– Я делаю все, что могу, чтобы помочь.
Я украдкой посмотрела на часы. Без десяти семь. Через несколько минут у моей двери должен был появиться мистер Сливики.
Ник взял чашку обеими руками. Его лицо было всего в двух футах от моего.
– Я отчаянно влюблен в вас, и мне ненавистно это отчаяние. Выслушайте мою просьбу в последний раз, и если ответ и теперь будет «нет», я больше никогда не буду ни о чем просить.
Я тоже склонилась над столом и взяла чашку двумя руками.
Его тихий голос звучал гипнотически.
– Мы подходим друг к другу. Я понимаю вас так же хорошо, как и вы меня. Я смогу принести вам облегчение, если вы позволите мне любить вас. В вашей жизни никогда не было такого человека, как я, и никогда больше не будет.
Мне казалось, что его голубые глаза излучают свет и энергию. Мои конечности налились, дыхание было настолько громким, что он вполне мог его слышать.
– Только один раз, – сказал он. – Сегодня ночью. А потом вы сами будете решать.
Должно быть, я покачала головой, потому что он сделался более настойчив.
– Не говорите мне нет. Я твой. Будь моей. Я подарю тебе ощущения, которых ты раньше никогда не испытывала.
Я резко отвела от него взгляд. Может быть, внешне я и была похожа на Ника, но я не была душевнобольной.
– Мой ответ – «нет».
– Я знаю, что ты хочешь меня, – сказал он, и голос его дрогнул.
Я повернулась к нему спиной.
– Вопрос не в том, хочу я вас или нет! Вопрос в том, чем я для вас стала, раз вы можете умереть, если не прикоснетесь ко мне. Разве я – то что связывает вас с жизнью? Я единственная реальность? Разве вы не живете в мое отсутствие?
– То, что ты хочешь меня – это один полюс магнита. Я – другой его полюс, и тебе это известно.
Я горела желанием поскорее избавиться от него. Он умер бы, если бы не дотронулся до меня, а я умерла бы, если бы он это сделал.
Тут зазвенел звонок и напугал нас обоих. Я извинилась и направилась в прихожую. В глазок я увидела грустные серые глаза мистера Сливики с красными веками. Я открыла дверь, вышла и поблагодарила его. Я сказала ему, что все в порядке. Он сделал мне знак, подняв большой палец кверху, и пошел восвояси. Ноготь его большого пальца был покрыт розовой помадой.
Я ненадолго задержалась, прежде чем вернуться в гостиную. Мне нужна была пауза. Я знала, что делать.
Когда я вернулась, Ник стоял у окна и смотрел, как удаляется мистер Сливики.
– Это ты попросила его прийти? – спросил Ник, поворачиваясь ко мне.
Я кивнула головой, чувствуя себя в полной безопасности.
– Ты что, испугалась, что я причиню тебе какой-то вред?
– Я не знала, чего ждать.
Его подбородок задрожал, и когда он раскрыл рот, чтобы ответить, его нижняя губа нервно задвигалась.
– Я никогда не причиню тебе никакого вреда.
– Садитесь, – сказала я.
Ник придвинул к себе ближайший стул и уселся.
– Ник, – сказала я, – я должна защитить вас от ваших чувств. Я должна защищать себя. Наши сеансы зашли в тупик, и мы ничего не можем с этим поделать. Я полагаю, вам требуется интенсивное лечение у другого врача, и больница – самое лучшее место для этого.
Он положил руки на стол и уронил на них голову. Немного погодя, он сказал:
– Боже, я ощущаю себя таким дерьмом.
– Извините. Вы знаете, что вам не следовало сюда приходить. Это лишь подтвердило, с какими проблемами мы столкнулись. Так продолжаться не может. Пожалуйста, позвольте мне передать вас другому врачу, который сможет привести вас в порядок.
Он опустил голову в ладони и заплакал.
– Я не могу в это поверить. Сумасшедший дом.
– Ник! Вы представляете себе хорошую больницу? Я говорю о городском госпитале. Это прекрасное место, и вы проведете там всего несколько недель.
Он покачал головой.
– Нет. Нет. Мне этого не нужно. Я сам могу о себе позаботиться.
Я сидела рядом с ним, пока он не перестал плакать. Когда он наконец взял себя в руки, он поднял голову и сказал как что-то само собой разумеющееся:
– Итак, между нами все кончено.
– Да. – Я молилась, чтобы между нами все действительно было кончено.
Он встал и пожал мне руку.
– О'кей, док. Ты победила. Но только не больница. Я просто позвоню тебе во вторник, и мы поговорим о другом враче.
– Хорошо, – ответила я, полная уверенности, что он сможет совладать с собой. «Как все оказалось просто! – подумала я, когда он ушел. – Почему я не сделала этого раньше?»
