На ночь они остановились в гостинице.
За обедом Поль, закончив немного раньше Хенка, откинулся на стуле и наблюдал, как он ест спагетти.
И Хенк вдруг вспомнил, как они обедали с Беном у Тони… Ему пришло в голову, что теперь он всегда будет вспоминать тот обед, увидев спагетти.
Поль много говорил о теннисе, о сердце Дэна, о том, какой язык следует изучать Хенку. Он думал, что так помогает ему. Возможно, Поль тоже читает книги по детской психологии, которые есть у мамы.
«Юность уязвима. Происходит так много изменений…» И так далее.
Хенк не сдержал улыбки, поражаясь глупости этих книг. Потом он подумал, что они правы относительно перемен, – он чувствовал, что сильно повзрослел за это лето.
Внезапно Поль сказал удивительную вещь:
– Мне кажется, что иногда ты ужасно сердишься на Бена.
Хенк был поражен.
– Это в какой-то степени естественно, Хенк. Даже когда люди умирают тихо от болезни или от старости, мы сердимся на них за то, что они покидают нас. В случае с Беном все тяжелее, потому что мы не понимаем, что в действительности произошло с ним. Нам только известно, что это как-то связано с его работой, и мы не можем не винить его немного. Я тоже виню его иногда.
Хенк не ответил.
– Но не сужу, – продолжал Поль. – Я помню все хорошее, что было в Бене. Только хорошее.
Опять наступило молчание, и Поль сменил тему разговора:
– Дальше на север будет настоящая осень. Нью-Хемпшир будет весь красно-золотой.
Хенк был благодарен ему за то, что он переменил тему. В голове у него зрела мысль, которая пугала его.
Через несколько дней они остановились у канадской границы. Гостиница была простым срубом с качалками на длинной веранде. В столовой никого не было, когда они спустились к завтраку. Сезон закончился.
В камине горел огонь. Огромный золотой клен рос у окна, где стоял их стол. Хенк медленно ел, глядя в окно. Золотое дерево давало ему ощущение счастья и печали.
– Ты что-то притих, – заметил Поль. – Я надеюсь, что тебе было со мной не скучно.
Он не мог бы сказать, чтобы ему было весело, но плохо тоже не было.
– Мне хорошо, – ответил он. – Я рад, что мы приехали сюда.
– Ты быстро растешь, Хенк, с тех пор… – Поль остановился.
Давай, скомандовал себе Хенк. Чем дольше ты держишь это в себе, тем больше это волнует и заполняет тебя. Он съел еще кусок, помедлил, подбирая нужные слова, и внезапно сказал:
– Мне кажется, что Донал хотел, чтобы Бена застрелили.
– Да? Что заставляет тебя так говорить? – Голос Поля был спокойным, но Хенк видел, что он поражен.
– Я спал в задней комнате у Тони. Я почти проснулся, когда туда пришли какие-то люди. Они говорили, что кто-то боится, что Беи заговорит в суде. Я не видел их, но мог понять по их разговору, что они настоящие негодяи, как в кино. Кто-то сказал, что Бен слишком умен для этого, а другие сказали, да, он умный, но все равно может испугаться.
– Это ничего не доказывает. Дело даже не появилось в суде. Донал заплатил штраф, и власти успокоились.
Но Хенк возразил:
– Ты не выслушал меня до конца.
Он чувствовал себя опытным и умным, произнося эти слова.
Поль наклонился вперед, всматриваясь в лицо мальчика:
– Расскажи мне.
Хенку внезапно захотелось взять свои слова обратно. Он ведь обещал Бену никогда не рассказывать. Но так тяжело было держать это в себе.
– Бен и Донал ужасно поссорились по телефону. Бен сказал, что он уходит.
Поль взял стакан воды. Потом осторожно заметил:
– Бен не сказал почему?
– Сказал, он сказал, что хочет быть профессионалом. Он хотел перемен. Но он сказал, что будет с До-налом, пока не кончатся все неприятности. Донал был в бешенстве. Я слышал, как он вопил.
