Жаль, что господин Сливятин не знает нашей газетной специфики. Да за такие гроши там вообще никто трудиться не будет, а я буду - под псевдонимами. Тем более, что зарплату я получаю из рук в руки, а не через ведомости и прочие налоговые излишки. Правда, на фоне таких предупреждений мой газетный бонза гонорары урежет. Урежет до минимума, так чтобы с голоду не умерла.
- Сколько времени у меня есть?
- Так бы и давно. Это хмырь позвонил, тобой поинтересовался. Так что назначай время и действуй.
А говорят, иностранцы умнее. Это ж надо было Чаплинскому самому так влипнуть. Создавать наполеоновские планы на чужих ошибках - не велика мудрость. Только что я была лучшего мнения о Сливятине. Я даже признавала за ним проблеск интеллекта.
- Диктуйте телефон, - согласилась я, решив, что от встречи с диссидентом убудет только от благополучия Израиля. И всего мирового сообщества.
- Умничка. А в академии помочь? Или все же сама.
- Сама, - я устало махнула рукой и опрокинула в самую душу ещё одну рюмку водки. Мне необходимо было снять напряжение и сказать этой пискле Танечке, что люди так не делают. Во всяком случае, я не видела повода, по которому меня так уж нужно было подставить.
Если, конечно, это не сливятинская ловушка. Смертельная ловушка ради долгосрочного кредита? Глупости, конечно, но у нас может быть все. Абсолютно все...
А потому... А потому что мы пилоты, небо наш, небо наш родимый дом...И если не считать этого факта, то существует два варианта развития событий. Я иду домой и плачу. Ведь вся эта бравада - как молодежная икота, борьба за сохранение имиджа. А на самом деле - страшно. И одиноко. И очень-очень плохо. Как говорили у меня дома: "Летел, как ангел, упал, как черт". Мне стоило повнимательнее разработать план будущей жизни, и идея постоянно выходить замуж в конечном итоге была не так уж плоха. Во всяком случае , даже из-за
худощавой спины мужнюю жену у нас не так-то легко вытащить. Значить домой и плакать...
Но можно последовать ленинской логике и пойти другим путем. Который несвойственен добрым женщинам, но осваивается по мере сил и возможностей. Значит, вернуться? Вернуться и разобраться, по горячим следам? А что? Если все получится, то следующим местом моей работы станет контрразведка. И кто знает - женщина президент, выходец из властных структур - заманчивая перспектива.
- А машина есть? - спросила я у Сливятина.
- Отвезем, Надежда Викторовна. Отвезем, куда скажете, - благодушно усмехнулся он, сохраняя, однако, пионерское расстояние. В этом народной избраннике явно чувствовался сапер. А во мне, как обычно, мина...
После двух в академии обычно тихо. Пары заканчиваются, студенты разбредаются, а на рабочем месте остаются одни лаборантки-печатницы, потому что кто-то же должен тревожно вскрикивать в трубку: "Кафедра". А ну как царственный указания родятся после обеда и ведь негоже им умирать до того, пока все не поймут их уже обыденную абсурдность.
Я тихо шла по темному коридору, совершенно не обдумывая план дальнейших действий. Если в голове мука, то она обязательно высыпается на судьбу. Можно делать хлеб, а можно ничего не делать. И вообще, как говорят умные: "Конец один".
- Надежда Викторовна, - окликнули меня шепотом.
Я нервно оглянулась, ожидая провокации и галлюцинации. Возле мужского туалета курил студент Джагоев.
- Вы зачем вернулись? Преступника тянет...
Если бы он был моим мужчиной, я дала бы ему по физиономии и просто повисла не шее. Я точно знаю, что сейчас в моде женщины, которые могут все не так как мужчины. Я - ещё могу.
- Меня допрашивали, интересовались последними словами покойной.
- И что она сказала? - я старательно напрягла память, отказавшую мне ещё пару лет назад. Иногда я даже радовалась, что мои мозги работают в щадящем режиме.
- Василиса Прекрасная . - прошептал Джагоев. - Все запомнили...
- Что еще? - я остановилась, мерно раскачиваясь на каблуках. Мне не хотелось смотреть этому юноше в глаза. То, что я могла там найти для некоторых особей мужского пола иногда становилось пожизненным заключением. Возле мужского туалета пахло нарождающимся чувством. Еще немного, и этот джигит достал бы ружье своих предков.
- Больше ничего. А ваши все - в сборе, - он виновато пожал плечами.
- Спасибо, - я решительно двинулась дальше, с удовольствием ощутив легкое дыхание несбывшейся мечты.
- А вот и вы, - удовлетворенно заметил Мишин, восседавший за правительственным столом у окна. И никакой он не разведчик - настоящий профессионал не станет подставлять затылок под возможную пулю снайпера. Я вздохнула несколько облегченно и вызывающе.
- И что вы нам расскажите? - Мишин внимательно смотрел на мои руки, недавно посетившие маникюршу и отказывавшиеся от стирки по причине вселенской лени и не сложившейся семейной жизни.
