Слабо звякнул фарфор, и Маргарет Круземарк сказала:
– Я не уверена, что знаю. Он побывал здесь. Не сказал, что он – детектив, притворился клиентом. Я знаю, это покажется грубостью, но я прошу тебя уйти. Меня ждет одно дело. Боюсь, это срочно.
– Вы думаете, мы в опасности? – Голос Эпифани дрогнул
на последнем слове.
– Не знаю, что и думать. Если Джонатан вернулся, может случиться все что угодно.
– Вчера в Гарлеме убили одного человека, – выпалила Эпифани. – Моего друга. Он знал маму, и Джонни тоже. Мистер Энджел расспрашивал этого человека.
Послышался скрип стула по паркету.
– Мне нужно идти, – сказала Маргарет Круземарк. – Вставай, живее, я возьму твое пальто, и мы спустимся вместе.
Звук приближающихся шагов. Я сорвал с двери контактный микрофон и, выдернув из аппарата наушник, сунул все добро в карман. Держа «дипломат» под мышкой, я промчался по длинному коридору будто гончая, нагоняющая зайца. Я ухватился за перила, чтоб не упасть, и понесся сломя голову вниз по пожарной лестнице.
Ждать лифта на девятом этаже было слишком рискованно: велика вероятность встретиться с ними в одной кабине, поэтому пришлось поработать ногами. Задыхаясь, я выскочил в пустой вестибюль и уставился на лифтовые стрелки: левая ползла вверх, правая – вниз. В любую секунду дамы могли быть здесь.
Я выбежал на тротуар, спотыкаясь пересек Седьмую авеню – мне уже было не до машин – и только очутившись на противоположной стороне, позволил себе небольшую передышку: стал прохаживаться у входа в здание Осборн-Апартментс, сипя, будто жертва эмфиземы [Заболевание легких.]. Проходившая мимо гувернантка с детской коляской сочувственно поцокала языком.
Глава двадцать шестая
Выйдя из здания, Эпифани и Круземарк направились к Пятьдесят седьмой улице. Я двигался прогулочным шагом по противоположной стороне авеню, держась вровень с ними. На углу Маргарет Круземарк простилась с Эпифани, нежно поцеловав ее в щеку, как тетушки, прощающаяся с любимой племянницей.
Когда зажегся зеленый свет, Эпифани двинулась в мою сторону, через Седьмую авеню. Маргарет Круземарк, лихорадочно размахивая рукой, пыталась поймать такси. Я подозвал к тротуару новенький «кэб» с включенным индикатором на крыше и влез внутрь прежде, чем меня заметила Эпифани.
– Куда едем, мистер? – осведомился круглолицый таксист.
– Хочешь получить пару долларов сверх счетчика?
– А что надо делать?
– Проследить за машиной. Остановись-ка на минуту у «Русской чайной».
Он сделал, как я просил, и повернулся, чтобы посмотреть на мои документы. Я позволил ему взглянуть на «жетон», пришпиленный к бумажнику, и сказал:
– Видишь даму в твидовом пальто? Она садится в тачку возле Карнеги-холла? Не упусти ее.
– Это пара пустяков.
Указанное такси резко развернулось на Пятьдесят седьмой улице и двинулось обратно по Седьмой авеню. Нам удалось повторить маневр, не привлекая к себе внимания, и мы тронули следом, держась за полквартала от них. Круглолицый поймал мой взгляд в зеркальце и улыбнулся:
– Ты обещал пятерку, парень, верно?
– Пятерку и получишь, если тебя не заметят.
– Я в своем деле дока.
Мы проехали по Седьмой до Таймс-сквер, мимо моей конторы, и тут первое такси свернуло налево и помчалось по Сорок второй улице. Искусно маневрируя в потоке машин, мы не отрывались от них, но старались держаться на расстоянии, чтобы не вызвать подозрений; один раз, видя, что мы отстаем, таксист газанул и проскочил на красный у Пятой авеню.
