Егор и Гриня сидели на каменной ограде, подставив солнцу копченые спины. Времени было не более девяти, а припекало, как в полдень. Медвяно пахли цветы в балке. А за балкой, на колхозном дворе, гремел и лязгал гусеницами трактор ЧТЗ.
- Нет, не пиду на колхозный двор, - сказал Гриня, мотая головой и отмахиваясь руками.
- Никто тебя туда и не тянет, - Егор удивленно пожал плечами.
- А треба сходить, там новые машины пригнали из МТС. Принять надо, в квитанциях расписаться.
Гриня говорил серьезно, деловито, как настоящий завхоз, и Егор не смог сдержаться - рассмеялся:
- Картошку ты не дотяпал, смотри, мать чертей тебе за пазуху накладет.
- Не страшно, я их передавлю, як блох, - уверенно сказал Гриня. - Пошли!
Колхозный двор размещался в бывшей атаманской усадьбе. На дворе, под тенью старых осокорей, стояла целая улица амбаров под черепичными и цинковыми крышами, в них хранилось колхозное добро, начиная от зерна и кончая хомутами и медом. А за двором, над балкой, находились плотницкая мастерская, гараж и кузня. Тут, на площадке, и остановился трактор с новыми машинами на прицепе комбайном и сортировкой.
Около машин собрались мальчишки и взрослые. Егор неприязненно посмотрел в сторону кладовщика Афони Савоненкова, по прозвищу Господипомилуй. И его принесло сюда! Дебелый мужик, а лицо, как у старой богомолки, - постное, "святое". Небритый, в опорках, пиджак и брюки латаны-перелатаны, видом весь несчастный-разнесчастный, будто только что из тюрьмы вышел. Егор испытывал стыд от того, что Афоня Господипомилуй считался его родственником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38