- А где Танечка? И Татьяна Ивановна? - спросила я, понимая, что в отсутствие главных действующих лиц мне не стоило приходить сюда.
- Танечка на координационном совете. Скоро будет. А вы может быть объясните нам свое участие в этой драме? Муж Анны Семеновны настоял на тщательном вскрытии.
- Какая гадость, - откомментировала Инна Константиновна. - Я никогда не позволю, чтобы со мной поступили подобным образом.
- А где шприц? - настороженно спросил Виталий Николаевич. - Куда вы его дели? Ведь можно проверить остатки яда в нем?...
Здесь все играли против меня. Здесь все мы были чужаками. Понравиться этой злобноте я уже не могла ни при каких обстоятельствах.
- А знаете, - вдруг устало сказал Мишин, - ведь в следующем году мне на пенсию. И вопрос этот решенный. Не уговаривайте. И замену мне уже подыскали...
Инна Константиновна приосанилась и посмотрела на меня с презрением женщины, что от рассвета до заката, на все времена знала одного-единственного, причем не самого удачного мужчину. Я устало поежилась. Когда-то у меня была подруга. Она ненавидела мужчин и боролась за права женщин. Как ни странно, она меня не любила. Но сейчас это был единственный человек, с которым можно было поговорить о деле. Инна Константиновна все вписывалась и вписывалась в паузу, расцветая от перспективы выпихнуть меня на панель, продать в Турцию и получать процент от моей сговорчивости.
- Намечали Анну Семеновну, - наконец закончил Мишин.
- Да? - вырвалось у Виталия Николаевича, который усердно рисовал лодочку с парусом на пыльной поверхности стола.
- Но ведь она даже не кандидат наук, - вспыхнула Инна Константиновна.
- И вы об этом знали. Все знали, кроме Крыловой. Может быть, вас использовали втемную? - ласково спросил Мишин, проникаясь ко мне небывалым сочувствием.
- Да как вы смеете! - взорвалась Инна. - Что вы себе позволяете!
- Тише, - наморщился Мишин. - Тише. Не вы ли говорили, что пойдете по трупам. Откровенно говоря, я думал, что вы имеете в виду меня. А вышло...
- Я не позволю..., - крикнула Инна Константиновна, затравленно озираясь в поисках поддержки.
- Да ради Бога... Ищите шприц. Это важно. Я - у себя, - Мишин устало поднялся со стула и неверной походкой вышел из аудитории. Мне стало его почему-то жаль.
А протокол? Протокол - тоже я? - заорала Инна Константиновна, как серьезно раненная несправедливостью и укушенная разрушенной надеждой. Слава Богу - не мной...
Молчание было ей ответом. Кажется, так у классика. Так и в классических ситуациях.
- Ничего, ничего, посчитаемся. Сочтемся, - прошипела она, сужая до невозможности свои и так не слишком большие глаза.
- Ага, приходите. Умножим, поделим, отнимем. Отнимем обязательно , выпалила я.
И устыдилась. Для них для всех это было серьезно. Жизненно важно. Даже сильнее, чем смерть. Для меня так - игрушки. Кто-то из моих бывших уже сообщал общественности, что я моральный урод. Теперь оставалось соответствовать...
Виталий Николаевич вздрогнул от того, как сильно хлопнула дверью Инна Константиновна. Вздрогнул и заерзал на стуле. Ему явно было пора. Проросший на подоконнике овес требовал полива или употребления. Режим питания нарушался, а творческий процесс создания великого театрального шедевра, насколько я поняла, напрямую зависел от того, как сложатся у Виталия Николаевича дела с желудочно-кишечным трактом. И если в его организме окажется много желчи, то полетит наше искусство к черту - прямо в Тартарары.
- Идите, - благородно заметила я. - Идите, нечего всем здесь сидеть. Мне надо дождаться Танечку.
Он испуганно заморгал глазами. Занервничал и заерзал ещё больше. Наконец его неприлично мигающий взгляд остановился на сейфе. Шпионские страсти продолжались.
- Идите же, - прикрикнула я. - У меня нет отмычек. Я клянусь близко не подходить к документам. Тем более, что теперь все подозрения мои. Ну...
Виталий Николаевич благодарно шмыгнул носом и пролепетал что-то невнятное. На прощанье он решил быть похожим на шефа и сказал: "А шприц?"
Завтра я принесу на кафедру упаковку. Или даже целый ящик. Разбросаю по полу и лично позвоню следственной группе. Если нужно - парочку начиню ядами и на память о прожитом оставлю свои отпечатки пальцев.
- Брысь, - цыкнула я, готовая заплакать и забросать великого провинциального режиссера огрызком от яблока.
Когда Виталий Николаевич ушел, я взяла веник и принялась подметать полы. Во мне вдруг возник первобытный комплекс отношений с покойными. Еще немного и я разбила бы стену, чтобы вынести сквозь дыру воспоминания о происшедшем, которые так сильно, чтоб очень, не мучили никого.
- Что вы делаете? - испуганно взметнула бровки рыжая Танечка. - Зачем?
