Умело пользуясь Доменико Скалья, своей длинной и надежной рукой, он совершил в те годы крутой взлет в строительном бизнесе и банковском деле. Не связывая себя ни с одной партией, ни тем более с правящим режимом, он все чаще заставлял считаться с собой. Не зная ни слова ни по-английски, ни по-французски, ни по-немецки, он ворочал, однако же, колоссальными делами во всех этих странах, имея связи с самыми влиятельными представителями коммерции и финансов во всем мире.
Но какой смысл имело все это в ту ночь, когда образ Марии заслонил собой все и вся. Он, всемогущий Больдрани, был уже пленником ее красоты, скромной и вызывающей, непорочной и чувственной одновременно.
В последующие дни его дом был взят приступом и оккупирован бандой наглых захватчиков, врывавшихся в своих грязных сапожищах в коридоры, завладевавших комнатами и гостиными и даже проникшими в его собственный кабинет. Это было маленькое войско каменщиков, штукатуров, маляров, обойщиков, столяров и плотников, плиточников, сантехников, электриков, которыми Мария командовала с энергией и непринужденностью опытного полководца.
– Это не дом, а просто бедлам! – вскричал Чезаре в бешенстве уже на второй день после этого адского беспорядка. В знак протеста он отказался от завтрака и вышел, яростно хлопнув дверью.
– Ах, синьора Мария, – затрепетал Амброджино, напуганный гневом хозяина. – Что же будет? Что нам теперь делать? – И он молитвенно сложил руки, словно отдавая себя на волю небес.
– И вы не боитесь, синьора Мария? – опасливо высунулась из кухни Чеккина.
– Он будет доволен, когда я приведу этот дом в порядок, – заверила их Мария, занимая свое место на командном пункте, готовая повелевать и решать.
Чезаре позвонил из конторы около одиннадцати.
– Сегодня я обедаю в «Савини», – сообщил он мрачно, давая ей понять, на какие жертвы он идет по ее вине.
– Хорошо, синьор Чезаре, – ответила ему Мария, поглощенная своими грандиозными работами.
Несколько дней спустя позвонил Пациенца.
– Можно узнать, что ты там натворила? – озабоченно спросил адвокат.
– Кто, я? – обиделась Мария. Ее постигла участь всех реформаторов: ее критиковали, на нее ополчились все, и у каждого, начиная от самого Чезаре Больдрани и кончая Чеккиной, имелось свое мнение.
– Чезаре признался, что вынужден скрываться в Караваджо, – сообщил Пациенца. – Он вне себя.
Мария рассмеялась.
– Но он же дал мне разрешение, – закричала в трубку она. – Конечно, дом полон штукатуров и маляров, которые снуют туда-сюда, но я же пытаюсь придать респектабельность его владениям, и у меня нет волшебной палочки. Господь наш, пусть Пациенца напомнит хозяину, сотворил мир за шесть дней. А я всего лишь слабая женщина, экономка, но обещаю за это же время изменить к лучшему его дом.
– Ладно, – успокоился Пациенца, которому были хорошо знакомы вспышки гнева Больдрани, когда кто-нибудь вмешивался в его личную жизнь. – В конце концов у него это пройдет. Ты права, дом действительно нуждается в основательном ремонте. Когда закончится это светопреставление, позвони мне. Я предупрежу его, что путь свободен.
– Надеюсь, он хоть изредка будет давать о себе знать, – недовольно сказала Мария. – А далеко это Караваджо?
– Тридцать пять километров, – ответил Пациенца. – Полчаса на автомобиле.
– И что же теперь, – обеспокоилась она, – он должен каждый день ездить туда и обратно?
– Ну, это не самая большая жертва.
– Тогда я спокойна. – Она представила Чезаре, одинокого на этой пустой вилле, как ей казалось, мрачновато-запущенной, и ей стало жаль его.
– А что, красивая эта вилла Караваджо? – спросила она, обедая вместе со слугами в кухне.
– Чудесная, – ответил, поспешно проглотив кусочек, Амброджино.
– Синьор Чезаре купил ее у графа Казати, – вмешалась по обыкновению Чеккина.
– Ты несносная женщина, – запротестовал Амброджино, – никогда не дашь мне слова вставить.
– А что, запрещено говорить? – рассердилась она, вытирая рот салфеткой.
– Нет, конечно, – успокоила ее Мария. Ей не терпелось узнать об этой усадьбе.
– Вы знаете, синьора Мария, кто такой граф Бенедетто Казати? – спросил Амброджино.
– Ну, да, я слышала о нем.
– Граф Казати владел этой виллой, которая понемногу приходила в упадок, – неспешно начал свое повествование Амброджино, – и тогда он захотел продать ее…
– Но не находил покупателя, – опять не удержалась Чеккина. И тут же в знак раскаяния прикрыла себе рот рукой.
