– Куда ты меня ведешь, Немезио? – Она спрашивала не для того, чтобы воспротивиться, даже не для того, чтобы знать: она спрашивала, чтобы просто спросить, чтобы слышать свой голос и его, отвечающий на ее вопросы. Она почти повисла на его руке и позволила реке счастья нести себя.
– Я женюсь на тебе, Мария, – сказал акробат.
– Когда? – спросила она, уже не удивляясь.
– Сейчас же. – Они поднимались по лестнице какого-то старого дома, а она и не заметила, как вошли в подъезд.
Они остановились на площадке второго этажа, и Немезио отпер ключом дверь. Потом он взял Марию на руки и, толкнув дверь ногой, вошел в бедную меблированную комнату, обстановку которой Мария не видела, потому что от сладкого ужаса буквально потеряла себя.
– Ты меня любишь? – замирающим шепотом спросила она.
– Да, – целуя ее, ответил он.
– Я верю тебе, – сказала она, уже лежа на постели. – Я верю тебе…
– Ты должна мне верить – я твой муж.
Он снял с нее платье и все остальное так естественно и спокойно, что она даже не успела испугаться.
– А хорошо ли то, что мы делаем? – спросила она, но было поздно, она уже была в его крепких объятиях.
– Ты моя, – сказал он.
И их обнаженные тела без стыда слились в одно целое, охваченные всепроникающим ослепительным наслаждением.
– Что это было? – спросила она, словно возвращаясь из иного мира. – Что это было, Немезио?..
– Любовь.
– Зачем же возвращаться? – сказала она. – Зачем возвращаться оттуда?..
– У нас много билетов туда и обратно – столько, сколько продлится молодость, – целуя, утешил он ее.
– Наша молодость, – повторила Мария. Она положила свою красивую голову ему на грудь, он гладил ее волосы и плечи.
Прошли часы, но они этого не замечали – время не существовало для них. Неожиданно Мария вскочила.
– О господи, наверное, уже полдень! – Солнце проникало сквозь опущенные жалюзи, обещая на улице настоящий зной.
Парень взял с ночного столика часы.
– Без пяти двенадцать, – сказал он.
– Я должна вернуться к матери, – сказала Мария, – а то она будет беспокоиться. Я скажу ей, что уезжаю с тобой.
Немезио обнял ее и поцеловал с благодарностью.
– Мама, я выхожу замуж за этого человека, – держа Немезио за руку, сказала Мария.
Вера оперлась о стул, чтобы не упасть. Они были в кухне, летнее солнце лилось через распахнутое окно, голоса играющих детей доносились со двора. Большая радужная муха билась между стеклом и кружевной занавеской в упорной, но тщетной попытке вырваться.
– Сядем и поговорим, – овладев собой, произнесла Вера и тяжело опустилась на стул.
Она часто воображала себе своего будущего зятя, положительного, работящего парня из хорошей семьи, уважающего обычаи и законы, а вместо этого ей приходится иметь дело с акробатом, наглым циркачом, бесстыдным развратником, который, не задумавшись ни на минуту, завтра на площади или в какой-нибудь деревне обольстит другую такую же дуру, как ее дочь.
– Ты не хочешь меня побить? – удивилась Мария. – Или надавать пощечин?
– Нет, здесь тумаки не помогут. – Вера по собственному опыту знала, что никакие наказания не переубедят человека, если он во власти страсти. Страсть. Она тоже ее испытала со своим Альфредо, и напрасно отец бил ее по ногам извозчичьим кнутом. – Нет, Мария, лучше рассудим.
– Ты говоришь серьезно? – с грустным видом спросила девушка. Она была готова к нападению, но растерялась, видя мать такой.
– Если вы позволите, – вмешался Немезио, – я попробую объяснить.
– Это разговор между мною и дочерью, – пресекла его Вера.
– Мама, я понимаю, что ты испытываешь, – мягко сказала Мария, – но увидишь, со временем все образуется. Я знаю, что ты думаешь насчет меня. Какой муж, какая жизнь. Но если ты узнаешь его получше, ты поймешь, что Нем… – она проглотила его экзотическое имя, чтобы не расстраивать мать еще больше, – ты поймешь, что он вовсе не такой, как ты думаешь.
– Я ничего не думаю, Мария, – возразила мать, проведя рукой по волосам и открывая лицо, еще молодое, но сейчас искаженное мукой. – Я знаю, что ты делаешь самую большую ошибку в своей жизни.
– Я люблю его, – сказала девушка, пытаясь выразить кратко то, что она переживала сейчас.
– Ну что ты говоришь? – укорила ее мать вполголоса, чтобы не слышали соседи, и постучала пальцем по лбу недвусмысленным жестом. – Как это ты говоришь «я люблю его», если вчера вечером в это время ты даже не знала о его существовании? Так это или не так? – Глаза Веры блестели, на щеках выступили розовые пятна, словно у нее была лихорадка.
– Но я люблю его, мама.
Это правда, что двадцать четыре часа тому назад она даже не знала этого человека, но правда и то, что она любит его, словно знает Немезио всю свою жизнь и готова следовать за ним на край света. Но выразить все это девушка не могла. Она только могла повторять:
– Я люблю его, мама.