- Ищу вещественные доказательства своей непричастности к событиям, зло бросила я, решая придушить малолетнюю врушку и сразу забросать труп обрывками веника.
- Вы на меня обижаетесь? - как то сразу догадалась она. - Но вы ещё не знаете наших. Слова сказать не дают..., - Танечка обиженно заморгала глазками, собираясь поплакать. Этот механизм воздействия на окружающих я считала примитивным. И разозлилась ещё больше.
- Почему вы ничего не сказали? Почему вы сразу ничего не сказали? - я красиво (исключительно по привычке) сверкнула глазами и уставилась на предательски дрогнувшие губы лаборантки. - Почему?
- А вдруг был ещё один укол? - она взметнула глазки, пристально посмотрела на мою пышащую справедливым гневом физиономию. - Ведь я не присутствовала. Понятно?
Мне не было все понятно. Знал бы прикуп - жил бы в Сочи. А не в провинции, где смерть от диабета приобретает черты всеобщего депутатско академического заговора.
- А со Сливятиным вы не знакомы? - на всякий случай, совершенно не надеясь услышать правду, спросила я.
- Нет, а кто это? - Танечка присела за машинку и устало вздохнула. - У нас будет много дел, особенно если ещё и похороны.
Какие новости. Без них тошно. А главное - бесполезно. Если тебя решили сделать преступником на ровном месте, то скорее вскопают, взбугрят почву, нежели признают свою ошибку. Как не прискорбно, оставалось ждать результатов вскрытия. Совесть Танечки оставалось непробиваемой.
- Верните сарафан, - сухо бросила она и вдруг разрыдалась.
Вот ещё глупости. Я, право слово, не стою таких истерик. Или не я?...
- Таня, осторожно начала я, неостепененный дипломат, - Таня...
- А вы знаете?...Знаете?... - всхлипывала она. - Знаете...А может она не была сумасшедшей?... А я наговорила. И на неё и на вас...?А мне сегодня плакать нельзя, - взвыла она. - Нельзя! Меня в гости пригласили! А я плачу. А-а-а-а...
- Ладно, ничего, бывает хуже. Ничего, - я погладила это преступное дитя по голове и осторожно поинтересовалась. - А что она сказала?
- Спросила, знаю ли я Андрея Елисеевича и Андрея Еремеевича, - тихо отозвалась Танечка.
- А вы?
- Кажется, да. С кафедры общего менеджмента. Там у них доцент такой есть. Но - не точно... А она - засмеялась и бросилась делать укол. И ещё сказала: "Все зло - от женщин!" Грозно так. Честно - как сумасшедшая...
Все зло от женщин. Мысль не новая, но в дамском изложении совершенно конкретная. Правда, я лично с такой формулировкой не согласна. Если, конечно, речь не обо мне. Мания величия - хорошее качество. Центростремительное. А У Анны Семеновны была врагиня. Кто бы мог подумать... Такая врагиня, которая внутри уже не умещалась. Потребовала выхода и позвала в путь. А может даже подтолкнула. Неужели самоубийство?
Танечка положила голову на мои колени, которые на этой кафедре оказались облюбованными для самых интимных женских дел, и перебирая руками мою не очень дорогую юбку, продолжала рыдать.
- А об этом вы сказали? На заседании сказали? - тихо, чтобы не спугнуть важную мысль, спросила я.
- Да, - она вздрогнула всем телом и обняла меня за ноги, рискуя создать на моих колготках не предусмотренный дизайнером горошек . - Что я наделала! А если Инна Константиновна...
- Что Инна Константиновна? Наложит на себя руки? Не дождетесь.
Танечка продолжала плакать, вскочила со стула и посмотрела на меня натравленно и виновато, а потом начала закатывать глаза, мягко оседать на пол и создавать дополнительные трудности всей кафедре и мне лично.
Вообще, я всегда завидовала женщинам, способным хлопнуться в обморок при всяком удобном случае. Этот маневр как нельзя лучше избавляет от выяснения отношений, от необходимости излагать правдивую информацию вообще - дает возможность забыться, открыть глаза и как ни в чем не бывало спросить потресканными губами: "Где я?" Теоретически дама из обморока может вернуться не только в реальную жизнь, но также в тюрьму или в Монте Карло. Что делать с Танечкой, лежащей на полу, я не ведала.
На помощь мне ,как обычно, пришел Мишин. Он аккуратно застыл в дверях и хриплым голосом будущего пенсионера спросил: "И эту тоже?" Я отрицательно мотнула головой и что есть силы ударила Танечку по бледному личику. Место от соприкосновения щеки и дадони стало пунцовым. А Танечка - недвижимой. Мишин понимающе качнул головой и приблизился к нашей скульптурной композиции.
- Я так и думал, - ухмыльнулся он и блеснул одновременно желтыми зубами и черным пистолетом системы наган. - Наградной. Только что жена привезла. Бдительность! Ну-ка, в сторонку, - дуло нагана недвусмысленно давало мне понять, что шутки кончились, особенно если эта Танечка решила из солидарности тоже умереть у меня на руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44