", а побелел лицом и долго угрюмо молчал. Виктория вообще тут же вышла в другую комнату, не дослушав о выгоде его решения. В конце концов, выкурив сигарету, Якоб мрачно взглянул на водителя и потребовал неукоснительно соблюдать заданный маршрут.
Витюша тоже потребовал в ответ соответствующих его делу денег: - ему было совсем неинтересно исполнять обязанности и водителя, и грузчика, и экспедитора, так как деньги взятые из магазинов на завод перевозил тоже он, завозя для предварительных расчетов в их фирму.
И хотя Якоб с Викторией все это учитывали, назначая ему посуточную оплату труда, такую, что в месяц получалось раза в три больше, чем у московских водителей, работающих на ставке, он-то не учитывал того, что ему придется делать за назначенную оплату. Оттого, покаявшись и поклявшись больше не брать на маршрут дружков, не сходить с маршрута - стоял на своем, требуя прибавки к зарплате.
Виктория и Якоб вошли в ступор отупения, - они не могли не сказать ни "да", ни "нет". Ситуация казалась безвыходной.
Но Витюша нашел выход: упомянув, что он тоже человек, и понимает их нежелание платить ему много, дал им сутки на размышление.
Вот так-то. Нечего было его за сметанную бомбардировку жучить! Посмотрел Якоб на Викторию так многозначительно, словно древний патриций на, ничего непонимающего в тонкостях римской демократии, варвара.
Так как каждый маршрут Витюши оплачивался отдельно, то первая его поездка обошлась им, даже не считая выкинутых пачек ровно в полученную прибыль. С неё они не имели ни копейки - минус столько, сколько требовалось заплатить за спонтанно раскиданное. Вторая поездка грозила потерей постоянных клиентов.
- Что же будет в третью поездку?! - Недоумевала Виктория. - Уступим, и он замучит нас, словно капризный ребенок, проверяющий границы терпения новой няньки. Ему надо объяснить, что дело только-только начинается, и пока нерентабельно. Мы не можем ему платить должную зарплату, но платить проценты, чтобы он относился делу, как к своему, - имеет смысл. Мне кажется, что человек становится безответственным оттого, что его унижают тем, что не посвящают в суть дела, неравенством. Объясни ему, что да, мол, пока это будут небольшие деньги, но мы будем расширять сеть магазинов, и процент его превратится в немаленькую сумму. Он должен быть заинтересован в увеличении магазинов.
- Ты понимаешь, что чтобы его теперешняя плата за маршрут хоть минимально приближалась к той плате, сколько это стоит, мы должны платить ему процентов семьдесят пять.
- Все равно. - Ответила Виктория. - Главное, чтобы то, что мы начали, не погибло в зачатье.
- А мы? Что же это выходит - мы должны работать на водителя?! Он и так получит за месяц ого-го сколько. Это ж мало какому водиле снилось!
- Если все развить с умом, выписывая себе не проценты, а прожиточный минимум... Брать не более чем по десять процентов. Остальное кидать на увеличение оборота. И к концу года посмотреть - имеет ли смысл снимать, как мы договорились, по половине прибыли...
Они долго ещё дискутировали, и, в конце концов, пришли к выводу, что при начальном этапе дела водителя следует держать на пятидесяти процентах с дохода, себе выписывать для галочки по пять, а в конце года разобраться. Главное - это обзванивать магазины, предлагая им более дешевые продукты, чем другие, расширяя, таким образом, сеть клиентов. И если все фирмы накидывают на товар тридцать процентов, то они будут накидывать не более пятнадцати.
Так и решили. Самый главный герой их предприятия - водитель Витюша согласился на пятьдесят процентов, и дело вроде бы пошло. В понедельник, среду и пятницу Виктория должна была обзванивать магазины, принимая заказ и соблазнять новые магазины выгодными условиями. В эти же дни Витюша развозил заказанный ранее товар, брал деньги за прошлый завоз, заезжал к ним в офис - получал свои пятьдесят процентов и отвозил на завод постоянно увеличивающуюся сумму на закупку продукции. Остальная прибыль, если таковая случалась, пряталась в сейф.
Все шло вроде бы как по маслу, через неделю с ними сотрудничало уже десять магазинов. Правда, был ещё один залет Витюши: - просто приехал в офис во вторник вечером, перед поездкой, которая должна была начинаться в среду, в пять утра, и предложил: - Ребят, все равно всех денег не заработаешь, расслабьтесь. Давайте выпьем. Я сегодня не за рулем.
Похоже, думал, что если его приняли компаньоном на самый большой процент, то и отдыхать он должен в своей компании.
С чего это пить-то? - удивился Якоб, все свое рабочее и нерабочее время так и проводивший у телевизора в ожидании телефонного звонка, но не с деловым предложением, а от своей былой любви - Маши, ставшей вдруг снова женщиной номер один.
Из-за этой Маши он развелся года три назад со своею женой, да только так и не сумел впоследствии наладить новую семейную жизнь. Маша то появлялась на его горизонте, то исчезала, ссылаясь на занятость. Работала она медсестрой, но последнее время исполняла роль сиделки при парализованном после пулевого ранения новом русском, то есть при бизнесмене. Виктория же выполнив свои обязанности, по телефонным переговорам, ни на минуту не задерживалась в офисе. Вместе они не пили даже чая в перерывах. И вдруг им предложили объединиться за бутылкой.
