https://wodolei.ru/catalog/accessories/polka/dlya-polotenec/
– Я не думаю, что ваш отец действительно хотел убить меня.
– О, милорд! – восторженно заявила тетушка Элеонора, хлопая в ладоши. – Вы такой добрый и внимательный. Не все способны на такое терпение и понимание. – Она резко толкнула Мередит. – Ну разве он не добр, Мередит?
– Да, очень добр, – повторила Мередит, пораженная неожиданной переменой в чувствах тетки. Всего лишь несколько часов назад она проклинала Колфилда как самого последнего негодяя.
– Меня это беспокоит, миледи. Я не мог предположить, что ваш отец дошел до такого состояния, – раздался в гостиной испуганный голос поверенного. – Меня очень беспокоит безопасность дам. А вы теперь должны подумать и о ребенке. Жить под одной крышей с человеком, подверженным припадкам буйства, – это неоправданный риск. Может быть, вам следует подумать о приюте?..
Мередит возмутило это предложение:
– А вы имеете представление об ужасных условиях в таких приютах? Мне говорили, что условия в них хуже, чем в Ньюгейтской тюрьме. Кроме того, мой отец не опасен. Он жертва возраста и болезни. Помоги вам Боже, если вас постигнет такая судьба, – я надеюсь, у ваших родственников хватит милосердия не запирать вас в приюте.
Мередит показалось, что Колфилд посмотрел на нее с одобрением. Гримли открыл рот, явно собираясь высказать свое никому не интересное мнение, но Колфилд мягко остановил его, сказав тоном, не терпящим возражений:
– Это семейное дело, Гримли. Не беспокойтесь, я позабочусь обо всех, находящихся под моей защитой.
Поверенный, казалось, успокоился, кивнул и больше ничего не говорил. Мередит же кипела от негодования от такого проявления власти, даже если оно усмирило Гримли и положило конец его надоедливым рассуждениям. Когда это она успела попасть в зависимость от Колфилда? Особенно теперь, когда ее единственной целью стала независимость?
На мгновение ею овладела тревога… и что-то еще, чего она не могла уловить. Прошли годы с тех пор, когда она могла на кого-то положиться. С тех пор, когда она была маленькой девочкой, а ее отец был здоров телом и душой. В ее голове звучали слова Колфилда «под моей защитой». Что должен чувствовать мужчина, чтобы защищать ее, заботиться о ней, предъявлять на нее права?..
Мередит решительно отогнала такие беспокойные мысли. Опасные мысли. Такие мысли посещали ее и раньше. Когда она вышла замуж за Эдмунда. И какой ужасной ошибкой это было. Нет. Лучше уж она сама будет управлять своей жизнью, чем зависеть от каприза еще одного Брукшира. Взглянув на горничную, убиравшую осколки фарфора, она спросила с нарочитой небрежностью:
– Приказать подать еще чаю?
Он не мог заснуть. В этом доме. Смешно, что он не подумал о том, что будет чувствовать, вернувшись в этот дом. Он не ожидал пробуждения воспоминаний, воспоминаний, все еще таившихся в его голове. Видимо, прошлое не умерло. Как бы он ни уверял себя в обратном все эти годы.
Не раздеваясь, он ходил по комнате, борясь с искушением спуститься вниз, сесть на лошадь и покинуть это место. Ник вздохнул и усталым жестом потер лоб. Это было бы слишком просто… и слишком трусливо. Он должен довести дело до конца. Если удача будет на его стороне, леди Брукшир произведет на свет здорового сына и он сможет вернуться к своей прежней жизни. Внешне казалось, что дом не изменился. Но были небольшие перемены. Едва заметные изменения. В доме, казалось стало чище, воздух свежее, а комнаты были полны света. Он подозревал, что это произошло благодаря стараниям леди Брукшир. Без сомнения, такая ледяная принцесса требовала порядка и чистоты. В отличие от его матери, которую удовлетворяло безделье и развлечения и которая пренебрегала ведением хозяйства.