– Вот тут-то, – продолжал Амброджино, метнув на нее свирепый взгляд, – и появился синьор Чезаре. За сумму, как говорят, непомерную, он купил эту никому не нужную виллу. Трудно даже сказать, сколько ему пришлось вложить денег, чтобы привести в порядок эту виллу, но сейчас она просто загляденье. При ней есть фруктовый сад, огород, обстановка же роскошная. Правда, и забот не оберешься. Думаю, что синьорина Джузеппина заболела отчасти из-за этого. Уж очень она переживала, чтобы все там было ладно. Но зато теперь это чудо.
– А ты уверен, Амброджино, что рассказал ей все? – ехидно спросила служанка.
– А что еще я должен был рассказать?
– Историю, которая стоит за всем этим, – ответила, торжествуя, Чеккина.
– Да ну, – отмахнулся от нее Амброджино. – Все это сказки, легенды. Выдумки женщин, которым дай только посплетничать.
– Ее называют «Силенциоза», эту виллу, – сообщила, понизив голос, служанка. – Не хотите ли узнать, синьора Мария, почему ее так назвали?
– Да ты же сама умираешь от желания рассказать ей это, – ехидно заметил Амброджино.
– Послушайте, синьора Мария, – подкрепившись глоточком вина, начала она с таинственным видом. – Раньше-то эта вилла называлась «Карлотта». Так звали старую графиню Казати, мать графа Чезаре. И вот, скажу я вам, лет пятьдесят, а может, и сто назад, – уточнила она, округляя и без того внушительную цифру, – на этой вилле умер от горя граф Чезаре Казати. Он был добрый, как голубок, но имел, на свое несчастье, один глаз воловий. А умер он с горя, потому что ему не позволили жениться на его любимой девушке, поскольку она была из простонародья. Тогда-то и изменилось название виллы – ее стали называть «Силенциоза». И с тех пор… – Тут Чеккина наклонилась вперед, приглашая и Марию с Амброджино сделать то же. – И с тех пор по ночам там появляются духи, – шепнула она и, быстро перекрестившись, забормотала молитву.
– Скажешь тоже, – протянул Амброджино, который все же слегка побледнел. – Там постоянно живут Романо и Аузония, которые ухаживают за домом, но никогда ничего не видели.
– Глас народа – глас божий, – заявила, поджав губы, Чеккина. И на всякий случай перекрестилась еще разочек.
– Ну что ж, пора и в постель, – сказала Мария, поднимаясь, чтобы скрыть какое-то смутное беспокойство, которое вызвала у нее эта история. – А то завтра опять появятся в доме эти варвары, в шесть утра нужно быть уже на ногах. – Варварами они называли рабочих и каменщиков, которые перевернули дом вверх дном.
Чезаре приехал в Караваджо на своем старом «Тополино». Он был привязан к этой машине и предпочитал ее «Роллс-Ройсу», «Изотта-Фраскини» и «Ланче», стоящим у него в гараже. Багажник машины был набит луковицами.
– Это для нас? – спросил садовник. Чезаре утвердительно кивнул головой.
– Луковицы нарциссов, – сообщил он, помогая выгружать их.
– Луковицы чего? – удивился слуга, который никогда не замечал у своего хозяина интереса к цветам, а тем более к нарциссам.
– Луковицы нарциссов, – повторил недовольно Чезаре. – Я что, по-турецки говорю?
– Нет-нет, – с готовностью ответил садовник, – просто я не сразу расслышал.
– У них красивый цвет, – начал объяснять ему Чезаре, – они душистые и долго стоят. Посади их здесь, и там, и вон там, – приказал он, показывая рукой. – Посади их повсюду, кроме двора, вплоть до ограды фруктового сада. Я хочу цветник, хочу целый луг из нарциссов. Как ты думаешь, этих хватит?
– Если этих не хватит, я возьму еще, – покорно согласился садовник, который с ужасом слушал цветочный проект хозяина, продолжая выгружать луковицы.
В тот вечер телефон виллы «Силенциоза», обычно немой как рыба, вдруг зазвонил. Чезаре застыл с ложкой супа в руке, подозрительно глядя на аппарат, стоявший на буфете в столовой.
– Алло! – гаркнул он, взяв трубку.
– Это Мария.
Ее теплый мягкий голос, однако, вызвал у него раздражение.
– Ну что это еще за новости по телефону?
– Я хотела сообщить вам, что ремонт закончен, – сказала она скорее весело, чем почтительно. – Вы можете вернуться домой. Завтра воскресенье – я, как обычно, ухожу навестить мать и сына.
– И ты звонишь мне во время обеда, чтобы сообщить мне, что завтра воскресенье?
– Я побеспокоила вас, – радостно продолжала она, – чтобы сказать, что завтра меня не будет и я не увижу, к сожалению, вашего лица, когда вы переступите порог своего дома. Здесь все преобразилось. Осталось лишь натереть пол в вашем кабинете.
– Ну, хорошо… Ладно, посмотрим… – Чезаре пробубнил еще несколько невразумительных слов.
– Сначала посмотрите, – посоветовала ему смеющимся голосом Мария. – Добрый ночи, синьор Чезаре.
Эта самонадеянная девчонка опять опередила его, в который уже раз оставляя с носом. Он бросил трубку и вернулся за стол. Аузония по-матерински увещевала его еще немножко поесть, но кусок уже не шел ему в горло.