- С чего это отдыхать? - надвигался Якоб всей своей тушей на хлюпкого Витюшу. - Ты работаешь всего три дня в неделю.
- Да ты не понял. Не устал я, не устал. Но ребята... - тут он, понизив голос, замотал головой - Вы чего не понимаете, что случилось?
- Что?! - в один голос воскликнули Виктория и Якоб.
- Взрыв произошел к... - далее шел непечатный витиеватый текст.
Якоб сазу понял, о чем он и, махнув рукой, плюхнулся обратно в кресло. Но Виктории представился взрыв молочного завода, также легко, как если бы он производил бензин.
Самодовольно выдержав паузу, и оглядев всех присутствующих, Витюша продолжил: - Началось! Чеченцы терракт устроили! - и продолжил зловеще, поочередно вглядываясь в глаза компаньонам: - Вы что телевизор не смотрите?! Радио не слушаете?!
- Слушай, тебе завтра в пять утра вставать надо. Давай быстро верти баранку в свое село и отсыпайся. - Начал выкарабкиваться из кресла Якоб.
- А я не за рулем. А с электрички меня обязательно как пьяного снимут.
- Это почему же обязательно? - удивилась Виктория.
- А потому, что напьюсь по дороге.
- Слушай, друг, ты скажи чего тебе надо? - встал перед ним Якоб.
- Вот вы какие. Я к вам по дружбе. Все Витюшу обижают. Че те надо, че те надо... Да ничего мне не надо. Дай деньги на такси.
- Ты чего, парень, соображаешь, сколько это будет стоить в твою "Дрябловку"?
- Что ж - спишем потом.
- Как так спишем? - Не поняла Виктория.
- А так. У вас должна быть статья расходов на всякие культурные мероприятия.
Мама мия! Мама мия! И зачем я только влезла в это дело! - Смывала с себя струями душа галиматью своих будней Виктория - Какого черта! Ведь я же, в конце концов, художник! И пусть меня никто не ценит, никто не покупает, даже на Берлинской барахолке - я хочу ри-со-вать!
Около полуночи она очнулась от сна, встала, словно в бреду, оделась и в каком-то оцепенении направилась к двери, уже открыв её, вернулась, взяла со стола давно заготовленные объявления, клей и вышла на улицу. Был март. Ночь. Шел снег. Она протянула ладонь - снежинки таяли на её ладони. Она зачерпнула горсть свежего снега с верхушки сугроба и протерла им лицо. Невероятная для Москвы тишина. Виктория села в машину и тараща глаза, словно на ощупь, поехала, преодолевая бесконечный вальс белого занавеса падающего снега. Поехала расклеивать объявления о том, что ей требуется мастерская. Расклеивать на домах, которые в советские времена давали художникам.
ГЛАВА 22.
Ананас растет! Ананас!
Они неслись по загородному шоссе в автомобиле с озверевшим кондиционером, способным заморозить все живое, но теплый ветерок из открытого окна оказывал живительное сопротивление. Вадим дремал. Борис, поглаживал спину и постанывал, а их новый гид Палтай восторженно тыкал в окно, указывая на какие-то поля, похожие и на картофельные, и на капустные одновременно, твердил: Ананас! Ананас!
- Ананаса я ещё только не видел! - закатил глаза Борис.
- Не видел! Не видел!
- Приезжай к нам в Москву, я т-те покажу настоящие ананасы!
- Ананас? Где ананас?! - Очнулся Вадим. Огляделся, увидел три пальмы по краю поля и поправил с профессиональной уверенностью: - Кокос.
- Ананас! - сокрушался Палтай их непониманию.
- Кокос.
- И где ж ты так русскому языку выучился, сволочь! - Въедливо присмотрелся к переводчику Борис.
- В Киеве учился. Можно. Сельскохозяйственный факультет. - Гордо ответил Палтай.
- И чему ж тебя там могли научить?! Как картошку сажать квадратно гнездовым способом? А ты тем временем селедку жарил и на все общежитие ею вонял.
- Не жарил.
- Знаю я - жарил! - гаркнул Борис, - И на фиг тебе наш институт сдался?
- У меня папа можно хороший был. В другой стране учить хотел.
- И чему ж ты выучился в результате? Язык русский разве что знаешь, а ботанику свою - не фига! - продолжал ворчать ещё не проснувшийся Борис. - А я ей не учился, а знаю. И если говорю, что это кокос, то значит кокос. - Не унимался Борис.
- Русский человек - странный человек. - Чуть не плача закачал головой Палтай. - Ему все знать можно. Но про ананас все равно всегда ошибается.
- Это что б я про ананас ошибаюсь?! - Взревел очнувшийся Вадим. Останови машину! Сейчас я тебе покажу ананас.
Палтай остановил машину. Мимо, звеня колокольчиками, шла вереница монахов в оранжевых одеяниях. У первых трех были миски в руках. Палтай вышел из машины, поклонился монахам, достал из багажника благовонья, кулек с рисом, кулек с чем-то ещё и пошел догонять монахов.
