– Любимая, – Адапа поцеловал ее в висок. – Нам лучше поскорее уйти отсюда. Смотри, – он кивнул на дорожку, – я не заметил ее в темноте.
Она вздохнула и обвила его шею руками.
– Хорошо, пойдем, если хочешь. А что это за место?
– Чей-то сад. Удивительно, как мы здесь очутились.
– Да уж. Просто чудо, что на нас до сих пор не спустили собак! – Ламассатум звонко рассмеялась и приложила руки к его разгоряченному лицу. Ладони ее были прохладны. Она поцеловала его в кончик носа. – Я благодарна тебе за все, – сказала она. – Этой ночью я вкусила только тебя.
– А я – тебя.
Сад дышал свежестью и прохладой. Они шли, держась за руки. Адапа посматривал на Ламассатум – глаза ее лучились, и улыбка не сходила с ее лица.
Они уже подходили к ограде, намереваясь отыскать какой-нибудь лаз, как со стороны грушевых аллей донеслись голоса. Любовники укрылись за розовыми кустами. Голоса приближались. Наконец на пересечении дорожек появились несколько человек. Разговаривая, они быстро приближались. Адапа обмер. В одном из мужчин он узнал Сумукан-иддина. Рядом с ним перебирал ногами, точно стреноженный конь, высокий сутулый человек в синем платье. Адапа узнал Лабаши, распорядителя дома купца. Как успел понять юноша, побывав в доме Сумукан-иддина, Лаба-ши был человеком сноровистым и хитрым. Выйдя в мир из самых гнусных трущоб Нового города, этот вавилонянин добился успеха и состояния, имел хорошую должность в богатом доме. Он был хитер и изворотлив, всему на свете знал цену. С друзьями он говорил с улыбкой, ту же улыбку видели и его враги.
Была у Лабаши одна особенность, странная для человека подобного склада – он был предан Суму-кан-иддину, как собака.
Адапа сделал девушке знак молчать. Она и сама сидела ни жива, ни мертва: ведь за проникновение в чужие владения полагалось наказание. Сумукан-иддин и Лабаши уже проходили мимо. Лабаши что-то быстро и тихо говорил, кивая головой, точно подтверждая свои слова.
– Ты что, рехнулся? – раздраженно воскликнул Сумукан-иддин. Мужчины стали, как вкопанные, как раз напротив розовых кустов, где прятались Адапа и Ламассатум. Рядом остановились сторожа, громадные персы с бритыми блестящими черепами. Один из них держал за ошейник пса с длинной коричневой шерстью.
– Не волнуйся, господин, – распорядитель еще больше ссутулился и улыбался узкими губами. – Это легко поправить. Но, честное слово, зачем? Мастеровые были довольны, как никогда. Тебе конечно, лучше знать, поправим, поправим. Лучше недоплатить, чем переплатить. И им приятная неожиданность, и нам хорошо, хе-хе. А так попробуй-ка, верни свое. Но, честное слово, мастера не в претензии.
– Лабаши, я не хочу, чтобы потом говорили, что Сумукан-иддин сэкономил на свадьбе единственной дочери.
– Разумно, господин, – угодливо поклонился распорядитель дома.
Сторожевой пес потягивал носом воздух. Переступил передними лапами, глухо зарычал. Сумукан-иддин бросил взгляд на зверя и продолжил:
– Сегодня же поднеси дары храму Иштар. И вот еще что, – он похлопал указательным пальцем по приоткрытым губам: – Каждой целле Иштар и Ша-маша дарую серебряную чашу.
Лабаши кивнул. Пес снова зарычал, оскалив клыки.
– Все лилии этого сада должны быть в моем доме в торжественный день. Пусть Иштар-умми будет счастлива. К тому же, кажется, этот молокосос ей понравился. Уйми ты, наконец, собаку.
Сторож, как раз размышлявший, пустить ли обеспокоенного пса, или заставить его угомониться, стиснул ошейник так, что собака захлебнулась лаем, забила по воздуху лапами. Сумукан-иддин отвернулся и, заложив руки за спину, неторопливо пошел дальше.