Когда он был мальчиком, ему нравилась здешняя жизнь, он не подозревал, что ее могут отнять у него. Его воспоминания были приятны… до того давнего дня. Другая жизнь. Другой мальчик. Этот избалованный мальчик с тех пор, как в последний раз стоял на пороге этого дома, умирал тысячью смертей. Его отец был отчужденной фигурой, но он все равно не считал его врагом. Однако как еще назвать человека, выгнавшего из дома жену и ребенка? Ник не знал, в самом ли деле изменяла отцу его мать, в чем обвинял, ее отец. Он так никогда и не узнает правды. Скорее всего его отцу надоела жена-иностранка, он стыдился привычного ей образа жизни оперной певицы и хотел разорвать все узы, как только остыла его страсть. Его отец был джентльменом, богатым и титулованным. Едва ли развод мог повредить ему. Но его матери? Женщине? Простой актрисе? Она не только не могла показаться в обществе, но и не могла зарабатывать себе на жизнь, как раньше – на сцене. Нет, только одна профессия оставалась доступной ей.
Ник вышел из комнаты и медленно пошел по тускло освещенному коридору, звук его приглушенных ковром шагов смешивался с тихими голосами прошлого. Он остановился у детской. Дверь была приоткрыта. Прошлое вдруг оживило темную комнату. Он все еще слышал голос своей няни Конни, умолявшей отца оставить здесь Ника. Он вдруг так ясно увидел лицо отца, что почувствовал на себе этот холодный взгляд синих глаз, словно смотревший сквозь него, когда он произносил эти роковые слова: «Он тоже уйдет».
Эдмунд тоже был там, он стоял, небрежно прислонившись к дверному косяку, спокойный, равнодушный, наблюдая, как изгоняют из дома мачеху и брата, родного ему по отцу.
Отступив назад от порога своей бывшей детской, Ник прогнал воспоминания, ему было неприятно думать, что всплывут в памяти и другое, если он останется здесь.
– Милорд? – тихо спросил голос, весьма кстати вмешиваясь в его печальные воспоминания.
Ник повернулся и увидел леди Брукшир в скромном тяжелом халате, под которым, несомненно, была такая же скромная ночная рубашка. Она прижимала к груди, как своеобразный щит, книгу и ничем не напоминала бледную вдову, облаченную в черное, какой он видел ее раньше. Исчезли ее строгая прическа и платье. Длинная коса каштановых волос была свободно перекинута через ее плечо. Она выглядела молодой, как невинная школьница, хотя он знал, что она вдова и не первой молодости.
– Вы заблудились? – Она с беспокойством нахмурила широкий лоб, свидетельствующий о ее уме.
Заблудился? Нет, к сожалению, он прекрасно знал, где находится. Кивнув в сторону детской, он отошел от двери.
– О, – ответила она, ее лицо выражало нерешительность. Она перестала крепко прижимать книгу к груди и опустила руки.
– У меня была няня. Конни. Случайно, она еще не служит здесь?
– Никогда о ней не слышала. Вы можете спросить в деревне. Может быть, она все еще живет где-то поблизости.
– Может быть, – ответил он, избавляясь от своего странного настроения. – Полагаю, пора снова пользоваться этой комнатой.
Она слегка кивнула, явно смутившись.
– Ваш отец был бы доволен. Он недолго прожил после моего приезда, но ему всегда хотелось, чтобы в этой детской было много детей.
Какая ирония крылась за этим желанием его отца видеть в этой детской много детей, когда он выгнал своего родного сына из дома.
– Да, жаль, что он не дожил до этого, – сухо сказал Ник. – Я уверен, его зрение не проникает дальше границ ада.
Он ожидал от нее ужаса, осуждения, возможно, даже обморока, что было неотъемлемым свойством всех благовоспитанных женщин, особенно таких чопорных, как она.
Но она только повернула голову и с любопытством посмотрела на него.
– Как я понимаю, когда вы расстались со своим отцом, у вас были плохие отношения?
Ник пристально посмотрел на нее. Она ответила ясным бесхитростным взглядом. Она задала этот вопрос без всякого осуждения.
– И никакие сплетни не доходили до ваших ушей? – Ник поднял бровь. – Удивительно. Я был уверен, что вы наверняка осведомлены обо всех грязных подробностях. Значит, Эдмунд никогда не рассказывал обо мне?
Она опустила глаза, дергая переплет книги, и он почувствовал себя так, как будто задал бестактный вопрос.
– Нет, он никогда не упоминал о вас.