Я позвонила Умберто, чтобы сообщить ему радостное известие, которое должно было снова сблизить нас. Я вкратце пересказала все Вэл, которая заменяла меня в эти выходные. Через час я оставила Франка в собачьем питомнике и улетела в Орегон. У меня было такое чувство, будто гора свалилась с моих плеч.
40
Бендонское побережье оказалось целебным и успокаивающим местом для такой неудачницы, какой я себя ощущала. В субботу я совершила долгую прогулку по пляжу и даже посидела в моем любимом гроте, наблюдая за восходом луны.
В воскресение на закате мы с отцом взяли у соседей лошадей и поскакали по побережью. Отец казался мне олицетворением моего детства. Его волосы были зачесаны назад. Плотно сбитый, он все еще был подтянутым и легко сидел в седле. Верхом на лошади он нравился мне больше всего. Он был сильным и уверенным в себе.
Когда мы повернули к дому, солнечные лучи уже окрасили вершины холмов и заиграли на воде. Я вспомнила другое, давнее утро. Тогда, тоже на рассвете, мой дядюшка Силки скакал впереди, отец за ним на гнедом жеребце, и я на моем пони. Силки пустил свою лошадь галопом, а отец, крикнув мне, чтобы я оставалась, устремился за ним во весь опор, низко пригнувшись к шее своего коня.
Я подождала немного, пока копыта моего пони не стали вязнуть в песке. Я знала, что мое место в этой дикой скачке вместе с ними. Я не собиралась отставать. Я крикнула «но!» своему пони, стукнула его маленькими ножками по бокам и галопом устремилась за ними. У меня захватывало дыхание, и встречный ветер трепал мои волосы.
Когда Силки и папа достигли финишной черты, они обернулись и увидели, что я мчусь им навстречу, мой жакет развевается у меня за спиной, маленькие ручки сжимают поводья. Я мчалась навстречу любви, навстречу радости.
Когда мы с отцом расседлали и вычистили лошадей я спросила:
– Ты слышал что-нибудь о Силки?
Лицо отца помрачнело.
– Открытка от него пришла. Он женился на какой-то молоденькой штучке из Нового Орлеана. Работает инструктором по рыбной ловле.
– А ты когда-нибудь писал ему или звонил?
– Нет. У меня нет ни номера, ни адреса.
Я понимала, что следует прекратить расспросы. А еще я знала, что Силки много раз присылал и свой адрес, и свой номер телефона.
Он был моложе моего отца на десять лет, и когда я была маленькой, он жил с нами, чтобы легче было платить за аренду. По-настоящему его звали Эверт, но они называли его Силки, потому что его подача была очень мягкой. Он мог бросить мяч так, что никто бы и не подумал, что в последний момент он вдруг изменит направление.
В тот год, когда мне было восемь лет, Силки так удачно выступил за команду Ассоциации Анонимных Алкоголиков, что его перевели в Национальную лигу и направили в Канзас-сити. Думаю, что мой отец, никогда не достигавший особых высот, не ожидал, что младший брат обойдет его. Они поссорились, отец стал больше выпивать и подолгу засиживаться за игрой в покер. Веселье ушло из нашего дома, как снег весной.
В субботу вечером мне приснилось, что мы с мамой попали под поезд, когда ехали на машине. Она широко и зловеще улыбнулась, сказав «прорвемся», а когда черная масса стала накрывать нас, лицо матери превратилось в лицо Ника, и я проснулась в холодном поту.
Воскресный пасхальный ужин был самым трудным моментом в эти выходные. Мама целую неделю готовила разные блюда и пригласила сестру моего отца с мужем и детьми.
У тети Лидии и дяди Гарольда было две дочери – одной двадцать четыре, а другой двадцать восемь лет. Обе были замужем, а у одной был и сын. Старшая дочь, Кэрол, пришла с мужем и сыном.
Мама любила Лидию, но всегда чувствовала в ней конкурентку. У дяди Гарольда неплохо шел деревообрабатывающий бизнес, они жили в дорогом доме в Медфорде. Дочери часто им звонили и навещали.
Днем я слушала, как смеются Лидия и Кэрол. Я никогда так не шепталась и не смеялась с моей матерью. Затем Лидия стала нянчить своего маленького внука, и я заметила, как смотрит на них моя мать. Глаза ее были печальными. Я знала, что она едва скрывает зависть.
Я пыталась избежать общения с матерью, и занялась мозаикой. На мозаике, которую я складывала, был изображен гавайский пейзаж с водопадами, тропическими растениями и огромными орхидеями.