Два квартала между Пятой и Центральным вокзалом были забиты машинами, и движение резко замедлилось.
– Видел бы ты это местечко вчера, – извиняющимся тоном произнес таксист. – Тут был парад в честь Святого Пэдди [Пэдди – неуважительное прозвище ирландцев, уменьш. от «Патрик». Святой Патрик (385-460 н.э.) – покровитель Ирландии.]. Заварили кашу на весь день…
Такси Маргарет Круземарк снова повернуло к центру на Лексингтон-авеню, и я заметил, как оно останавливается у Крайслер-Билдинг. На его крыше вспыхнул индикатор «свободен». Дама вылезла.
– Останови-ка здесь, – попросил я, и шофер подъехал к Чейнин-Билдинг. На счетчике набежало полтора доллара. Я протянул ему семь: он отработал эти монеты до единого цента.
Я зашагал через Лексингтон-авеню. Первая машина уже испарилась, – как и Маргарет Круземарк. Но это не имело значения. Я знал, куда она направляется. Пройдя через вращающиеся двери и очутившись в вестибюле, отделанном мрамором и хромом, я сверился с указателем и обнаружил, что компания «Круземарк Маритайм, Инк.» находится на сорок пятом этаже.
Я уже выходил из лифта, когда сообразил, что мне нельзя встречаться с Круземарками. Сейчас они с легкостью могли побить все мои козыри. Дочь выяснила, что я разыскиваю Джонни Фаворита, и помчалась прямо к папаше. Очевидно, то, что Маргарет хотела ему сообщить, было очень важным, и она не решилась доверить это телефону. Я немало бы дал за то, чтобы услышать их дружескую беседу за семейным стадом, и в эту минуту – о, счастье! – заметил мойщика окон, собирающегося приступить к работе.
Он был лысый, пожилой, со вдавленным носом, какой бывает у боксеров. Мойщик шел по блестящему коридору, фальшиво насвистывая прошлогодний шлягер «Птичник». На нем был зеленый комбинезон, а крепления страховочного пояса болтались позади, напоминая пару расстегнутых подтяжек.
– Минутку, приятель! – позвал я, и он, оборвав мелодию, замер со сложенными в трубочку – будто в ожидании поцелуя – губами. – Держу пари, ты не сможешь сказать мне, чей портрет находится на пятидесятидолларовой бумажке.
– А в чем дело? Это что, телепередача «Откровенная камера»?
– Ни в коем случае. Просто я держу пари, что ты не знаешь, чье лицо изображено на полтиннике.
– Ну ладно, умник: это Томас Джефферсон.
– Ты ошибся.
– Да неужели?… Ну и что с того?
Вытащив бумажник, я извлек из него сложенную полусотенную, которую ношу при себе на крайний случай, например – для непредвиденной взятки, и поднял так, чтобы он увидел ее достоинство.
– Мне показалось, тебе захочется глянуть на счастливчика-президента.
Мойщик окон кашлянул и моргнул.
– Ты что, чокнутый, или как?
– Сколько тебе платят? – продолжал я. – Не стесняйся, выкладывай. Надеюсь, это не секрет?
– Четыре пятьдесят в час, благодаря профсоюзу.
– А не слабо сделать в десять раз больше? Благодаря мне?
– Ну ты даешь! А что я должен сделать за эти бабки?
– Дай мне на часок свой костюм и прогуляйся. Спустись вниз и купи себе пива.
Он почесал макушку, словно она нуждалась в дополнительной полировке.
– Сдается, ты все же чокнутый. – В голосе его слышалось явное восхищение.
– А тебе не все равно? Мне всего-то и нужно – твоя упряжь и никаких вопросов.
Сделаешь полсотни, посидев часок на своей заднице. Ну как, согласен?
– Идет. Заметано, приятель. Если хочешь выложить бабки – я беру.