Неужели она так горевала о своей потере, что одно упоминание о муже расстраивало ее? Неужели она так его любила? Он снова оглядел ее. Выбившиеся пряди волос обрамляли ее лицо, придавая ей молодой и свежий вид. Бесспорно, она была хорошенькой. От желания и зависти у него и бурлила кровь. Что такого совершил Эдмунд, чтобы заслужить ее преданность? Брат, каким он его помнил, едва ли казался заслуживающим чьей-то верности.
– Ну хорошо, полагаю, я ничего для него не значил. Но неужели вы никогда не слышали обо мне от других?
– Нет, я, конечно, знала о вас, милорд. – Она подняла глаза, как будто ожидая его неодобрения. – Я узнала, что ваша мать до замужества была актрисой и что много лет назад ушла из этого дома и забрала вас с собой.
Ник улыбнулся ее воинственному виду, так не соответствующему образу серьезной девочки, какой она выглядела в этом скромном халате.
– К этому можно еще немного добавить. Правда заключается в том, что мой отец выбросил нас обоих на улицу. Развод. Это безобразное короткое слово только шепотом произносили в гостиных. Мне было восемь лет, но он развелся и со мной точно так же, как и с моей матерью. – Горечь переполняла его и слышалась в его голосе.
Мередит задумчиво прищурила глаза и сжала губы, очевидно, размышляя над его словами. Светильники на стенах отбрасывали тени, мешавшие ему видеть выражение ее глаз, но он чувствовал ее осуждение или, вероятно, ожидал его.
– Думаю, вы удивляетесь, чем же мы это заслужили?
– Вовсе нет. Я не думаю, что можно оправдать отца, отказавшегося от собственного ребенка. Это заслуживает осуждения.
– Бросить своего ребенка – только это заслуживает осуждения? А как же жена? – с вызовом спросил Ник.
Здесь она запнулась.
– Я… я не могу судить, не зная обстоятельств…
– Очень политично с вашей стороны. Однако я сомневаюсь, что вы сказали бы так, если бы моя мать не была когда-то оперной певицей. Скажите мне, вы действительно думаете, что моя мать была на равных с моим отцом? Разве не ему принадлежали богатство и знатность? Разве закон не предоставляет мужчине больше прав, чем женщине? Разве вы вот сейчас не зависите от меня так же, как вы зависели от Эдмунда?
Ее тело заметно напряглось, и он понял, что добился своего. Того, что ей явно не нравилось, но тем не менее она это признавала.
– В чем дело? Вам неприятно слышать правду, миледи?
– Мне это не нравится, – призналась она. – Мне не нравится считать себя обязанной кому-то.
– Ваши обстоятельства не так уж сильно отличаются от тех, в которых оказалась моя мать. Вы обе остались ни с чем.
Ник пожал плечами и постарался сохранить спокойствие, которого не чувствовал.
– Он обвинил мою мать в неверности. Если это утверждение было правдой, возможно, она заслужила свой печальный конец.
– Но как же вы? – спросила она. – Вы же не могли совершить что-то такое, что заслуживало бы такого отношения. Вы были беспомощным ребенком. Как страшно потерять все, что было вам близко и защищало вас. Я могу себе это представить.
Эти последние слова она произнесла с таким чувством, как будто на самом деле знала, как тяжело утратить сознание собственной безопасности. Возможно, что-то подобное она испытывала сейчас, когда многое в ее будущем оставалось неопределенным. Ее будущее зависело от пола ее ребенка, по существу, от каприза судьбы. Дочь викария скорее всего сочтет это Божьей волей, подумал Ник, усмехнувшись. Но не он. Если Бог существовал, он уже давно отступился от Ника. Будет ли это мальчик или девочка, решит выпавший жребий.
– Я выжил.
– Ваш отец тоже многое потерял, даже если он не понимал этого. Он умер одиноким человеком. Я уверена, он сожалел…
– Нет, – нетерпеливо перебил ее Ник резким взмахом руки. – Этот негодяй не заслуживает вашей жалости, и вы не добьетесь ее и от меня. Если вам необходимо кого-то жалеть, то пожалейте мою мать, которая была вынуждена продавать себя ради куска хлеба и умерла, кашляя кровью в грязной дыре, где было полно крыс.