– А что потом?
– Ну, мне кажется, Бен успокоил его, и они расстались мирно. Бен даже сказал, в какое время он будет в Рейнбоу-Инн.
Поль все еще всматривался в лицо Хенка.
– А что потом?
– Мы сели в машину. Бен был по-настоящему расстроен. Он притворялся, что все в порядке, но я же видел. И он заставил меня пообещать никогда никому не говорить о том, что произошло, об этих людях или о споре с Доналом. О, я нарушил свое обещание! Это ужасно, Поль?
Поль прикоснулся к руке мальчика:
– Нет. В жизни каждого бывают моменты, когда человек просто не может справиться сам.
Он посмотрел в окно на сверкающий клен и, повернувшись к Хенку, серьезно сказал:
– А теперь, когда ты рассказал это мне, ты не должен никогда никому больше рассказывать это. Запомни, Хенк, никогда и никому!
– О, я обещаю, Поль. Мне теперь легче, после того как я рассказал тебе, больше я никому не скажу.
– Это могло бы быть очень…
– Опасным?
– Скажем, неприятным. Это ведь обвинение, ты понимаешь.
Хенк кивнул:
– Я понимаю. И трудно доказать. Показания очевидцев и все такое.
– Начитался детективов?
Хенк не ответил. Он пристально посмотрел на Поля:
– Можно, я спрошу кое-что? Поль, ты можешь допустить, что Донал способен убить Бена?
Поль глубоко вздохнул и замолчал. Хенк решил, что ему не понравился вопрос. Наконец Поль заговорил:
– Хенк, я много думал об этом… И я убежден, что существует какая-то связь. И полиция тоже так думает.
– Тогда где же справедливость? – яростно вскричал Хенк. – Почему они ничего не делают?
Поль вздохнул:
– Тебя, должно быть, пугает, как несовершенно взрослые управляют этим миром. Как мне объяснить? Есть колеса внутри колес, силы за силами – это не каламбур, и, как ты сам сказал, нужны доказательства. Доказательство – это больше, чем знание. Можно знать, но не быть в состояний доказать. Ты понимаешь, о чем я говорю?
В горле у Хенка жгло, как от горящего уголька. Он с трудом проглотил.
– Я никогда больше не войду в его дом! Никогда.
– О, но тебе придется. Тебя будут приглашать на дни рождения детей и, возможно, на День Благодарения тоже. Тебе придется пойти.
– Я могу отказаться. Почему мне нельзя так сделать?
– И обидеть Мэг? И навести твою мать на мысли, от которых она сойдет с ума? Послушай, выброси все из головы и смотри вперед. Ты ничего не сможешь сделать. Слышишь меня, Хенк? – Поль понизил голос – Ради себя самого, послушай меня. Гнев съест тебя. Просто помни Бена, помни, что он любил тебя, и забудь остальное.
– Наверное, ты прав.
– Ты последуешь моему совету?
– О'кей, Поль, ты можешь положиться на меня. Поль снова коснулся его руки.
– Вижу, что могу. Ты здорово повзрослел… Скажи, ты бы не хотел ходить со мной по субботам в храм? Ты мог бы услышать там то, что поможет тебе понять людей, понять добро и зло.
Хенк задумался. Мама никогда туда не ходила, потому что в субботу было много покупателей в магазине. Бен был равнодушен. Дедушка Дэн был неверующим, светским евреем, как он называл себя. Но Бена не стало, а дедушка все время поучает, и его трудно понять. Остался только Поль, который мог играть в теннис и шутить, он мог быть и серьезным, но без поучений. Поэтому, раз Поль советует храм, Хенк будет ходить туда.
– Это было бы прекрасно, – произнес он. Он вспомнил кое-что. – Мама говорит, что война изменила отношение людей ко злу. Их не поражает, когда люди убивают друг друга. Ты тоже так считаешь, Поль?