– Это черт знает что, – пробормотал он, отодвигая тарелку. Сначала она выжила его из дому, а потом нахально беспокоит в Караваджо, чтобы сообщить, и с таким видом, словно смеется над ним, что он может вернуться в свой собственный дом. Завтра, видите ли, он может вернуться. «А почему завтра? – подумал он. – Почему не сегодня?..» Это было иррационально, неразумно, ну а все, что он делал в последнее время, разве можно назвать разумным? Покупать в его возрасте, в его положении тюльпаны охапками, возить луковицы в багажнике, чтобы разбить здесь целый луг из нарциссов?..
«А ведь я это сделал ради нее», – признался он себе наконец. Но разве она когда-нибудь появится здесь, в Караваджо? Это было его убежище, его приют, здесь было его еще не забытое прошлое. А она кто ему?.. Может, она даже задержится у него в доме. Она молода, привлекательна, не сегодня-завтра встретит кого-нибудь или вернется опять к своему мужу. А он? Что происходит с ним?.. Оставался ли он прежним великим Чезаре Больдрани? Да, но что-то происходило в его душе.
– Аузония, – приказал он. – Вели Романо открыть гараж. Я еду в Милан.
– Ночью? На автомобиле? – всполошилась Аузония. – О господи! Столько километров в темноте.
Но Чезаре уже не слушал ее – приняв решение, он не имел привычки менять его.
Через три четверти часа сонному швейцару пришлось вылезти из постели, чтобы в наспех застегнутой ливрее выйти и открыть ему. Мария, уже предупрежденная слугами, ждала его у двери.
– Добрый вечер, синьор Чезаре, – поздоровалась она. – Если бы вы мне сказали…
– Нечего было говорить, – ответил он. – Я что, должен теперь предупреждать, что еду к себе домой?
На мгновение ему показалось, что он ошибся адресом. В доме переменилось все: пропорции, интерьер. Он растерянно оглядывался в поисках хоть чего-нибудь, что бы напоминало о прежнем доме, в котором он столько лет прожил с Джузеппиной. Мебель и в самом деле была прежняя, но решительно все кругом преобразилось. Все представало в другом ракурсе, в иной, неожиданной перспективе. Тут были цветы и растения, красивые и на нужных местах; новая обивка на мебели делала ее нарядней и изысканней; гармоничное сочетание декоративного хрусталя и развешанных с большим вкусом картин усиливало это впечатление.
– Вам нравится? – с беспокойством спросила Мария, пока хозяин молча переходил из комнаты в комнату, осматривая ее творение.
– М-мда… – пробормотал он в замешательстве. – Не знаю… Но в общем это не так уж плохо.
– Не так уж плохо? – возмутилась она, не ожидавшая, конечно, от этого человека похвалы, но хотя бы на сдержанное одобрение рассчитывавшая.
– А что я должен сказать? – отрезал Чезаре, входя наконец в свой кабинет, который она приберегла напоследок.
Его поразила изысканная красота интерьера, приобретшего теперь другой, более современный вид. Неуклюжей люстры больше не было – свет изливался мягко и сдержанно из расположенных по углам плафонов. Портьеры были заменены, ковер тщательно вычищен, а его библиотека, которая закрывала все стены, сияла посвежевшими корешками. В хрустальной вазочке на письменном столе стояли нарциссы.
– Мы кончили, как видите, – сообщила она.
– Вижу, – был ответ. Он заметил все эти перемены, нарциссы, этот порядок и блеск, но видел он только ее, Марию, с ее юным прекрасным лицом, обрамленным копной черных волос, с притягательным взглядом ее больших светло-карих глаз. Она улыбалась, показывая ровные блестящие зубы, и эта улыбка волновала ему кровь, а голос пугающе проникал в душу.
– Но, по крайней мере, – осведомилась Мария, – вы довольны?
Чезаре взглянул на белый телефон, который сменил его тяжелого черного скарабея, и нашел наконец предлог, чтобы выплеснуть переполнявшее его напряжение. Реакция его была безрассудной, неожиданной для него самого, но он должен был сделать что-то, что помешало бы ему задушить в объятиях эту сводившую его с ума женщину, без которой он уже не мог обойтись. Как? Он, этот безжалостный критик Пациенцы, женившегося на актрисе, сам готов был потерять голову из-за какой-то служанки.
– Я не желаю в моем кабинете этот киношный телефон! – закричал он внезапно и, схватив аппарат, изо всей силы швырнул его на пол. Телефон разлетелся на куски, а сам Чезаре, глядя на его рассыпавшиеся на полу остатки, уже раскаивался за содеянное, но все же это освободило его от безумного напряжения.
– Вам не следовало делать этого, – прошептала Мария. Лицо ее было серьезно и спокойно. И эта сдержанность девушки сказала ему больше, чем любая истерика.
– Я сообщу вам, куда переслать причитающееся мне жалованье, – добавила она ровным, безличным тоном.
– Я только сказал, что мне не нравится этот киношный телефон, – испытывая мучительное неудобство, попытался поправить Чезаре дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60