Мередит побледнела. Теперь он испугал ее. И это помогло ему. Гнев, этот старый знакомец гнев, выручавший его в самые тяжелые времена, вырвался наружу. Все, кого он мог бы обвинять, умерли. Она была ближайшей их заменой. Ведь эта девица вышла замуж за Эдмунда, делила ложе и жила с его братом, который молча смотрел, как изгоняли его. Эдмунду было тогда пятнадцать, достаточно, чтобы обладать голосом и хотя бы высказаться в их защиту. Женщина, стоявшая перед Ником, была замужем за этим слабохарактерным человеком, даже оплакивала его. Ник не испытывал к ней сочувствия. И не имело значения, с каким пониманием и чувством она слушала, как он обнажал перед ней свою душу.
Мередит опустила глаза, глядя на ковер, напоминая ему мышку, которая пытается стать невидимой перед лицом хищника.
– Простите меня. Я сказала не подумав.
– Теперь вы все знаете.
– Мне жаль, что вам пришлось страдать. И мне жаль, что об этом не знали другие, они могли бы помочь вам.
Ник почувствовал раздражение. Неужели она действительно думает, что никто этого не знал? То, что никто не решился рассказать ей эту грязную семейную историю, еще не значило, что никто ее не знал.
– Люди знали, в этом нет сомнения. Если бы то же самое случилось сейчас, никто не пошевелил бы и пальцем.
– Я думаю, что сегодня вы найдете в Эттингеме много людей, которые не останутся равнодушными к такой несправедливости.
Ее безнадежная наивность бесила его.
– Если ваш ребенок окажется девочкой и я захочу отдать вас стае волков, добрые христиане Эттингема постараются не заметить этого, можете быть уверены.
Она медленно покачала головой и сказала тихо, без особой уверенности:
– Нет.
Он пристально смотрел на нее, околдованный игрой света на ее каштановых волосах.
– Как же вы невинны. Я могу со всей уверенностью сказать, что мои бывшие соседи не обзавелись совестью за последние двадцать лет. Но не бойтесь, я сдержу свое слово. Вам не придется испытать на себе их милосердие.
– Могу только сказать, что добрые христиане, рядом с которыми я сижу в церкви…
Его презрительный смех прервал ее упорные возражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– О, милорд! – восторженно заявила тетушка Элеонора, хлопая в ладоши. – Вы такой добрый и внимательный. Не все способны на такое терпение и понимание. – Она резко толкнула Мередит. – Ну разве он не добр, Мередит?
– Да, очень добр, – повторила Мередит, пораженная неожиданной переменой в чувствах тетки. Всего лишь несколько часов назад она проклинала Колфилда как самого последнего негодяя.
– Меня это беспокоит, миледи. Я не мог предположить, что ваш отец дошел до такого состояния, – раздался в гостиной испуганный голос поверенного. – Меня очень беспокоит безопасность дам. А вы теперь должны подумать и о ребенке. Жить под одной крышей с человеком, подверженным припадкам буйства, – это неоправданный риск. Может быть, вам следует подумать о приюте?..
Мередит возмутило это предложение:
– А вы имеете представление об ужасных условиях в таких приютах? Мне говорили, что условия в них хуже, чем в Ньюгейтской тюрьме. Кроме того, мой отец не опасен. Он жертва возраста и болезни. Помоги вам Боже, если вас постигнет такая судьба, – я надеюсь, у ваших родственников хватит милосердия не запирать вас в приюте.
Мередит показалось, что Колфилд посмотрел на нее с одобрением. Гримли открыл рот, явно собираясь высказать свое никому не интересное мнение, но Колфилд мягко остановил его, сказав тоном, не терпящим возражений:
– Это семейное дело, Гримли. Не беспокойтесь, я позабочусь обо всех, находящихся под моей защитой.
Поверенный, казалось, успокоился, кивнул и больше ничего не говорил. Мередит же кипела от негодования от такого проявления власти, даже если оно усмирило Гримли и положило конец его надоедливым рассуждениям. Когда это она успела попасть в зависимость от Колфилда? Особенно теперь, когда ее единственной целью стала независимость?