– Хорошо, – сказала Вера, пересиливая себя. – Но ты можешь подождать немного, а? Разве так делается: я выхожу замуж за этого человека? Нужно время, чтобы сыграть свадьбу, подготовиться как положено. Даже святейший престол не может освободить тебя от некоторых правил. Прежде всего вам следует обручиться, разве нет? – сказала она, надеясь, что сумеет выиграть время.
– Практически мы женаты, – призналась девушка.
– Что это значит? – спросила Вера. – Вы что, уже побывали у священника?
– Но между нами случилось то, что бывает между мужем и женой, – спокойно сказала Мария.
– Ты хочешь сказать… – оборвала мать, показывая поочередно на нее и Немезио, – что ты и он… – Она замолкла, горестно качая головой, и слезы показались у нее на глазах. – Но ты не шлюха, – прошептала она. – Я воспитывала тебя как порядочную девушку, я отдала тебе все. Я учила тебя уважать себя.
– Синьора, – попытался вклиниться Немезио. – Я обещаю, что женюсь на ней. Мы же и хотим это сделать как можно быстрее.
Однако его слова, его живость, его обаятельная улыбка произвели на женщину обратное впечатление.
– Ты вор! – набросилась она на него. – Ты наглый вор и обманщик! Ты украл у меня все лучшие годы моей жизни, все мои надежды, все мои мечты о счастье дочери.
– Я сделаю все, чтобы она была счастлива, – заявил Немезио твердо, но Веру ничто не могло уже остановить.
– Меня утешает только то, – злобно выкрикнула она, – что рано или поздно дочь поймет, что совершила ошибку, и тогда самые прекрасные годы жизни будут вырваны и у тебя! И ты почувствуешь себя обкраденным, как эта бедная женщина, которая сейчас перед тобой. А ты, – обернулась она к дочери, – а ты бери свои тряпки и уходи! Уходи немедленно со своим бродягой!
Она была вне себя от гнева и обиды, и спорить с ней в таком состоянии было уже бесполезно.
– Мама, – сказала Мария, пытаясь обнять ее.
– Ты меня обнимешь, когда вернешься в свой дом. Но без этого циркача! Для тебя дверь всегда открыта, а его чтоб глаза мои больше не видели!
Ночью они пересекли по железному мосту большую реку, сидя на жестких скамейках в вагоне третьего класса. Немезио посмотрел в темное окно.
– Это река По, – сказал он негромко. Стук колес вызывал в его памяти другие путешествия, другие ночи, проведенные в поездах.
Мария подняла голову. Ей хотелось спать, она очень устала, но возбуждение от всего случившегося не покидало ее.
– Ничего не вижу, – сказала она.
Немезио помог ей встать и устроиться на его месте.
– Вот так, – объяснил он. – Приблизься к стеклу.
В вагоне было много народу; кто дремал, повесив голову, кто сидел, уставясь в одну точку, кто разговаривал с соседями. Напротив них сидела какая-то старуха, которая спала, укутавшись в черную шаль.
Девушка приложила руки к глазам, как бинокль, и, привыкнув к темноте, поняла, что в ночи есть свой смутный, чарующий свет.
– Так это и есть По? – недоверчиво спросила она. Немезио положил ей руку на плечо.
– А ты чего ожидала? – сказал он с улыбкой. – Река может быть только рекой.
И в самом деле, чего же она ожидала? Постов с колючей проволокой? Пограничных столбов? Мария точно не знала, но ожидала чего-то особенного: что пейзаж изменится, например, что зазвонят колокола, что кто-нибудь предупредит пассажиров, что они уже в другой области. Но темная ночь здесь походила на такие же ночи в Ломбардии, и только река была чуть побольше, да и то не настолько уж больше, чем Адда или Тичино, с детства знакомые ей.
– По ту сторону По все чужаки, – тихо произнесла она. Немезио ей не возражал.
– Скоро мы будем в Пьяченце, – сообщил он, – и ты сама все увидишь. Потом будут Фиденца, Парма, Реджо, Рубьера и, наконец, Модена.
Девушка не отрывалась от окна. Она слышала «Парма, Реджо, Модена», но звучало это для нее, как Касабланка, Алжир или Марракеш, настолько далеко это было от дома.
– Модена – это твой город? – спросила она, а поезд между тем гремел по железному мосту, проложенному над рекой, увлекая за собой ее душу, ее тело, отрывая от родной земли ее корни, чтобы увезти бог знает куда. Она увидела другой берег реки, заросли тростников, блестящие тополиные рощи; мелькали темные деревья, луга и виноградники, пшеничные поля и время от времени огонек на дороге или в доме – чужая земля.
– Да, Модена – это мой город, – ответил Немезио, – и я уверен, что тебе там будет хорошо. – Он старался утешить ее, но и сам был неспокоен. Его захватил дух авантюры, дух приключения, он послушался зова страсти, но они еще не вступили в будущее, а оно уже несло им первые трудности и сомнения.