- Ты куда это? - схватил его за рукав Борис. - Милостыню раздаешь? Добреньким казаться хочешь?
Палтай терпеливо возвел глаза к небу и умоляюще попросил:
- Не задерживайте меня, пожалуйста. Они можно не взять.
- Как это не взять? Зажрались что ли?
- Если не взять - то это плохой знак. А мы в пути.
- Че-его? Ну-ка дай мне, чего им даешь, попробуют они у меня не взять!
Вадим задумчиво сидевший все это время в машине, попытался остановить Бориса:
- Оставь ты его в покое. Разошелся. Это их проблемы. Лучше не влезать.
Но Борис уже вырвал из рук Палтая кулек и в два прыжка настиг впередиидущего монаха, хотел положить ему в миску рис, в этот момент монах перевернул миску и вареный рис рассыпался, облепив ноги Бориса. Борис чертыхнулся и принялся отряхиваться. Палтай молитвенно сложив руки, с ужасом смотрел на него. Монахи индифферентно проплыли мимо, растворяясь в пыли и тумане. Лишь звон их колокольчиков завис над дорогой.
- Что это значит? - вышел из машины Вадим.
- Плохо значит. - Горестно закачал головой Палтай. - Карма у Борис плохой. Монах вместе с подаянием грехи наши берет. Монах не захотел его грехи брать. Рис на ноги ему полетел - не будет ему пути.
- Что же это значит? Мы что в катастрофу попадем? - испугался Вадим.
- Нет. Просто получается, что у него нет пути. Путь это больше, чем дорога. Я не знаю, как вам объяснить. У него давно пути нет.
- Беспутный ты наш! - похлопал по плечу подошедшего Бориса Вадим. - Я же говорил тебе: не нарывайся!
- Да. Можно так называть, можно - кивал задумчиво Палтай. - Беспутный. Можно. Монах все видит. Не видит - чувствует, по-вашему. Он знает, кому может помочь. Кому нет. Кому может - у того берет.
- Все берет себе, что путь твой тяжелым делает.
- Ну-ка, а у меня возьмет? - И Вадим нырнул в машину. Вынырнул уже с рулоном.
Монахов не было видно. Звон их колокольчиков переместился вдаль.
- Давай догоним?
- Не можно специально. - Грустно ответил Палтай и отвернулся, глядя на поле.
Борис усмехнулся и, торжественно указав на пальму, произнес:
- Кокос!
- Ананас! - машинально наклонившись над землей, указал Палтай.
Двое русских обалдело уставились на, то, что росло у них под ногами.
- Слушай, похоже, что и впрямь ананас. - Покачал головой Вадим.
- Восемнадцать месяцев и ананас можно, пожалуйста. - Расставил руки, как бы извиняясь, Палтай.
- Не хо-о-чу я восемнадцать месяцев ананасов жда-ать! - Взвыл Борис.
- Ладно, - угрюмо разглядывал знакомые верхушки ананасов у себя под ногами Вадим. - Чувствую я, что ананасы нас достали.
- А эти слоны и девочки!.. Все как в сказке. А я хочу чтобы - раз - и все правда. Наверняка чтобы хочу!
- Чего? Не понял я, что за желание такое?
- Сам не знаю, чего сказал. - Пробурчал Борис. - Только вот ты меня по всяким барам и их заведениям таскаешь, а сам же ни-ни. Я же вижу - как они тебя облепят, чуть забалдеешь и бегом. СПИДа что ли боишься?
- Да нет. Сколько можно набирать, чего ни попадя? Скучно же. Откобелил, Боря, по полной программе. - И пошел в поле с рулоном под мышкой.
Борис и Полтай молча наблюдали за ним. Отойдя метров на сто, Вадим поставил рулон на землю, присел, что-то делая непонятное. Вдруг из рулона, как из трубы пошел дым, и рулон занялся, словно факел. Вадим распрямился, отошел шага на два и застыл, молитвенно, словно подражая Палтаю, сложив руки лодочкой перед собой.
- Чего он делает! - встрепенулся Борис.
Палтай, схватил его за футболку:
- Не можно ходить к нему.
- Это почему же? - Ошарашено обернулся Борис. Черные глаза Палтая словно загипнотизировали его - он не мог двинуться с места. - Он... он... он же т-т-тысячу за э-э-эту от-т-валил! - заикаясь, еле выговорил Борис. О-он деньги ж-ж-жет!
- Так ему нужно. Хочет так. - Спокойно ответил Палтай. - Не можно мешать.
Пламя взвилось перед Вадимом, и рулон, с мешающей ему жить дальше картиной, рухнул под ноги горсткой пепла. Вот и все. Вадим перекрестился.
ГЛАВА 23
Час ехали молча. Поля кончились, начались обшарпанные бетонные строения, напоминающие о злом гении Лео Корбузье. Потом - дома вроде поприличней, - с вывесками, витринами... У одного из них Палтай остановил машину.
- Будем есть. Здесь европеец есть можно. Я здесь не ел. Но все русские любят здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53