На мгновение ею овладела тревога… и что-то еще, чего она не могла уловить. Прошли годы с тех пор, когда она могла на кого-то положиться. С тех пор, когда она была маленькой девочкой, а ее отец был здоров телом и душой. В ее голове звучали слова Колфилда «под моей защитой». Что должен чувствовать мужчина, чтобы защищать ее, заботиться о ней, предъявлять на нее права?..
Мередит решительно отогнала такие беспокойные мысли. Опасные мысли. Такие мысли посещали ее и раньше. Когда она вышла замуж за Эдмунда. И какой ужасной ошибкой это было. Нет. Лучше уж она сама будет управлять своей жизнью, чем зависеть от каприза еще одного Брукшира. Взглянув на горничную, убиравшую осколки фарфора, она спросила с нарочитой небрежностью:
– Приказать подать еще чаю?
Он не мог заснуть. В этом доме. Смешно, что он не подумал о том, что будет чувствовать, вернувшись в этот дом. Он не ожидал пробуждения воспоминаний, воспоминаний, все еще таившихся в его голове. Видимо, прошлое не умерло. Как бы он ни уверял себя в обратном все эти годы.
Не раздеваясь, он ходил по комнате, борясь с искушением спуститься вниз, сесть на лошадь и покинуть это место. Ник вздохнул и усталым жестом потер лоб. Это было бы слишком просто… и слишком трусливо. Он должен довести дело до конца. Если удача будет на его стороне, леди Брукшир произведет на свет здорового сына и он сможет вернуться к своей прежней жизни. Внешне казалось, что дом не изменился. Но были небольшие перемены. Едва заметные изменения. В доме, казалось стало чище, воздух свежее, а комнаты были полны света. Он подозревал, что это произошло благодаря стараниям леди Брукшир. Без сомнения, такая ледяная принцесса требовала порядка и чистоты. В отличие от его матери, которую удовлетворяло безделье и развлечения и которая пренебрегала ведением хозяйства.
Когда он был мальчиком, ему нравилась здешняя жизнь, он не подозревал, что ее могут отнять у него. Его воспоминания были приятны… до того давнего дня. Другая жизнь. Другой мальчик. Этот избалованный мальчик с тех пор, как в последний раз стоял на пороге этого дома, умирал тысячью смертей. Его отец был отчужденной фигурой, но он все равно не считал его врагом. Однако как еще назвать человека, выгнавшего из дома жену и ребенка? Ник не знал, в самом ли деле изменяла отцу его мать, в чем обвинял, ее отец. Он так никогда и не узнает правды. Скорее всего его отцу надоела жена-иностранка, он стыдился привычного ей образа жизни оперной певицы и хотел разорвать все узы, как только остыла его страсть. Его отец был джентльменом, богатым и титулованным. Едва ли развод мог повредить ему. Но его матери? Женщине? Простой актрисе? Она не только не могла показаться в обществе, но и не могла зарабатывать себе на жизнь, как раньше – на сцене. Нет, только одна профессия оставалась доступной ей.
Ник вышел из комнаты и медленно пошел по тускло освещенному коридору, звук его приглушенных ковром шагов смешивался с тихими голосами прошлого. Он остановился у детской. Дверь была приоткрыта. Прошлое вдруг оживило темную комнату. Он все еще слышал голос своей няни Конни, умолявшей отца оставить здесь Ника. Он вдруг так ясно увидел лицо отца, что почувствовал на себе этот холодный взгляд синих глаз, словно смотревший сквозь него, когда он произносил эти роковые слова: «Он тоже уйдет».
Эдмунд тоже был там, он стоял, небрежно прислонившись к дверному косяку, спокойный, равнодушный, наблюдая, как изгоняют из дома мачеху и брата, родного ему по отцу.
Отступив назад от порога своей бывшей детской, Ник прогнал воспоминания, ему было неприятно думать, что всплывут в памяти и другое, если он останется здесь.
– Милорд? – тихо спросил голос, весьма кстати вмешиваясь в его печальные воспоминания.
Ник повернулся и увидел леди Брукшир в скромном тяжелом халате, под которым, несомненно, была такая же скромная ночная рубашка. Она прижимала к груди, как своеобразный щит, книгу и ничем не напоминала бледную вдову, облаченную в черное, какой он видел ее раньше. Исчезли ее строгая прическа и платье. Длинная коса каштановых волос была свободно перекинута через ее плечо. Она выглядела молодой, как невинная школьница, хотя он знал, что она вдова и не первой молодости.
