– Ну хорошо, не будем. Я вижу, что смутила тебя. Но ты все равно ответила.
– Не все. Есть еще и другие вещи. Его дела. Теперь сжалась и замкнулась Ли, как будто закрылась дверь. Потом она приоткрылась.
– Что до этого, я ничего не могу сказать. Это выше моего понимания.
Что должна была думать Ли об отношениях Бена и Донала? Каковы они были перед смертью Бена? Но она никогда не скажет. Из-за сути «дела», покрытого завесой секретности.
– Но я могу посоветовать тебе единственную вещь, Мэг. Я говорила тебе в прошлом году. Зайди к врачу и возьми диафрагму. Ты будешь последней дурой, если не сделаешь этого. Я не могу больше ничего тебе посоветовать, – сердито закончила она.
– А он не узнает? Ты уверена?
– Он не узнает. – Теперь Ли была само терпение. – Помнишь, я рассказывала тебе о докторе, который приходил сюда со своей женой? Жаль, она умерла в прошлом месяце. Он зашел с двумя дочками, чтобы отменить заказ на пальто. Он примет тебя сегодня же. Если я попрошу, он выкроит время для тебя.
Мэг охватила тревога.
– Специалисты не принимают в тот же день.
– Он примет. Он очень милый. Я не взяла с него денег за пальто, хотя оно было уже готово. Забавно, его купила Мариан Вернер.
Ли встала:
– Давай я позвоню и договорюсь с ним. Может быть, ты сможешь пойти к нему прямо сейчас.
Ли все делала так стремительно! Мэг тянула время.
– Странно, что я продолжаю рожать детей, не желая этого, в то время как бедная Мариан…
Ли остановилась в дверях.
– Ты можешь говорить «бедная Мариан», и я понимаю, что ты имеешь в виду, но можно взглянуть на все с другой стороны: у нее редкостный мужчина, но она даже и не подозревает об этом!
Глаза Ли сверкнули.
– Я бы ни в чем не отказала такому мужчине! Стоит только ему подать знак!
– И ты не боишься, Ли?
– Конечно, нет, глупышка. И я откручу тебе голову, если ты кому-нибудь проговоришься! Ну, я пойду позвоню.
Вряд ли Поль будет ухаживать за кем-то, сказала себе Мэг. Но в то же время она сознавала свою наивность и несовременность для светской женщины 1920-х годов, когда в моде был адюльтер. Достаточно было почитать романы тех лет и газетную хронику, чтобы понять это.
– Врач говорит, что ты можешь подойти в три часа. Я сказала ему, что ты в отчаянии. Он очень добрый. Ты можешь рассказать ему все. Не бойся, Мэг. Вот адрес. Ты уже повеселела, приняв решение. Этот костюм великолепно выглядит на тебе, но тебе надо другую сумку. Знаешь, такую из желтоватой крокодиловой кожи, она придаст костюму пикантность.
Мэг вышла из местного поезда, когда схлынул поток пассажиров. Короткий осенний день угас, небольшая площадь у станции была ярко освещена. Ожидая такси, она чувствовала себя успокоенной. Запах горящих листьев, уютный аромат деревни, стоял в воздухе. Она выпрямилась и вдохнула его. Дневное приключение обошлось не так уж плохо. Доктор был необыкновенно добр. Его манеры, несмотря на молодость, были почти отцовскими. Ей почти ничего не пришлось объяснять, и она была так благодарна ему за это. Было бы унизительно расплакаться там, а она была близка к этому, когда он спросил, не лучше ли ему поговорить с ее мужем. Она всплеснула руками в такой тревоге, что он сразу же успокоил ее:
– Не волнуйтесь, миссис Пауэрс, в почте никогда ничего не будет, даже напоминания о визите. Я оставлю все на ваше усмотрение. Ведь вы так хотите?
Она пыталась вспомнить, что еще он говорил. Что женщина должна беречь свое здоровье или она станет никому не нужна, даже себе. Что человеку не следует бояться признать, что терпение кончилось.
– Каждому известно, что такое подавленность. Не пытайтесь бороться с этим в одиночку. Просите о помощи.
Он бросил на нее сострадательный взгляд. Он понял, что она сломалась. Она сразу почувствовала, что он любит женщин и хочет их понять. Некоторые мужчины любят женщин только в постели…
Подъехало такси. Мэг села в машину. Тихие пригородные улицы были пустынны, так как наступило время обеда, и когда она поняла, что время позднее, ее охватила паника. Ее длительное отсутствие может вызвать расспросы. Она мужественно справилась со страхом, посмеявшись над собой. Веди себя как подобает в твоем возрасте, ты не ребенок, которого поймали у вазы с конфетами. И она крепче сжала свою сумочку, из которой выпирала коробочка. В коробочке была ее вина, был ее страх и ее освобождение. Странная смесь.
Донал вбежал в холл прежде, чем она успела закрыть за собой дверь.
– Ради Бога, что случилось? Я думал, что с тобой произошло несчастье. Я не знаю, чего я только не передумал. И обед был готов час назад. Ты вывела из равновесия весь дом.
Что ж, это нормальная реакция: беспокойство, гнев и облегчение.
