– У него ваши глаза, да?
– Да, но он похож на отца. Такой же идеалист, мечтает о всеобщем благе.
– В десять лет?
– О да! Только сейчас он так много слышит о Палестине, что хочет уехать туда.
– Вы бы поехали?
– Нет, нет. Я слишком много пережила. Мужа убило на русском фронте. Я обосновалась здесь. На новые переезды я не способна.
Она села напротив, поджав под себя ноги и грея в руках бокал. Солнечный напиток блестел на свету. Потом она вздохнула:
– Я очень рада, что вы зашли ко мне, Поль. Можно мне называть вас Полем?
– Конечно. Но вы удивляете меня. Немцы такие чопорные.
– Вы забываете, что я не немка.
– Простите, я действительно забыл. Мне тоже очень приятно быть с вами, Илзе.
– Но по-другому. Вы женаты. Вы привыкли к женскому обществу в теплой комнате в промозглый вечер, за рюмкой вина. Но для меня все это забытые радости.
Он вспомнил, что Мариан не пьет и ложится спать намного раньше него. Но вместо того он произнес:
– Я бы не подумал, что вам тяжело найти компаньона.
– О, это очень тяжело. На войне погибло так много мужчин. В обществе я бываю редко. А мне тридцать два, я не могу соперничать с девятнадцатилетними. Даже если бы захотела, – прибавила она.
Эта женщина полна противоречий, подумал Поль. В ней было столько манящей, чувственной экзотики и в то же время домашней, уютной простоты!
– Вы озадачены? – спросила она.
– Да, немного. Вас трудно понять.
– Почему?
Он почувствовал сострадание, жалость была бы неуместна в отношении такой женщины, как Илзе.
– Вы не ответили.
– Почему бы вам не рассказать что-нибудь о себе, тогда я не буду таким озадаченным.
– Хорошо. Постараюсь коротко. У меня был муж, Дэвид. Мы очень любили друг друга. Нам было чудесно вдвоем. Мы были одно целое. Больше не существовало ничего… Когда я потеряла его, я потеряла все. Вы это можете понять?
– Конечно! – сказал Поль.
– Нет, не все это могут понять. – Илзе покачала головой. – Далеко не все браки или любовные связи идеальны. Я всегда узнаю ту редкую пару – ее и его, которые абсолютно подходят друг другу. Мне кажется, что, не испытав это, самому трудно судить о других.
Ее тихие слова звучали вопросительно. Казалось, она ждет ответа, но ему нечего было ей сказать. Помолчав, Илзе продолжала:
– Я все еще ищу то, что у меня уже было, – это, видимо, глупо. Но с этим трудно бороться… Мне не стыдно признаться, что у меня было несколько мужчин. Секс может быть приятен, но никаких чувств к человеку при этом не испытываешь. Я всегда потом сожалела, потому что помнила, как это может быть.
Она не сделала никакого движения, но он ощутил ее сильную сексуальность. Или это было его собственное появившееся желание? Он смутился.
Илзе нахмурилась:
– Почему я так разговорилась с вами? Раньше я этого не делала.
– Не знаю. Почему?
– О, – сказала она, – возможно, потому что наступает момент, когда просто необходимо выговориться и лучше разговаривать с человеком, которого никогда больше не увидишь. Кроме того… – Она остановилась.
– Что – кроме того?
– Я надеюсь, вы не рассердитесь, но вы кажетесь мне добрым и грустным.
Он обиделся. Ему всегда казалось, что он производит впечатление уверенности силы.
– Грустный! – воскликнул он.
– Элизабет тоже так говорит. Или, может, не грустный, а одинокий.
– Я не грустный и не одинокий, что бы ни говорила Элизабет или кто-то другой.
Женщины! Сплетничают о нем, вторгаются в его тайны.
– Вы рассердились… простите. Я бываю слишком откровенна. Дэвид всегда предостерегал меня от этого.