– Вы заблудились? – Она с беспокойством нахмурила широкий лоб, свидетельствующий о ее уме.
Заблудился? Нет, к сожалению, он прекрасно знал, где находится. Кивнув в сторону детской, он отошел от двери.
– О, – ответила она, ее лицо выражало нерешительность. Она перестала крепко прижимать книгу к груди и опустила руки.
– У меня была няня. Конни. Случайно, она еще не служит здесь?
– Никогда о ней не слышала. Вы можете спросить в деревне. Может быть, она все еще живет где-то поблизости.
– Может быть, – ответил он, избавляясь от своего странного настроения. – Полагаю, пора снова пользоваться этой комнатой.
Она слегка кивнула, явно смутившись.
– Ваш отец был бы доволен. Он недолго прожил после моего приезда, но ему всегда хотелось, чтобы в этой детской было много детей.
Какая ирония крылась за этим желанием его отца видеть в этой детской много детей, когда он выгнал своего родного сына из дома.
– Да, жаль, что он не дожил до этого, – сухо сказал Ник. – Я уверен, его зрение не проникает дальше границ ада.
Он ожидал от нее ужаса, осуждения, возможно, даже обморока, что было неотъемлемым свойством всех благовоспитанных женщин, особенно таких чопорных, как она.
Но она только повернула голову и с любопытством посмотрела на него.
– Как я понимаю, когда вы расстались со своим отцом, у вас были плохие отношения?
Ник пристально посмотрел на нее. Она ответила ясным бесхитростным взглядом. Она задала этот вопрос без всякого осуждения.
– И никакие сплетни не доходили до ваших ушей? – Ник поднял бровь. – Удивительно. Я был уверен, что вы наверняка осведомлены обо всех грязных подробностях. Значит, Эдмунд никогда не рассказывал обо мне?
Она опустила глаза, дергая переплет книги, и он почувствовал себя так, как будто задал бестактный вопрос.
– Нет, он никогда не упоминал о вас.
Неужели она так горевала о своей потере, что одно упоминание о муже расстраивало ее? Неужели она так его любила? Он снова оглядел ее. Выбившиеся пряди волос обрамляли ее лицо, придавая ей молодой и свежий вид. Бесспорно, она была хорошенькой. От желания и зависти у него и бурлила кровь. Что такого совершил Эдмунд, чтобы заслужить ее преданность? Брат, каким он его помнил, едва ли казался заслуживающим чьей-то верности.
– Ну хорошо, полагаю, я ничего для него не значил. Но неужели вы никогда не слышали обо мне от других?
– Нет, я, конечно, знала о вас, милорд. – Она подняла глаза, как будто ожидая его неодобрения. – Я узнала, что ваша мать до замужества была актрисой и что много лет назад ушла из этого дома и забрала вас с собой.
Ник улыбнулся ее воинственному виду, так не соответствующему образу серьезной девочки, какой она выглядела в этом скромном халате.
– К этому можно еще немного добавить. Правда заключается в том, что мой отец выбросил нас обоих на улицу. Развод. Это безобразное короткое слово только шепотом произносили в гостиных. Мне было восемь лет, но он развелся и со мной точно так же, как и с моей матерью. – Горечь переполняла его и слышалась в его голосе.
Мередит задумчиво прищурила глаза и сжала губы, очевидно, размышляя над его словами. Светильники на стенах отбрасывали тени, мешавшие ему видеть выражение ее глаз, но он чувствовал ее осуждение или, вероятно, ожидал его.
– Думаю, вы удивляетесь, чем же мы это заслужили?
– Вовсе нет. Я не думаю, что можно оправдать отца, отказавшегося от собственного ребенка. Это заслуживает осуждения.
– Бросить своего ребенка – только это заслуживает осуждения? А как же жена? – с вызовом спросил Ник.
Здесь она запнулась.
– Я… я не могу судить, не зная обстоятельств…
– Очень политично с вашей стороны. Однако я сомневаюсь, что вы сказали бы так, если бы моя мать не была когда-то оперной певицей. Скажите мне, вы действительно думаете, что моя мать была на равных с моим отцом? Разве не ему принадлежали богатство и знатность? Разве закон не предоставляет мужчине больше прав, чем женщине? Разве вы вот сейчас не зависите от меня так же, как вы зависели от Эдмунда?
