Где тут номер четвертый?.. Егор развязал мешок, сунул руку по локоть в колючие колосья. Нащупал плотный сверток, обернутый клеенкой и опутанный шпагатом.
- Гриня, тут записки...
Они прислушались к звукам извне. До них доносился лишь шум жестких листьев на корявых осокорях да плеск воды под берегом. Ветер дул со стороны весовой. Егор подошел к наветренным, таким же двустворчатым дверям, приник к щели. Широкое окно весовой выходило в сторону амбара, и Егор увидел: тетя Фрося, зайдя в помещение, выкладывала из кошелки еду на стол. При виде литровой бутылки с самогоном невысокий плотный немец засмеялся и что-то сказал, похлопывая тетю Фросю по спине. Афоня самодовольно ухмылялся.
Егор оторвался от щели. Он щелкал зубами от холода и нервного напряжения. Расстегнув кобуру, как можно спокойнее сказал:
- Они сели обедать. Молодчина тетя Фрося: вовремя принесла обед и целую литру самогону, как и уговаривались. Так что не бойся, Гриня.
Егор стянул с вороха "арнаутки" брезент.
- Будем загребать пшеницу брезентом и ссовывать за порог. Так быстрей управимся.
И полилась за порог золотая "арнаутка" Уманского. Тяжелая, словно дробь, она со свистом и шипом вонзалась в воду. Быстрые струи подхватывали ее и уносили прочь, рассеивая по дну бурной, напитанной дождями, Егозинки. Время от времени они поглядывали в щель: что там, в весовой, делается?
Когда тетя Фрося ушла, ворох пшеницы заметно уменьшился. Афоня и эсэсовец догрызали утку, допивали остатки самогона. И вдруг затянули "Катюшу".
- Моя стратегия оправдалась, - сказал Егор. - Нехай веселятся, гады, после поплачут...
Потом они пели "По Дону гуляет казак молодой", "Волга-Волга, мать родная" и другие песни. А когда эсэсовец запел о ефрейторе Гансе, Гриня, заглянувший в щель, сдавленно воскликнул:
- Афоня идет!
- Тихо. Замри! - сказал Егор.
Он вынул из кобуры пистолет, отвел предохранитель. Приник к щели.
Афоня шел к амбару, держа винтовку под мышкой. На красной, опухшей от частых пьянок роже блуждала улыбка. Он зашел за амбар слева. Егор передвинулся к боковой стене:
Афоня мочился в реку с обрыва. Гриня, вытаращив глаза, зашептал:
- Жаба, жаба, на тебе дулю... Афоня за угол не заглянет - опасно: почва под углами амбара со стороны реки обрушилась. А если выглянет, держась за угловые связки досок, то увидит или не увидит, что дверь открыта?.. Доски на боковой стене амбара плотно пригнаны - ни одной щелочки. "А что, если Афоня Господипомилуй заглянет в амбар спереди через щель в двери?" - подумал Егор, и у него враз запекло в желудке.
Афоня вдруг завыл, подпевая эсэсовцу:
- Майне либе Ганс...
За стеной послышался неровный топот, шаги удалялись все дальше, дальше, в сторону весовой, и Егор свободно вздохнул.
- Приспичило ему! - сказал он, пряча пистолет в кобуру. - Берись, Гриня, за брезент. Пошли!
Они загребали брезентом "арнаутку", как бреднем рыбу, волокли к невысокому порогу, и она перехлестывала через него, стекая золотым потоком в роду. Егор подгребал зерно с боков, вычищал его из пазов между досками. От непрерывной работы тело наливалось тяжестью, руки деревенели, пальцы сводило судорогой. Обливаясь потом, тяжело дыша, он шептал:
- Давай, Гриня, давай!.. Не будет проклятому Гитлеру гостинца от донских казаков, дулю с маслом получит он!
И лилась, лилась в воду драгоценная "арнаутка" Уманского.
Егор вдруг остановился, внимательно оглядел пол вокруг вороха и стал выковыривать ножом деревянные затычки, забитые когда-то в широкие щели между досками пола.