– Вот и умница.
Мойщик окон кивком позвал меня за собой и отвел в конец коридора, к узкой дверце рядом с пожарным выходом. Это был шкафчик для обслуживающего персонала.
– Оставишь мое барахло здесь, когда закончишь, – сказал он, расстегивая пояс страховки и стягивая грязный комбинезон.
Я повесил свое пальто и пиджак на ручку швабры и натянул комбинезон. Он был грязный, со слабым запахом аммиака – просто как пижама после оргии.
– Галстук лучше сними, – предупредил он, – не то они подумают, что ты баллотируешься в местное самоуправление.
Я сунул галстук в карман пальто и попросил его показать, как пользоваться упряжью. Это оказалось делом довольно простым.
– Ты ведь не собираешься вылезать наружу? – спросил он.
– Смеешься? Я всего лишь хочу подшутить над знакомой дамой. Она секретарша на этом этаже.
– Ну и на здоровье, – заметил мойщик. – Только оставь барахло в шкафу.
Я сунул сложенный полтинник в нагрудный карман его рубашки.
– Можешь пойти выпить вместе с Улиссом Симпсоном Грантом.
Его лицо осталось равнодушным, как кусок отбивной говядины. Я посоветовал ему взглянуть на картинку, но он, посвистывая, удалился.
Прежде чем задвинуть свой «дипломат» под раковину, я извлек оттуда револьвер. «Смит-и-вессон» модели «Сентинел» – удобная штука. Его двухдюймовый ствол уютно ложится в карман, а отсутствие курка не позволяет ему цепляться за материю в ответственный момент. Однажды мне пришлось палить, не вынимая револьвера из кармана. Жаль было пиджака, но лучше так, чем заполучить казенный костюм без спинки из похоронного бюро.
Упрятав в один карман комбинезона свой пятизарядник, я положил в другой контактный микрофон и с ведром и щеткой в руке заспешил по коридору к внушительной, бронзово-стеклянной двери «Круземарк Маритайм, Инк.».
Глава двадцать седьмая
Регистраторша посмотрела на меня, как на пустое место, когда я шел через устланную коврами приемную, минуя модели танкеров в застекленных кубах и гравюры с парусниками. Я подмигнул ей, и она повернулась ко мне спиной на своем крутящемся стуле. Вместо ручек на матовых дверях внутреннего «святилища» находились бронзовые якоря, и я толкнул двери, тихонько бормоча старую морскую песенку: «Ой-хо, сбей парнишку пулей…»
Передо мной открылся длинный коридор, по обе стороны которого располагались двери контор. Я вперевалку зашагал по нему, помахивая ведром и читая вывески на дверях. Нужной среди них не было. В конце коридора находилась большая комната с парой грохочущих, словно роботы, телетайпов. У одной стены стоял деревянный корабельный руль, а на остальных стенах опять-таки висели гравюры с парусниками. В комнате было несколько удобных стульев, столик со стеклянной крышкой, на котором лежали журналы, и еще строгая блондинка, разбиравшая почту за массивным Г-образным столом. Сбоку находилась полированная дверь красного дерева. Выпуклые бронзовые буквы на уровне глаз гласили: «ЭТАН КРУЗЕМАРК».
Блондинка держала в руке нож для разрезания бумаги. Она подняла на меня глаза и улыбнулась, пронзая письмо с ловкостью леди Д’Артаньян. Стопка почты рядом с ней высотой достигла фута. Мои надежды на уединение с контактным микрофоном рассыпались прахом.
Блондинка не обращала на меня внимания, занятая свои простым делом. Пристегнув ведро к своему снаряжению, я открыл окно и закрыл глаза. Зубы у меня застучали, но отнюдь не от холодного ветра.
– Эй! Пожалуйста, поторопитесь, – попросила блондинка. – Мои бумаги разлетаются по всей комнате.