Она встала, чтобы наполнить его бокал, но он прикрыл его ладонью, и она вернулась, чтобы поставить бутылку. Ее узкая облегающая юбка подчеркивала линию бедер. Он заметил, что у нее очень длинные ноги, длинные сильные ноги спортсменки.
И снова появились волнение, колебания, удивление и гнев.
Она прислонилась к книжному шкафу. Падающий сбоку свет подчеркивал глаза, как на искусной фотографии, все остальное тонуло в тени.
Необычные, слегка раскосые, черные и блестящие глаза, – он видел только их, и они были устремлены на него.
Минуту, долгую минуту они смотрели друг на друга, словно решая что-то. Илзе нарушила молчание, сказав:
– Вы сердитесь.
Он приподнялся и снова сел.
– Нет.
– Моя беда в том, что я отвыкла разговаривать с нормальным мужчиной. Большинство мужчин, которых я вижу, или отчаявшиеся безработные, или калеки. С ними нельзя кокетничать; нельзя танцевать с мужчиной, у которого нет ног.
Она шевельнулась – в свет лампы попал ее яркий рот, потом белая ложбинка между холмиками, скрытыми платьем. Внезапно он почувствовал, как забилось сердце, и подумал, что ему лучше уйти.
– Вы хотите уйти? Скажите, если так.
– Нет.
– Ну тогда что мы будем делать? Не хотите потанцевать?
Он был как под гипнозом. Ему пришло в голову, что если бы она спросила, не хочет ли он выпрыгнуть из окна, он бы сказал «да».
– Да. Потанцуем.
Старая пластинка поскрипывала, и мужской голос выводил по-английски: «Розмари, я люблю тебя, я все время мечтаю о тебе».
Поль встал и повел ее в танце. Тесно прижавшись, они двигались по маленькой комнате. Ее тело горело, как в жару. Он трепетал.
– Сын любит американские пластинки. Тратит на них свои карманные деньги.
Он не ответил. Ее пальцы скользнули по его затылку. Ноги касались его ног.
Он услышал, как она произнесла:
– Ужасная музыка. Чепуха, я выключу ее.
Она потянулась, и пластинка со скрежетом остановилась. Они все еще стояли, прижавшись друг к другу. Потом он не мог вспомнить, она ли подняла к нему свой рот или он наклонился, чтобы отыскать ее губы, но это уже не имело значения – долгий поцелуй привел их в спальню.
Он помнил, что она бормотала что-то о сыне, уехавшем на выходные к друзьям. Он помнил ее зовущий голос и возбуждение внутри себя, свои чувства и прекрасное их завершение.
Когда он очнулся, ее голова лежала на его плече.
– Уже за полночь. Они будут беспокоиться о тебе.
– Я сам беспокоюсь, – засмеялся он. – Поверь, я не планировал это.
– И я тоже. Возложим вину на судьбу?
– Почему «вину»? Я бы лучше поблагодарил судьбу.
– Да. – Она поцеловала его шею. – Это было так чудесно!
Он снова ощутил трепет.
– Тогда, может быть, мы это повторим?
На этот раз она отодвинулась и встала с постели:
– Нет, нет! Тебе придется вернуться. Но у меня идея. Завтра суббота, и я возьму выходной. Я могу одолжить машину, и мы поедем за город, а вернемся к большому воскресному обеду Элизабет. Если ты хочешь, конечно.
– Ты же знаешь, что я хочу.
– Ты сможешь придумать предлог?
– Да. Бизнес. Герр фон Медлер, мой клиент, пригласил меня с ночевкой. Я веду его американские инвестиции.
– Тогда до завтра. Приезжай пораньше. У нас будет целый день.
«Что нашло на него? – спрашивал он себя и отвечал – Секс, и еще раз секс». Невероятно, но он забыл, каким может быть секс. Прохладные соития с Мариан стали привычкой. И эту радость, это чудо он не чувствовал с тех пор, как был с Анной.