– И мне, господин, думается, что понравился. Привлекательный молодой человек, – говорил Лабаши, двинувшись следом.
– А по мне, так полное дерьмо! – долетел до Адапы голос купца. – Что с того, что рожа красивая? Много ли в этом толку? Если бы не его отец, я б этого юнца и близко к дому не допустил, не то что к дочери!
– Ну, с кем не бывает, – Лабаши сделал философский жест. – Лишь бы Иштар-умми была счастлива.
Дорожка поворачивала налево. Спины людей скрылись в зеленых зарослях роз.
– Какая-то девушка выходит замуж, – вздохнула Ламассатум. – Как это, наверное, чудесно.
Адапа приложил палец к губам.
– Пошли отсюда скорее. Здесь опасно. Откуда я мог знать, что сад этот принадлежит Сумукан-иддину? – прошептал он.
– Тому толстяку с кинжалом у пояса?
– Ну да. Если нас обнаружат, я даже не представляю, что будет. Сумукан-иддин жестокий человек.
– Ты знаком с ним?
– Довелось…
Они пробирались вдоль высокой сплошной стены, сложенной из необожженного кирпича.
– Знаешь, – проговорил Адапа, – я совершенно не помню, как мы сюда вошли.
– Это вино во всем виновато, – расстроено проговорила Ламассатум. – Мне так жаль, было прекрасное утро, и вот на тебе. Мало того; что придется с тобой расстаться, так еще неизвестно, как выбраться из этой западни.
– Подожди, подожди, не бойся, мы не расстанемся. Все хорошо.
– Послушай, Адапа! Мы там весь цветник измяли. Что, если найдут…
В этот миг послышался отдаленный собачий лай. Ламассатум вскрикнула и закрыла глаза ладонью. Медлить было нельзя. Адапа представил, какой скандал разразится, если его схватят здесь, с девушкой, накануне свадьбы. Что сделают с ним, он примерно представлял. Но подставить под удар Ламассатум! Не он ли поклялся, что с ней ничего, дурного не произойдет по его вине?!
Снова раздался лай, уже ближе. Собака взяла их след. Адапа схватил Ламассатум за руку, и они, забыв об осторожности, помчались по утренней мокрой траве. Стена красно-коричневой лентой неотвязно тянулась слева – и это еще долго будет преследовать их в дурных, тревожных снах. «Это невозможно, невозможно», – твердил про себя Адапа.
– Ламассатум, постой!
Она тяжело дышала и пыталась вырвать свою руку из его ладони.
– Пусти, пусти, пусти! – умоляюще шептала она. – Я не хочу оставаться здесь. Нас схватят!
– Смотри, вон там недавно надстраивали стену, и еще остались фрагменты старой. По тем выступам можно взобраться наверх! Скорее!
– Я не смогу!
– Сможешь.
Ламассатум оказалась проворной, как ящерица. Она оцарапалась об острые сколы кирпича, но взобралась наверх. Адапа последовал за ней как раз в тот момент, когда, сминая траву, с хрипом на стену бросилась сторожевая собака. Челюсти клацнули возле самой ноги Адапы. Переваливаясь через край ограды, он заметил бегущих по дорожке людей и перекошенное яростью лицо Сумукан-иддина. Адапа прыгнул вниз.
Глава 19. СЧАСТЛИВЫЕ ВЛЮБЛЕННЫЕ
Черепаховый гребень скользил сверху вниз, и снова вниз, от макушки до самых кончиков шелковистых волос, темных, как крыло прошедшей ночи. Иштар-умми проснулась против обыкновения рано, и Саре тоже пришлось встать, оставить свой светлый сон. А снился ей Сумукан-иддин.
Она и сама не знала толком, как это произошло, в какой момент она влюбилась. Быть может, в тот момент, когда он овладел ею, хотя как раз это было бы неправдой. Она много лет знала Сумукан-иддина, уважала, чувствуя его силу, но не боялась. Быть может, это и была любовь, которую Сара скрывала от себя самой. Но теперь она знала, что сможет любить этого человека открыто.