- Зачем ты это делаешь? - спросил Гриня.
- Да надо же спасти хоть немного "арнаутки" на развод. Зерно натечёт под амбар - он ведь стоит на каменных блоках, под ним пустота - а потом затычки поставим на место, и они, гады, ни о чем не догадаются Давай нагребем зерна на дырки, пусть вытекает потихоньку. Позже, когда все утихнет, мы его отсюда достанем и спрячем.
А в это время Митенька в который уже раз проходил мимо двора Ненашковых, подпрыгивая, заглядывая через новый забор, сбитый из колхозных досок. В кухне Масюта ругался со своей невесткой, матерью Витоли.
- Куда ты, вонючий козел, послал моего сына?! - кричала она. - Зараз же разыщи его!
Что отвечал Масюта - Митенька не мог разобрать: речь старика была гугнива, невнятна. Он отчетливо произносил лишь ругательства.
Атамана Гордея дома не было. Он находился в управе. Переборов нерешительность и робость, Митенька постучал в калитку.
Звякнул засов. Масюта осторожно выглянул из-за двери. Митенька поклонился:
- Доброго здоровьечка, Максим Варламович! Здравствуйте, уважаемый! Я вот Витольда Гордеевича пришел проведать.
Масюта, вытянув губы, зачмокал.
- А-а, это ты, куршивый Митенька! А Витольда нет. Отсутствует, значится.
Белесые глаза Масюты бегали, ни на чем не останавливаясь, усы и борода дико встопорщены.
- Не вернулся еще, - с притворным разочарованием сказал Митенька.
- А куды он ушел? - с подозрительной поспешностью спросил Масюта и, распахнув калитку настежь, втащил Митеньку во двор. - Куды он ушел, ты знаешь? А ну скажи!
Поведение Масюты напугало Митеньку, но он, глуповато улыбаясь, ответил, подделываясь под слог Масюты:
- Вчерась под вечер он мне сказал: собираюсь, грит, Митенька, мой слуга и друг закадычный, пойти в одно место по сурьезным делам. Я молил его, ажник на колени становился, просил взять с собой. А он - ни в какую!.. Грит, ты, Митенька, до этого не дорос.
Отпустив его руку, Масюта опять распустил губы в самодовольной ухмылке:
- Ишь ты! Он такой, в меня удался... И не сказал, куды пошел?
Митенька горестно покачал головой:
- Не сказал, отослал домой. Иди, грит, Митенька, и помолись господу богу за мою удачу.
- Гм, не сказал. Секретный он. Весь в меня, - пробормотал Масюта рассеянно.
Он думал о чем-то другом или, может быть, совсем потерял нить мысли, забыл, о чем говорил с Митенькой. Уставившись на него пьяными глазами, вытянул кадыкастую, морщинистую, как у стервятника, шею и сказал дыша самогонным перегаром:
- Ты щево не кланяешься мне, дерьмо собачье? Обнаглела, дрянь голопузая... Пошел вон!
Митенька выскочил на улицу, задыхаясь от ненависти и отвращения к гнусному старику. А тот грохнув запором, закричал во дворе:
- Уважай меня, почитай! У меня все сыны - фашисты. И я сам себе фашист.
Митенька шмыгнул в кусты бузины, спустился в балку и по ней - к Дашиному двору.
Даша, как вернулась, вместе с матерью и ее подругами, надежными женщинами, обежали станицу, передали девчатам: прячьтесь, иначе увезут в Германию на рабство. Потом Даша и Надежда Ивановна стали ждать...
- Да-ша-а, - послышался протяжный тоненький голосок у дверей.
- Митенька!.. Наконец-то! - Даша выбежала из комнаты, привела Митеньку. Ну, говори, где они? Успели забраться?
- Успели, успели!.. Я видел, как они... Им не дали поговорить. Во дворе залаяла собака. Около двора остановилась автомашина. Кто-то закричал:
- Хозяйка, где ты?!
- Это рябого Бардадыма черт принес! - сказала Надежда Ивановна и отозвалась: - Туточки!