Они гуляли и ели весь день. В сумерках они проехали по деревенской улице между рядами средневековых домов с зарешеченными окнами, за которыми виднелись горшки с красной геранью. Они пересекли деревянный мост через реку и поднялись по склону, где на скотном дворе лаяли таксы на старую терпеливую лошадь.
– О, я здесь бывал раньше! – воскликнул Поль. – Это то место, о котором я рассказывал тебе. Мы купили здесь щенка таксы. И здесь есть гостиница, в которой мы останавливались с Йахимом тем летом перед войной.
Это могла бы быть та же комната, подумал он позже. Окна выходили на темную гору за домом. Кровать под балдахином и уютный огонь, горящий в печи.
– Будет ранний обед и постель? – захотела узнать Илзе. – Или постель и поздний обед?
– Постель, потом поздний обед и опять постель, – ответил Поль.
В большой мягкой постели они любили друг друга, заснули и проснулись от громыханья фургона, звяканья упряжки и голосов возвращающихся домой людей. Они полежали, разговаривая обо всем, что придет в голову: сравнивали Бетховена с Моцартом, импрессионизм и абстрактную живопись, кошек и собак, французскую и итальянскую кухню. Потом встали и оделись для обеда.
В гостиной они были единственными горожанами. В столовой было пусто, и они ели не торопясь. Разглядывая Илзе, Поль размышлял, как странно чувствовать себя так свободно с женщиной, которую он впервые встретил всего три дня назад. Обычно его случайные любовные связи во время деловых поездок отвечали только физическим потребностям – он никогда не испытывал удовольствия от последующего общения с дамой.
Ее голос прервал его мысли:
– Ты сделал кое-что очень важное для меня, Поль.
– Да?
– Да. Помнишь, я говорила, что после Дэвида я переживала только секс, но чувств не испытывала при этом? С тобой все по-другому.
– Я рад, – искренне ответил он. И, чувствуя, что она ждет услышать от него в ответ, добавил: – Для меня было то же самое.
Она подняла брови:
– Значит, ты тоже тоскуешь?
«Тоскую по теплу, которое не дает мне жена, а может быть, по чему-то большему…» – подумал он про себя и сказал вслух:
– Пожалуй, моя жена хорошая женщина. Я никогда не смог бы как-то обидеть ее.
Илзе положила свою ладонь на его руку. Прикосновение было нежным, почти материнским.
– Мне кажется, ты не способен кого-либо обидеть.
Проникновенность ее слов и нежность прикосновения разбудили в нем потребность выговориться, которая впервые возникла у него, когда Хенни пришла к нему домой в ту роковую ночь, узнав, что Мариан потеряла ребенка. Сейчас, здесь, с иностранкой, это желание вновь переполняло его.
Он начал говорить быстро и тихо:
– Когда-то у меня была женщина, которая значила для меня то же, что твой Дэвид значил для тебя. Она была самой прекрасной женщиной, которую я когда-либо видел… Прости, я не хотел, ты тоже очень привлекательна.
Она улыбнулась:
– Тебе не надо так относиться ко мне. Я не прекрасна, и знаю это.
Он опустил глаза и, взяв в руки бокал, продолжал, чувствуя, как прошлое воскресает в его памяти из небытия:
– Она была полькой, не образованна, как ты, но мы с ней, говоря твоими словами, имели один разум и были половинами одного тела. Я не женился на ней, как должен был сделать.
Он замолчал. Он чуть было не сказал: «У нас ребенок, маленькая девочка, которую я никогда не видел и вряд ли увижу».
Но эти слова остались непроизнесенными. Вместо них он сказал:
– Мы расстались, расстались навсегда. Но забыть ее я не в силах.
Он поднял глаза и встретил пристальный взгляд Илзе.
– Тогда это должно быть очень тяжело для вашей жены, – сказала она.
Эти слова были для него неожиданны, и он ответил:
– Не думаю, она ведь ничего не знает. Ты единственный человек, которому я рассказал все после моей свадьбы.