– Сара, ты слушаешь меня? – донесся до ее слуха требовательный голос Иштар-умми, и Сара увидела в зеркале ее вопросительный взгляд.
– Да.
– Что да? По-моему, твои мысли где-то далеко отсюда. Ты хоть слышала, о чем я тебя спрашиваю?
Сара приложила к глазам прохладную ладонь, вздохнула.
– Извини, – честно призналась она. – Я задумалась.
– Вот именно! Только о чем, интересно?
– Иштар-умми, нельзя задавать такие вопросы. Ты ведешь себя, как ребенок, но ты знатная…
– Хватит! – Она хлопнула ладонью по столу. – Хватит, хватит, хватит! Тебе я могу задавать какие угодно вопросы. Ты – моя рабыня. И прекрати меня воспитывать. – Иштар-умми взвесила на ладони брошь. Ограненные камни мерцали в свете наступающего дня. – Так ты ответишь на мой вопрос?
– Может быть…
Сара задумчиво смотрела на красивые волосы Иштар-умми. Сегодня в них нужно вплести белые ленты с жемчугом.
– Я говорю, что Адапа красив, как как Энлиль, юный бог плодородия и жизни.
– Ты не забыла, дорогая, что Энлиль может быть и грозным, ревущим ветром, например, или диким быком. Он может посылать бури, голод и всякие несчастья на тех, кто не подчиняется его воле. Не хотелось бы, чтобы твой муж; оказался таким.
Иштар-умми рассмеялась.
– Это почему же?
– Потому, – Сара погладила розовое ухо девушки, – потому, что ты не любишь подчиняться ничьей воле. Пусть лучше он окажется похожим на Эа, бога мудрости.
– Сара, так ты тоже думаешь, что он красив?
– Пожалуй, да, – согласилась рабыня.
– И ты желаешь мне счастья?
– Да, дорогая.
– Тогда я скажу тебе вот что: я влюблена в Адапу. Честное слово. Мне не терпится назвать его мужем.
– А ты не торопишься? – с сомнением покачала ' головой аравитянка.
– Нет же, что за глупости!
Сара повернула голову. В дверях стоял Сумукан-иддин, бледный, с лихорадочным блеском в глазах. Сара выронила заколку, и та со стуком упала к ее ногам. Он молча удалился. Иштар-умми разглядывала себя в зеркало.
– Да что с тобой сегодня? – сказала она.
Адапа и Ламассатум шли, держась за руки. Они старательно избегали широких, многолюдных улиц. Адапа опасался встретить кого-либо из знакомых. То, что случилось в саду, теперь сильно его тревожило. Он все это время думал, узнал ли его Сумукан-иддин, ведь в последние мгновения он подошел слишком близко.
Они все больше удалялись от престижных кварталов с прекрасными белыми домами в три этажа, прячущимися за глухими стенами, в зелени и тени садов. Улицы становились грязнее и глуше, на разбитых панелях сидели стайки кошек, и каждый звук ступенями, как Вавилонская башня, уходил в высоту.
Адапа был рядом с возлюбленной, держал ее теплую руку. Если бы не эти назойливые тревожные мысли, он был бы совершенно счастлив. Прохожие попадались изредка, и это тоже радовало.
– Мне кажется, все на нас смотрят, – шепнула Ламассатум, и Адапа поцеловал ее мягкий висок.
– Ты хочешь есть? – спросил он, и Ламассатум кивнула. – Вон там какое-то заведение. Зайдем?
Неподалеку стояло глиняное двухэтажное строение. Выкрашенная красной краской дверь была распахнута настежь. Из сумрачной глубины тянуло жареным луком. Над входом висел оберег из дерева голова демона, и на обструганной доске по-арамейски было написано имя владельца. Адапа потянул Ламассатум за руку, и из светлого, еще нежаркого дня они шагнули в, затхлый полумрак.