Поезд затормозил, пыхтя и свистя, на вокзале в Пьяченце.
– О, мамма миа, мы в Эмилии, – сказала Мария так же, как если бы оказалась в Африке. Она тихо плакала в полутьме, и слезы из ее больших светло-карих глаз стекали по щекам, как когда-то в детстве, когда она потеряла дорогу домой.
Немезио обнял ее за плечи и привлек к себе. Он достал платок и вытер ее слезы.
– Я привык к поездам и уже не чувствую перемен, – сказал он. – Но я понимаю, что с тобой происходит. Думаю, это нормально, и понятно твое желание вернуться назад.
Это было в первый раз, когда у нее не спрашивали, почему она плачет. Даже в детстве кто-нибудь обязательно приставал к ней с этим вопросом, на который у нее не находилось ответа. Немезио не знал еще, что у женщины всегда найдется причина, чтобы поплакать, но он чувствовал ее тревогу, и Мария испытывала к нему благодарность за это.
– Милан не на краю света, – утешал он, – ты всегда можешь наведаться домой. Три часа – и ты из моего города приезжаешь в свой.
Это была хорошая мысль, и она успокоила Марию.
– Ты всегда будешь рядом со мной? – спросила девушка, как бы ища у него защиты.
– Поэтому я и увожу тебя с собой. – Он взглянул на старуху и, убедившись, что она спит и никто за ними не наблюдает, поцеловал Марию в губы долгим и жгучим поцелуем.
– Ты что, с ума сошел? – удивилась Мария, видя, что рука его тянется ей под платье.
Щеки девушки вспыхнули, она и сама удивилась резкому переходу от слез к желанию, от онемелости души к неодолимому зову чувств.
– Постараемся уснуть, – тем не менее сказала Мария. Если она не положит этому конец, он способен, пожалуй, заняться любовью в вагоне третьего класса прямо на глазах у старухи.
Немезио взял себя в руки и отодвинулся от нее.
– Ты права, Мария, – сказал он, – постараемся уснуть. То есть, – добавил он, – ты поспи. А я посижу и покараулю, чтобы нам не проехать Модену.
– Хорошо, – согласилась девушка, уже сраженная усталостью, волнением и сном.
Немезио нежно обнял ее, положил ее голову к себе на плечо, и в объятиях любимого она задремала.
Глава 2
– И ты подцепила этого еретика! Ну, девушка, ты пожалеешь об этом! – загремел булочник своим низким басом, похожим на голос Спарафучиле, бандита и убийцы из «Риголетто». Это был невысокий худенький человечек лет шестидесяти, со светлыми невинными глазами ребенка и блестящей лысиной с короной легких седых волос по краям. На нем были серые брюки, шерстяная фуфайка и белый платок, завязанный узлом вокруг шеи.
– Ладно, Перфедия, – вмешался Немезио, который улыбался, стоя рядом с Марией. – А то, того и гляди, она тебе поверит. Не забивай ей голову, – добавил он, – у нас и без того есть проблемы.
Мария тоже улыбнулась, разглядев за грубым басом, поначалу испугавшим ее, доброго и немного смешного человека.
– Да, – наконец нашлась она, – я подцепила этого красавчика и не жалею.
Несмотря на усталость, охватившую ее, и путаницу в голове, она охотно вступила в игру. Теперь, когда мосты в прошлое были сожжены, она жила, мгновение за мгновением, точно во сне, жила той жизнью, которую безоглядно приняла, чтобы отныне разделить ее с человеком по имени Немезио Милькович, ворвавшимся в ее размеренное существование, словно вихрь.
– О вкусах не спорят, – загрохотал своим басом Перфедия. – Любовь, как известно, зла… Идите-ка наверх, любезные мои, к Бьянке. Она вам сварит горячего кофе.
Они прибыли на вокзал в Модену с первыми лучами зари, а теперь, когда добрались до булочной Перфедии на корсо Адриано, по-утреннему ласковое солнце поднималось над городом, в котором Марии предстояло жить. Из булочной исходил ароматный запах свежего хлеба, который помощник пекаря, парень в футболке и коротких штанах, вынимал из печи деревянной лопатой. Этот хлеб не похож был на ломбардские микетты: он имел необычную форму и напоминал два кулака, соединенных между собой двумя большими пальцами из теста.
Перфедия улыбнулся молодым людям своими добрыми глазами и сказал:
– Мы с Бьянкой принимаем вас с распростертыми объятиями. Чувствуйте себя как дома.
Перфедия был всего лишь приятель, но чувство его к Немезио было крепче родственных уз. Парень вырос у него на глазах, и Перфедия подпал под его неотразимое обаяние; он любил его, как брата, и готов был ради него на все.
– Ну, пойдем, – предложил Немезио, неожиданно заторопившись.
Скоро должны были открыться другие лавки и мастерские: мороженщика, механика, знакомого кузнеца и плотника, живущего в старом доме из обглоданных временем кирпичей, – и все эти люди накинулись бы на него с шумными приветствиями и разговорами на местном диалекте, в котором Мария поначалу ни слова бы не поняла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60