В горницу вошли немецкий солдат и старший полицай Поживаев, которого уже окрестили Бардадымом.
Митенька тотчас вытянул шею, словно проглотил кость, и стал улыбаться, как дурачок, кротко и задумчиво.
- Надежда, есть работа на благо великой Германии, - с ухмылкой сказал Бардадым. - Гостинец отгрузить Гитлеру надо, "арнаутку" Уманского.
- Да, да, тетка! - сказал немец. - Аллес ком, ком!.. Арбайтен бистро.
- Вы тоже, - полицай показал пальцем на Дашу и Митеньку - Берите ведра с собой, не жменьками же будете грузить пшеницу на машины.
Митенька едва нашел силы сдвинуться с места и подняться в кузов автофургона. Там уже было полно женщин и подростков Туманилась голова. Слабо трепыхалась единственная мысль: "Наврал, проклятый Витоля! Говорил, автомашины придут завтра.."
Даша, чувствовавшая себя не лучше Митеньки, обняла его за плечи,
За автофургоном в сопровождении вооруженных мотоциклистов ехала легковая автомашина. В ней сидели Штопф, его помощник Пауль и атаман Гордей.
Возле амбара стояли еще два автофургона. У дверей перекуривали немцы и Афоня Господипомилуй.
Почти в беспамятстве видел Митенька, как к дверям амбара подошел Штопф, как перед ним вытянулся Афоня. Штопф достал из кармана ключ, воткнул его в большой висячий замок. Повернул. Его негромкий щелчок прозвучал для Митеньки оглушительным выстрелом.
Подобострастно, пьяно улыбаясь, Афоня распахнул дверь и широким гостеприимным жестом пригласил Штопфа войти в амбар.
Немец вошел широким шагом, за ним последовали остальные. И остановились, ошеломленные, озираясь. Афоня попятился, онемев от ужаса: амбар был пуст. Пол был подчистую вылизан. Еще одно успел заметить Митенька: двустворчатая дверь от реки была закрыта и заперта на большой ржавый крючок.
- Майн готт! - завопил Штопф, выкатывая глаза. - Вас ист дас? Во ист "арнаутка"?
Лицо его побагровело до синевы. Он повернулся к Афоне, выдирая короткими пальцами вальтер из черной кобуры:
- Во ист "арнаутка" Уманский?! Партизанен?! Расстрелять!
Солдаты из охраны ворвались в амбар, клацая затворами автоматов. Другие оттеснили женщин и Митеньку от амбара.
Афоня упал на колени перед Штопфом: тот топал ногами и целился ему в лоб.
- Я не партизан... Господин комендант, не убивайте! Я сердечно предан немцам!..
Штопф изо всей силы ударил его сапогом в лицо. Хлюпая кровью, Афоня ловил ноги Штопфа, пытался поцеловать сапоги:
- Я не виноват, господом богом клянусь!.. Господин Пауль Максимович, кланяюсь в ножки вам. Спасите! Я заплачу... У меня золото есть. Много! На Среднем острове спрятано...
Пауль что-то сказал Штопфу быстро, негромко Тот, перестав кричать и топать ногами, с минуту постоял в отупении, затем сказал своим охранникам, показав на Афоню и эсэсовца, который охранял амбар.
- Взять! На допрос!
Пауль приказал солдатам гнать прочь людей. Солдаты закричали:
- Вэк! Нах хаузе! Шнель[10]!
Оглянувшись, Митенька увидел, как Пауль, с перекошенным от злости лицом, подошел к сгорбившемуся от страха брату Гордею и залепил ему такую пощечину, что у того мотнулась голова.
Даша и Митенька побежали впереди женщин. Им не терпелось встретиться с Егором, Гриней и Васюткой и рассказать о том, что произошло в амбаре.
Глава двенадцатая
Весть об исчезновении "арнаутки" быстро распространилась по станице. История, передаваемая из уст в уста, обрастала невероятнейшими подробностями.
Егор, Митенька и Даша сидели за столом под грушей около кухоньки. Панёта угощала их борщом с молодым петушком.