– Прости. Я с трудом поймала в городе такси, чтобы добраться до поезда, и то же самое произошло здесь.
– Почему ты поехала на поезде? Чем плох автомобиль?
– Ничем. Просто сегодня мне захотелось ехать на поезде.
– Что за странное желание?
– Дай мне подняться и убрать свои вещи. Потом мы пообедаем и поговорим.
– Я пообедал. Я устал ждать. Нельзя так относиться к прислуге. Они не хотят стоять на кухне до ночи.
– Я не прошу никого стоять на кухне. Я сделаю себе сандвич. Я все равно не голодна.
Он пошел за ней наверх, тяжело ступая по ковру.
– Послушай, – сказал он, как только закрылась дверь спальни, – так не пойдет. Я хочу знать, что происходит в этом доме. В твоем распоряжении автомобиль и шофер, однако ты убегаешь в Нью-Йорк как я не знаю кто! Почему? Где ты была?
Мэг глубоко вздохнула:
– Ну, я поехала повидать Хенни и остановилась у Ли, кое-что купила…
– Почему ты не взяла машину, я спрашиваю?
– Мне хотелось побыть одной.
– Это безумие. Что ты скрываешь? Утром ты плакала.
– Я не плакала. Кто тебе это сказал?
– Тимми.
– Не он, Донал, – твердо сказала Мэг.
– Ну хорошо, это сказала Хельга.
Естественно. Прислуга всегда предпочитает хозяина хозяйке, особенно если хозяин выглядит как Донал.
– Когда ты задержалась и я стал беспокоиться, она рассказала, что произошло утром. Не пытайся выкручиваться, Мэг. Ты больна? Что ты скрываешь?
Они стояли совсем близко друг к другу. Она еще не сняла пальто и все еще сжимала полуоткрытую сумочку. Так как он был немногим выше ее, их глаза были почти на одном уровне. Возможно ли, что в глубине его глаз скрывалась угроза? Тем не менее она заставила себя выдержать его взгляд.
– Я не знаю, уместно ли слово «больна». Я чувствую себя подавленной, вот и все. Как будто я не могу больше выносить…
– Выносить что? Тяжелую жизнь?! Она выкрикнула:
– Почему тебе хочется иметь столько детей? Что это значит для тебя? Скажи мне, я пытаюсь тебя понять.
– А тебе не надо понимать меня. Я такой… Женщины куда лучше тебя и из более известных семей и те хотят иметь детей!
– Хорошо! Пусть, но я – это я.
Они снова глядели друг другу в глаза. Тыльной стороной ладони Мэг смахнула слезы.
«Если вы сами себе не можете помочь, то вы не сможете помочь и никому другому», – вспомнила она слова доктора.
Донал подошел к двери и щелкнул замком.
– Я не хочу, чтобы дети вошли сюда и увидели мать в таком виде.
– Я тоже не хочу, чтобы они видели меня такой. Ты не можешь себе представить, какой это ужас – иметь каждый год ребенка!
– Ты в истерике! – произнес он. – Посмотри на себя.
Она обернулась к зеркалу: ее лицо покрылось пятнами. Ей полагалось быть спокойной, очаровательной и послушной, а она хочет быть честной, но все это бесполезно. Не пробить эту каменную стену. Единственный выход лежал в ее сумочке, и она воспользуется им! Кроме того, было еще одно, что хотело выплеснуться, что требовало решения.
– Прости, если я вела себя странно, – начала она. – Но я беспокоюсь, Донал. Мысли не дают мне покоя! Я стараюсь отогнать их…
– Мысли? О чем ты говоришь?
– Иногда мне кажется, мне кажется, что то, как убили Бена…
Он схватил ее за плечи:
– Что значит «то, как убили Бена»?!
– Ты знаешь, в газетах писали, что убийство могло быть связано с повесткой в суд. Я понимаю, что все утихло, но остались некоторые сомнения.
– Итак, моя жена, лежа со мной в постели, подозревает меня в убийстве человека! Черт возьми, вы слышали что-нибудь подобное?!
Его пальцы впились в ее плечи.
– Донал, я не говорила, что это сделал ты! Но я не могла не задуматься об этом: некоторые люди, которые приходят сюда, выглядят способными на все. Это жестокие люди! Разве ты не можешь допустить мысли, что это могли сделать они?
И она начала плакать.
– Кто вложил тебе в голову такие мысли? Кто? Ли, эта хитрая плутовка? Или твой кузен, надутый Поль, высший жрец морали? Кто?
– Никто, никто, клянусь…
– Это самое ужасное из всего, что я когда-нибудь слышал. Жена обвиняет своего мужа… Бен и я никогда не сказали друг другу резкого слова. Мы были в одной команде, мы бы были вместе еще пятьдесят лет, а ты… У тебя хватает безрассудства предположить…
– Донал, я не хотела, правда…
Силы покинули ее, и она опустилась на край кровати.
Его голос был тих, дрожал от волнения.
– Моя собственная жена больше не уважает меня. – Он остановился и пристально посмотрел, как будто видел не ее, а что-то между ними. – Ну, я не скоро забуду это!