– Мне не хочется это говорить, но это так. Поль задумался. Потом улыбнулся:
– Ну, хватит об этом! Остановимся в антикварном магазинчике в деревне и купим что-нибудь для твоей матери. Вазу или кувшин, или что-нибудь, что она любит.
Они вышли на улицу. Было яркое свежее утро. Припекало солнце, но в тени чувствовалось приближение зимы.
– Мы купим яблок по дороге домой, – сказал Поль и обнял мальчика за плечи.
Хенк подумал: «Я запомню это. Умрет Поль, через много-много лет он умрет, а я все буду помнить, о чем мы говорили летом 1929 года, помнить золотые клены и яблоки в траве и его руку на своем плече».
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Мэг шла в направлении магазина Ли, совсем не уверенная, что ей действительно хочется пойти туда, увидеться с Ли и поболтать о чем-нибудь. Она приехала утром в Нью-Йорк без особой необходимости, просто желая навестить Хенни и почувствовать ее теплоту, запомнившуюся с детства. Но Хенни не было дома. Мэг побрела по направлению к музею вдоль Пятой Авеню, помедлила у входа и пошла дальше. Она приехала в город без машины: в теперешнем ее настроении присутствие шофера стесняло бы ее.
Красивые небоскребы блестели в полуденном свете. В отелях, офисах и магазинах сновали люди, покупая и продавая, разговаривая по телефону. Но она чувствовала себя среди них бесконечно одинокой, как будто она была в чужой стране и слышала разговоры, которых не могла понять. Это чувство все чаще и чаще возникало у нее, и она понимала, что это нечто вроде недуга, с которым она должна бороться.
Она почувствовала усталость и присела на скамью у стены, отделяющей парк от Пятой авеню. Беременность была не при чем – Мэг была на шестом месяце, и организм уже восстановил свои силы. Все дело было в ее нервах.
После убийства Бена у нее появились подозрения, которые с каждым днем все крепли и крепли. Она пыталась отбросить их, но это ей не удавалось. Донал слишком много знал о смерти Бена. Какой кошмар! Человек, который спал рядом с ней, отец и воспитатель ее детей. Нет, это было невозможно…
Поднялся ветер и закружил пыльные листья на тротуаре. Сидеть стало холодно. Да и странно – сидеть одной на скамье, наблюдая, как едут автобусы. Она резко встала и столкнулась с женщиной, идущей ей навстречу. Мэг пробормотала извинения и заметила взгляд, который та на нее бросила. Таким же взглядом, удивленным и неприязненным, на нее посмотрела сегодня утром новая няня, та, что присматривает за Агнесс. Мэг стояла в детской, близнецы дергали ее за платье, пытаясь привлечь внимание, а она держала младенца. Вдруг ее обуял страшный гнев, она оттолкнула их, крича – она была уверена, что просто орала: «Уходите! Уходите! Если вы не перестанете сию же минуту, я не знаю, что сделаю!» Они в страхе заревели. Потом заплакал младенец, и она, прижавшись щекой к лицу дочери, тоже зарыдала, и это все увидела вбежавшая няня… Няня была неприятной женщиной, от нее придется избавиться.
Мэг все шла и шла, думая, что ей совсем не хочется идти к Ли, но и домой возвращаться не хочется.
В витрине магазина красовалось золотое платье из ламэ. Плащ к нему был отделан соболем. Если бы Донал увидел это платье, он бы заставил ее купить его. Это платье было «для выхода». «Выходы» обожал Донал и ненавидела Мэг.
Продавщица встретила ее в дверях с льстивой улыбкой:
– Вам понравилось платье из ламэ? Оно новой длины, до середины икры. Пату только что ввел ее в Париже.
Ли вышла ей навстречу:
– Мэг! Как мило! – И сразу же: – Что-нибудь случилось?
Мэг встревожилась:
– Почему ты так думаешь? Я плохо выгляжу?
– Нет, нет. Мне показалось… Ты завтракала?
– Я была занята. Я гуляла.