- Не иначе как отвели глаза Афоне добрые люди, - говорила она. Замки-запоры целы, а "арнаутку" кубыть корова языком слизала. Может, освободится таперича Фрося от своего благоверного.
Егор посмеивался, подмигивая Митеньке и Даше, с редким аппетитом ел борщ. Все обошлось как нельзя лучше. Правда, пришлось ему понервничать, когда стал накидывать крючок обратно на петлю. Одеревеневшие пальцы едва удерживали нож, которым он поддевал крючок. А тут на старый ток подъехали автофургоны. Гриня уже далеко отплыл с мешками колосьев, связанных веревкой. А он все никак не мог набросить крючок. Ноги дрожали, чуть было не сорвался с выступа балки. А так хотелось накинуть крючок на петлю, запереть дверь, чтобы поломали голову фашисты. Наконец ему удалось это сделать. Он спустился вниз, на подводный порог, утопил остаток веревки и нырнул. Кобура с пистолетом и ножом тянула под воду, и ему, сильно уставшему, пришлось крепко напрягаться, грести из последних сил, чтобы не пойти на дно. Выбрались на берег с Гриней благополучно. Васютка с одеждой ждал их в условленном месте. Мешки с гибридами спрятали в Федькином яру, там, где лежали части с трактора и молотилки...
- А что, правду люди говорят, что Афоня кричал при народе, будто золота у него много спрятано? - спросила Панёта.
- Говорил, говорил, - отозвалась Даша. - Золото, сказал Афоня, на Среднем острове спрятано.
- Ах собака! - воскликнул Егор. - Ведь он тогда, на суде говорил, что никакого золота не нашел, даже не успел осмотреть острова, мол, Осикора сделал ему засаду в камышах. А теперь защемили ему хвост, так он и золота не пожалел... Значит, на Среднем острове?.. Ну, мы это учтем.
Егор зажег па огороде кучу мусора, приготовленного заранее. Густой дым потянуло в сторону гиблых низов. Это был сигнал для Конобеева: "Тревога! Жду у сухого тополя!" Так: было с ним условлено в прошлый раз.
Пришел Гриня, и они вчетвером отправились в атаманский сад с ужином для Витоли. Багровое солнце спускалось за тучами к горизонту. Сквозь прорехи раздерганных туч пробивались снопы красных лучей. Они подкрашивали верхушки старых деревьев, с которых срывались пожелтевшие листья.
В подвале было тихо и темно. Фонарь почему-то не горел, хотя керосина было достаточно - в углу стояла целая бутыль.
- Витоля! - позвала Даша.
Егор испугался. Неужели Витоля каким-то образом сумел, выбраться отсюда?! А если его кто выпустил?! Лихорадочно тряс спичечный коробок, никак не мог захватить спичку непослушными пальцами.
- Витоля, - сказал Гриня, - ты спишь? Громко стрельнула спичка. Ее неяркий огонек раздвинул подвальную тьму.
- А-а-а! - резанул слух звенящий голосок Митеньки.
Испуганно вскрикнула Даша.
Егор обомлел: с кирпичной стены на него глядело поражающе вздутое, перекошенное лицо Витоли. От неестественно длинной шеи тянулся захлестнутый удавкой брючный ремешок к крюку в стене.
Спичка погасла. Они попятились к выходу.
- Митенька, Даша, идите домой, - сказал Егор. - А мы с Гриней подумаем, что делать...
Даша с Митенькой тихонько поднялись по каменным ступенькам, шумнули ветки, прикрывающие вход в подвал.
Егор зажег фонарь. В нем еще был керосин. Гриня взял со стола записку, подал Егору. В ней было написано следующее:
"Я больше не хочу жить на белом свете. Умираю и на веки вечные проклинаю своего деда Масюту. Папаня и недорезанный дядя Пауль тоже руки приложили, чтоб я стал дерьмом и фашистом... Жить дальше стыдно.
Прости, маманя! Тебя они тоже замучили, родная..."
Боясь оглянуться на удавленника, Гриня зашептал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38