Ее тело заметно напряглось, и он понял, что добился своего. Того, что ей явно не нравилось, но тем не менее она это признавала.
– В чем дело? Вам неприятно слышать правду, миледи?
– Мне это не нравится, – призналась она. – Мне не нравится считать себя обязанной кому-то.
– Ваши обстоятельства не так уж сильно отличаются от тех, в которых оказалась моя мать. Вы обе остались ни с чем.
Ник пожал плечами и постарался сохранить спокойствие, которого не чувствовал.
– Он обвинил мою мать в неверности. Если это утверждение было правдой, возможно, она заслужила свой печальный конец.
– Но как же вы? – спросила она. – Вы же не могли совершить что-то такое, что заслуживало бы такого отношения. Вы были беспомощным ребенком. Как страшно потерять все, что было вам близко и защищало вас. Я могу себе это представить.
Эти последние слова она произнесла с таким чувством, как будто на самом деле знала, как тяжело утратить сознание собственной безопасности. Возможно, что-то подобное она испытывала сейчас, когда многое в ее будущем оставалось неопределенным. Ее будущее зависело от пола ее ребенка, по существу, от каприза судьбы. Дочь викария скорее всего сочтет это Божьей волей, подумал Ник, усмехнувшись. Но не он. Если Бог существовал, он уже давно отступился от Ника. Будет ли это мальчик или девочка, решит выпавший жребий.
– Я выжил.
– Ваш отец тоже многое потерял, даже если он не понимал этого. Он умер одиноким человеком. Я уверена, он сожалел…
– Нет, – нетерпеливо перебил ее Ник резким взмахом руки. – Этот негодяй не заслуживает вашей жалости, и вы не добьетесь ее и от меня. Если вам необходимо кого-то жалеть, то пожалейте мою мать, которая была вынуждена продавать себя ради куска хлеба и умерла, кашляя кровью в грязной дыре, где было полно крыс.
Мередит побледнела. Теперь он испугал ее. И это помогло ему. Гнев, этот старый знакомец гнев, выручавший его в самые тяжелые времена, вырвался наружу. Все, кого он мог бы обвинять, умерли. Она была ближайшей их заменой. Ведь эта девица вышла замуж за Эдмунда, делила ложе и жила с его братом, который молча смотрел, как изгоняли его. Эдмунду было тогда пятнадцать, достаточно, чтобы обладать голосом и хотя бы высказаться в их защиту. Женщина, стоявшая перед Ником, была замужем за этим слабохарактерным человеком, даже оплакивала его. Ник не испытывал к ней сочувствия. И не имело значения, с каким пониманием и чувством она слушала, как он обнажал перед ней свою душу.
Мередит опустила глаза, глядя на ковер, напоминая ему мышку, которая пытается стать невидимой перед лицом хищника.
– Простите меня. Я сказала не подумав.
– Теперь вы все знаете.
– Мне жаль, что вам пришлось страдать. И мне жаль, что об этом не знали другие, они могли бы помочь вам.
Ник почувствовал раздражение. Неужели она действительно думает, что никто этого не знал? То, что никто не решился рассказать ей эту грязную семейную историю, еще не значило, что никто ее не знал.
– Люди знали, в этом нет сомнения. Если бы то же самое случилось сейчас, никто не пошевелил бы и пальцем.
– Я думаю, что сегодня вы найдете в Эттингеме много людей, которые не останутся равнодушными к такой несправедливости.
Ее безнадежная наивность бесила его.
– Если ваш ребенок окажется девочкой и я захочу отдать вас стае волков, добрые христиане Эттингема постараются не заметить этого, можете быть уверены.
Она медленно покачала головой и сказала тихо, без особой уверенности:
– Нет.
Он пристально смотрел на нее, околдованный игрой света на ее каштановых волосах.
– Как же вы невинны. Я могу со всей уверенностью сказать, что мои бывшие соседи не обзавелись совестью за последние двадцать лет. Но не бойтесь, я сдержу свое слово. Вам не придется испытать на себе их милосердие.
– Могу только сказать, что добрые христиане, рядом с которыми я сижу в церкви…
Его презрительный смех прервал ее упорные возражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36