Вцепившись в нижнюю перекладину рамы, я сел спиной вперед на подоконник, все еще удерживая ноги в уюте и безопасности помещения. Потянувшись вверх, прицепил один из ремней своей упряжи к наружному ограждению. Нас с блондинкой разделяло лишь стекло, но с тем же успехом она могла быть и за миллион миль от меня. Я перехватил руки и защелкнул второй ремень.
Чтобы встать, мне пришлось собрать в кулак всю свою волю. Я пытался припомнить боевых друзей, не получивших ни царапины после сотни парашютных прыжков, но это не помогло. Мысль о парашютах только ухудшила положение.
На узком карнизе едва нашлось место для пальцев ног. Я толкнул раму вниз, и утешительный стук телетайпов исчез. Я приказал себе не смотреть вниз. Но в первую очередь посмотрел именно туда.
Подо мной зиял темный каньон Сорок второй улицы с пешеходами и машинами, уменьшенными до размера муравьев. Я взглянул на восток, где за бело-коричневыми вертикальными полосами Дэйли-Ньюс-Билдинг и блестящим зеленым обелиском здания Секретариата ООН виднелась река. Там пыхтел игрушечный буксир, в серебристом фарватере которого ползла цепочка барж.
Порывистый ледяной ветер обжигал мое лицо и руки и рвал комбинезон, отчего широкие манжеты рукавов хлопали будто боевые знамена. Ветру хотелось оторвать меня от фасада здания и швырнуть в парящий полет над крышами, мимо кружащих голубей и извергающих клубы дыма труб. Ноги дрожали от холода и страха. Если меня не сдует ветер, то я запросто могу слететь вниз, побежденный этой дрожью, от которой уже, наверно, побелели костяшки пальцев. Блондинка внутри, за окном, беззаботно вскрыла очередной конверт. По-видимому, она уже считала, что со мной все кончено.
И вдруг меня разобрал смех: Гарри Энджел – «Человек-муха». Мне вспомнилось громогласное «оп-ля!» инспектора манеха объявляющего «смертельный номер необычайно смелого ангела…». [Angel – «ангел», фамилия главного героя (англ.)] Не выдержав, я расхохотался и, откинувшись назад на страховочных ремнях, с радостью обнаружил, что они меня держат. Дела не так уж плохи. В конце концов, мойщики окон занимаются этим ежедневно.
Я ощутил себя альпинистом на первом подъеме в горы. Надо мной из углов небоскреба торчали, как гаргульи, выходы отопительной системы, а еще выше вздымался к солнечному свету шпиль из нержавеющей стали, сверкая, будто покрытая льдом вершина непокоренного пика.
Пора было приступать к делу. Я отстегнул правый ремень, перенес и присоединил его к левому креплению. Затем, осторожно переместившись по подоконнику, отстегнул левый ремень и потянулся через бездну к ограждению следующего окна. Вслепую пошарив по кирпичной стене, я нашел скобу и прицепил его к ней.
Подстраховавшись за оба окна, я сделал шаг левой, отцепился справа, прицепился слева, шагнул правой ногой. Готово. Весь путь занял не более нескольких секунд, – но как будто прошла неделя.
Прицепив левый страховочный ремень к ограждению окна, я заглянул в кабинет Этана Круземарка. Это была большая угловая комната: еще два окна на моей стене и три, выходившие на Лексингтон-авеню. Там стоял стол с широкой овальной мраморной столешницей. Кроме шестикнопочного телефона и черненой бронзовой статуэтки Нептуна, размахивающего трезубцем, на нем ничего не было. У двери сверкал хрусталем встроенный бар. На стенах – картины французских импрессионистов. Никаких парусников для босса.
Круземарк с дочерью сидели на широком бежевом диване у дальней стены. На низеньком мраморном столике перед ними поблескивала пара крошечных рюмок для брэнди. Круземарк был очень похож на свой портрет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28