– Пошли в эту примерочную. Я принесу чай и булочки. Не бог весть какая еда, но все-таки лучше, чем ничего.
Мэг присела, пока Ли ходила за чаем. Ли поняла, что что-то произошло. Свет, отражаясь от трехстворчатого зеркала, освещал бледное измученное лицо сгорбившейся на стуле, как старуха, Мэг.
– Как девочка? – спросила Ли.
– Прекрасно. Она уже сидит.
– У меня обычно прекрасная память, – сказала Ли, – но я забыла, как ее зовут.
– Агнесс.
– Ах да! Я помнила, что имя начинается на «А», но я не часто вижу твоих детей, а у тебя их так много, что можно запутаться.
Ли покачала ногой. Ее двуцветные туфли прекрасно подходили к бежевому костюму от Шанель и золотой цепочке на шее.
– Но теперь я обещаю запомнить всех твоих малышей: Люси, Лоретта, Агнесс, Томми и Тимми.
«Я орала сегодня утром на Люси и Лоретту. Бедняжки испугались! Я орала!»
Глаза Мэг наполнились слезами.
Ли отвернулась. Сквозь слезы Мэг видела, как красивая нога в модной туфельке все еще покачивается.
Ли мягко произнесла:
– Большая семья. Пять детей за пять лет. Боже, благослови их всех.
Мэг вытерла глаза.
– Я понимаю, – прошептала она. Ли заговорила тверже:
– Мэг, ты же не хочешь больше детей. Ты губишь себя. У тебя не в порядке нервы.
Мэг отставила чашку в сторону.
– Но я не могу понять почему. Мне так много помогают. Я вовсе не перетруждаюсь! Мне даже стыдно. Бедные женщины в квартирах без горячей воды, женщины, у которых нет ничего и никого, имеют огромные семьи. Как я могу жаловаться?
– Что заставляет тебя думать, что эти бедные женщины не губят себя тоже? Некоторые не могут этого вынести, а некоторые могут. Даже хотят этого. Ты не хочешь и не можешь. Посмотри на себя, – теперь ее голос звучал грубо, – посмотри на себя. Сколько ты еще сможешь выдержать? Еще пятерых в следующие пять лет?
– Я не знаю. Я просто не знаю.
– Что с тобой? Почему ты не можешь возразить ему?
– Я пытаюсь. Но ты же знаешь Донала. Ему нельзя возражать.
Она слышала в своих словах усталость, безнадежность и в то же время ощущала их неубедительность. Ли возразила:
– Это слишком глупо. Прости, Мэг, но я должна это сказать. Ты взрослая женщина, и это твое дело.
Если бы это был вопрос религии у Донала. Но ты сама говорила мне как-то, в этой самой комнате, что это не так.
– Я понимаю.
– Что же тогда?
– Наверное, можно назвать это причудой.
– Хорошо причуда! Нет, моя дорогая, это власть. Заставить тебя делать то, что он хочет, и это тем восхитительней, что он знает, как ты не хочешь этого. Согнуть тебя своей волей. Я не говорю, что он не любит всех своих детей. У него достаточно денег, чтобы вырастить их и дать им образование. Некоторым действительно нравится иметь большую семью, особенно если им самим не надо рожать.
Мэг молчала. Она думала, что хотела бы походить на Ли. Какая она сильная, а ведь потеряла мужа всего год назад! Наверное, надо родиться такой. Все модные умные женщины, которые работают, выглядят так, словно могут справиться со всем. Они выглядят незаурядными. Возможно, они действительно незаурядны.
– Скажи Мэг, ты, должно быть, ужасно обижаешься на него, да? – спросила с любопытством Ли.
Такой прямой вопрос могла задать не дрогнув только Ли, и сама могла бы ответить на него, если бы спросили ее.
– Иногда, – ответила тихо Мэг.
– Но тогда, когда вы ложитесь в постель, я полагаю…
Мэг вспыхнула – как будто другая женщина увидела ее тайные чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47