В тесном зальце с низким потолком стоял густой дух кухни, который смешивался с вонью мусорных куч, гниющих на заднем дворе – противоположная дверь тоже была распахнута, однако сквозняка не было. Влюбленные осмотрелись. Два длинных стола протянулись через зал параллельно друг другу. Какой-то гуляка, привалившись грудью к столу, спал в луже пролитого пива. В углу при коптящем светильнике компания немолодых мужчин играла в кости. На вошедших никто не взглянул.
Адапа и Ламассатум уселись на лавку. Он обнял ее за плечи и покрывал поцелуями ее раскрасневшееся от бега лицо. Она жмурилась, как кошка, и от улыбки на щеках появлялись ямочки, которые он так любил. Вдруг Ламассатум охнула и отстранилась, бросив испуганный взгляд в сторону очага.
– Что случилось? – спросил Адапа.
– Там, там стоит… – зашептала она, широко раскрыв глаза. – Ты только не оборачивайся сразу.
Спустя несколько мгновений Адапа обернулся. В очаге тлели куски угля, похожие на красные глаза дракона. В их отсвете блеснули белки человеческих глаз. Из-за очага вышла сутулая фигура и, прихрамывая, направилась к влюбленной паре. Серое платье до пола, без пояса, серые, неопрятные космы, торчащие из-под островерхой мужской шапки и закрывающие лицо, делали этого человека похожим на злого демона. Ламассатум охнула и вцепилась в плечо Адапы.
– Что нужно? – сказал человек дребезжащим голосом, приблизившись к столу.
– Послушай, мы ничего не ели со вчерашнего дня, и теперь ужасно голодны, – сказал Адапа. – Принеси мяса.
– Мясо дорого, – отозвался демон.
– Я готов заплатить. У тебя есть мясо или нет?
– Мясо дорого, поэтому у меня его нет.
– Понятно. А что есть?
– Бобы, пшено, тыквы, огурцы…
– А хлеб?
– Сегодня не пекли.
– Хорошего вина у тебя тоже, вероятно, нет. Я предпочитаю сирийское.
– Виноградное вино дорого.
– Где-то я уже это слышал.
– У меня есть пальмовое. Хочешь пальмовое? – Неопрятный демон поцокал языком. – Крепкое, ему уже четыре дня.
– Нет уж! – Адапа начал злиться. – Принеси воды и пива. И фрукты давай – что там у тебя? – финики, гранаты, груши.
Человек потер руки, звякнули тонкие медные браслеты.
– Хорошо, господин. Сию минуту, господин, – проговорил он и захромал к боковой стене, где тот час откинулась занавеска.
– Как ты думаешь, Адапа, – зашептала Ламассатум, – это мужчина или женщина?
– Наверное, мужчина, – он пожал плечами.
– А мне кажется, что это старуха, – Ламассатум сделала страшные глаза. – Из тех, что крадут младенцев!
– Да? И для чего же они им?
– Как для чего? Они пьют их кровь или… или продают кочевникам.
Адапа рассмеялся.
– Какое ты еще дитя. Но скажи вот что: почему ты его, или кто он там, испугалась?
– Ах, боже мой, он надвигался, как туча!
– Нет, раньше, когда он стоял у очага. Я, было, подумал, что тебе знаком этот человек.
Ламассатум покраснела и пригладила волосы.
– Я и сама так думала. Мне показалось, что это один из тех, что… Хотя, неважно, ерунда, я ошиблась.
– Что тебе показалось? За кого ты приняла это страшилище?
– Давай не будем об этом говорить. Я ошиблась и всего-то.
К ним бойко подбежал толстый карлик и выставил на стол большое плоское блюдо с овощами и жареной рыбой. Другой рукой он держал за горло пузатый кувшин, наполненный доверху.
– Пиво, – улыбаясь, сказал он и со стуком водрузил кувшин на стол.
Из-за его спины выглядывала девочка лет девяти в очень красивом белом платье с золотистой вышивкой. Ее волосы цвета темной меди обрамляли лицо и, словно плащом, укрывали узкую спину, Спереди завитые пряди спускались до живота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32