– Может быть, она это чувствует сердцем – тебе никогда не приходило это в голову?
Поль покачал головой.
– Я очень хорошо отношусь к Мариан, – повторил он. – У нее есть все, что только можно пожелать. Она – царица, но холодная царица. Она не похожа на тебя.
– Или на ту, другую… Теперь я понимаю твою грусть, Поль. Видишь, мы с Элизабет были правы. Мы догадались об этом.
Он откинулся на стуле: нет, все же он сказал слишком много, и в ущерб собственной неуязвимости.
Наступило молчание. В печи потрескивали угольки. Где-то наверху закрылась дверь. В такой тишине настроение легко меняется: восторг, очарование могут превратиться в холод и сожаление.
Но он не хотел этого допустить. Он встал так резко, что стул со стуком упал.
– Хватит! Пошли спать!
Утро было холодным, облачным, казалось, вот-вот пойдет снег. В тесной теплой машине, прикасаясь друг к другу бедрами и плечами, они оживились. Болтали, смеялись и даже запели какую-то глупую балладу. Чем ближе они подъезжали к городу, тем сильнее становилось чувство нереальности происшедшего с ними за последние дни. Поль глядел на женщину, которая принесла ему так много радости. Если бы Мариан хоть немного была похожа на нее, как изменились бы их отношения, их ночи! Он снова взглянул на Илзе, которая сосредоточенно смотрела на дорогу. Он хотел запомнить ее, чистоту ее лба, необычный разрез глаз, нежную припухлость нижней губы…
Она повернулась к нему:
– Я хочу сказать тебе кое-что перед расставанием, Поль.
– Да, моя дорогая.
– Я могу теперь жить без Дэвида. Ты заставил меня поверить, что другой мужчина может дать мне то, что давал мне он.
Поль был тронут, он взял ее руку и нежно пожал.
– Мы никогда больше не увидим друг друга, – продолжала Илзе, – поэтому я решусь сказать тебе то, что при других обстоятельствах не сказала бы.
Он улыбнулся:
– Давай.
– Хорошо. Мне кажется, тебе следует забыть ту, другую женщину. Ты не сказал мне ее имя… Я думаю, тебе следует забыть ее, как будто она умерла, как мой Дэвид, поскольку ты никогда не сможешь вернуть ее.
Она подняла к нему лицо.
– Ты не сердишься на меня?
– Я не хочу сердиться сегодня, дорогая Илзе. Гнев не принесет мне удовольствия.
– Ну, тогда я закончу. Утром я лежала, пока ты еще спал, и смотрела на тебя, Поль. Я могла бы полюбить тебя, Поль, но ведь ты все равно вернешься домой, хоть и не любишь свою жену по-настоящему. Но ты должен кого-то любить – не мечту, а женщину, которая могла бы быть рядом с тобой. Поль, ты должен найти свою любовь! И это все, что я хотела тебе сказать.
Он заметил, что в ее глазах блеснули слезы. «Ты чудо, чудо, – думал он, – но до конца не можешь понять меня, мои чувства и мысли об Анне».
Он наклонился и поцеловал ее в щеку:
– Ты прелесть, Илзе, и я никогда не забуду тебя. «Королева среди жен». Что-то вроде этого есть в Библии или это у Шекспира?
Она вытерла глаза и сказала веселым голосом:
– Я обязательно посмотрю. Теперь следи за поворотами. Следующий налево. Ты выйдешь здесь и завернешь за угол, так что Йахим не будет шокирован, увидев нас вместе.
Так они расстались.
Йахим с Элизабет пришли на вокзал проводить Поля.
– Я хотел бы, чтобы ты остался на Рождество. Мы прекрасно провели бы с тобой время. Мы поедем в деревню, будем гулять по снегу, к нам придут друзья и споют псалмы у очага… Но я забыл, ты не одобряешь этого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47