Она не могла понять, чего было больше в его словах – гнева или огорчения. Он вышел, хлопнув дверью.
Она сказала слишком много. Возможно, ее слова были несправедливы… Она смутилась. Но одна проблема, самая насущная, была все-таки решена. Маленькое резиновое приспособление должно освободить ее. И она встала, чтобы спрятать его.
Потом она снова сидела в оцепенении, сомневаясь, победила ли.
* * *
Недели проходили в холодной вежливости. Робкие попытки Мэг помириться не принесли успеха. Она искала на лице мужа признаки прощения и не находила их.
Было ясно, что он не желает ссор, она же все время чувствовала себя на грани срыва. Она ходила по дому с покорным выражением лица, разговаривала непривычно высоким голосом.
Как-то она сказала:
– Донал, сколько может это длиться?
– О чем ты говоришь?
– Донал, пожалуйста. Твое лицо как холодный камень.
Он изобразил улыбку:
– Так лучше? Тебе это больше нравится?
Со вздохом она опустила голову. Он был такой сложный человек! Может быть, ей больше подошел бы совсем простой человек. Спокойный человек, возможно, учитель.
Но она продолжала его любить…
По ночам, лежа рядом с ним, она прислушивалась к его ровному дыханию. Ничто не трогало его. Нет, неправда. Своими подозрениями она обидела его. Но меньше всего ей хотелось его обидеть. Мэг испытывала к нему такую нежность.
Раз, когда она намеренно подвинулась поближе и ее рука задела его, он отодвинулся. Даже во сне, если он спал, он отталкивал ее. Сколько будет он так холоден и отдален? И если он будет так себя вести, сможет ли она вынести это? Его наказание не соответствовало ее проступку. Что такое ужасное она сказала? Ему не следовало так обижаться на нее. Он действительно мог бы защитить Бена получше. Может быть, глупо было говорить ему об этом. Наверное, он во всем прав. Но теперь он никогда не простит ее. Ей известно, каким жестким он может быть. Но она все равно любила его…
Она смотрела на серый потолок широко раскрытыми глазами. Она лежала без сна, прислушиваясь, как отбивают каждые полчаса часы на лестничной площадке. Однажды утром она проснулась с твердым решением уйти от него. Она покажет ему, что с ней нельзя так обращаться.
В растерянной голове Мэг возник план. В доме родителей в Лорелл-Хилл достаточно места, по крайней мере на время. Потом – одежда, коляска, детская кроватка, велосипеды, игрушки, школа, новый дантист и врач… Донал вернется домой и обнаружит, что их нет. Она покажет ему. Он пожалеет…
Все приготовления займут неделю или две. Она сосредоточенно посмотрела на календарь на письменном столе. Да, к середине ноября, как раз перед Днем Благодарения, все будет сделано.
Что-то происходило в Америке в эти дни золотой осени, когда люди шили наряды ко Дню всех святых и в магазинах толпились покупательницы, разглядывающие новые длинные юбки из Парижа; когда мальчишки играли в футбол около школ, когда жирели индюшки ко Дню Благодарения, когда поднимались небоскребы на улицах Манхэттена, – что-то происходило.
Но что? Об этом знали немногие. Поль Вернер был одним из них. Донал Пауэрс был также из их числа. Некоторые экономические обозреватели публиковали свои прогнозы, но их воспринимали как бред неквалифицированных паникеров. Когда в сентябре упали цены на акции, говорили, что нет оснований для беспокойства. Это говорили твердо и спокойно те, кто вложил все свое состояние в акции. Акции еще поднимались и снова падали. Брокеры, которые одалживали свои деньги, начали требовать их назад. Те, кто не мог достать денег, начали продавать все, что можно.
В производстве назревал кризис.
Двадцать девятого октября разразилась катастрофа. Уолл-стрит корчился в судорогах; одни бросались с тридцатого этажа, другие приходили домой и сидели в бессильном отчаянии, третьи обращались ко всем знакомым за помощью и займом.
Таковы были золотые дни осени 1929 года.
В камине кабинета Поля Вернера горел огонь. Это было приятным анахронизмом на улице стальных башен. Поль смотрел в окно на незаконченный остов еще одной из них. Интересно, сколько в ней будет свободной площади теперь, когда разорилось столько брокеров? В первые недели после кризиса, который он мысленно сравнивал с извержением вулкана, цены резко упали. Его собственная кооперативная квартира, за которую он заплатил пятьдесят тысяч долларов, не принесла бы ему половины, вздумай он продавать ее. К счастью, он полностью заплатил за нее. «Никаких закладных», – учил его отец. Он вспомнил дрожащий отцовский голос, рассказывающий о панике девяносто третьего года, когда многие состоятельные люди разорились. Поль был благодарен отцу за этот совет, за то, что он научил его осторожности. Он защитил себя и тех, чьи дела вел, особенно Хенка Рота.
С углублением кризиса и почти полным прекращением бизнеса город превратился в серый хаос. Как-то Поль проходил мимо человека в твидовом английском костюме, продающего яблоки с подноса на углу Уолл-стрит и Броуд-стрит;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47