Незадолго до ужина позвонил Умберто – я была просто счастлива услышать его голос. Впервые за много месяцев я почувствовала, что по-настоящему близка ему. Он сказал, что под Пасху у него в ресторане было огромное количество заказов, и теперь он целиком поглощен работой. Я пообещала ему, что мы увидимся во вторник вечером.
Мама превзошла сама себя. На ужин была жареная индейка, нашпигованная кукурузой, брокколи и пирог с кокосовым кремом. Я вспомнила о Нике, подумав, как одиноко ему должно быть на Пасху, но тут же постаралась забыть об этом.
После ужина, когда я вытирала посуду на кухне, мама попросила:
– Дорогая, расскажи мне пожалуйста про Умберто. Как у вас с ним дела?
– Есть небольшие проблемы. Мы оба много работаем, и у нас недостаточно времени друг для друга.
– Ну так? – спросила Кэрол, входя в кухню с детской пижамой в руках. – Вы собираетесь жениться или нет?
Неужели это имело такое значение для моей семьи?
– Не знаю, – ответила я и принялась яростно вытирать кастрюли, с грохотом расставляя их по местам.
– Оооо, как трогательно, не так ли! – заметила моя двоюродная сестра.
– Почему бы тебе не отстать от меня? – сказала я, швырнула кухонное полотенце и вышла из кухни. Я присоединилась к мужчинам, полная решимости сохранять контроль над собой. «Не позволяй им изводить себя, – думала я. – То, что они так себя ведут, не означает, что ты должна делать то же самое».
Позже мама зашла ко мне в спальню. Я лежала на кровати в одежде и вспоминала, как хорошо мне было с Умберто, когда мы были здесь вместе. Он даже спрашивал, как зовут каждого из моих многочисленных плюшевых медведей, которые лежали в кресле-качалке.
Из-за усталости мама хромала сильнее, чем обычно.
– Мне очень жаль, что Кэрол испортила тебе настроение, – сказала она.
– Все в порядке. Просто я устала и подавлена. Я погорячилась.
– Почему бы тебе не остаться здесь на всю неделю и не отдохнуть? Я была бы рада немного с тобой понянчиться.
Я улыбнулась.
– Я знаю. Но у меня дел по горло.
– Дорогая, тебе следует больше думать о себе. У тебя круги под глазами, и ты так похудела. Я не хочу, чтобы ты заболела.
Мама стала хлопотать вокруг меня и требовать, чтобы я померила температуру. В это время разразилась гроза, и полил дождь. Я снова чувствовала себя тринадцатилетней девочкой, закрывшейся в своей комнате, нуждающейся в убежище.
Уложив меня в постель, мама провела ладонью по моему лбу и прошептала:
– Сара, я люблю тебя больше жизни. Мной овладел приступ кашля.
Когда все улеглись, я прошмыгнула вниз, нашла дождевик отца и выбежала в холодную темноту задней аллеи. По старой привычке ноги сами понесли меня к берегу. Ветер щипал мне лицо, но меня это успокаивало, и я бежала все быстрее.
Когда я добежала до пляжа, дождь усилился, и я уже медленно подошла к кромке воды. Мне стал ясен весь уклад моей жизни. Хлопоты моей матери, моя решимость быть сильной и независимой, во всем полагаться только на себя. Бег был для меня единственным способом расслабиться.
Надвигался шторм, луну то и дело закрывали серо-голубые и черные облака. Я легла на песок и стала считать звезды на ночном небе. Слова из стихотворения Пабло Неруды, которые читал мне Умберто, всплыли в моей памяти: «Ночь наступает, а звезд все нет».
Утром в понедельник моя мать, я и Кэрол повели ее сына на крытый каток. Пока Кэрол носилась за ним по всему катку, мы с матерью стояли у бортика и наблюдали за ними. Мимо нас пронеслись три молодых человека, обдав нас свежим ветерком.
– Я никогда не испытывала ощущения быстрого и свободного движения, – с сожалением сказала моя мать.
Мне было жаль ее. Даже до аварии страх удерживал ее – она не ездила верхом, не каталась на лыжах или коньках. А теперь, с поврежденной ногой, она уже навсегда лишена такой возможности.
– Ты могла бы попробовать плавание, – предложила я.
– Могла бы, конечно, – ответила она, но я знала, что она никогда не станет этого делать. Она утратила стремление освободиться от своих внутренних цепей, Я любила ее, и мне было невыносимо тяжело это сознавать.
Я чувствовала, что ветер Орегона прибавил мне сил, несмотря на все сложности с матерью. Я исполнилась решимости на следующий день положить конец этому делу с Ником.
41
Мое хрупкое душевное спокойствие было разрушено за считанные секунды в понедельник вечером одним телефонным звонком. В половине двенадцатого я устроилась поудобнее в постели, чтобы посмотреть по телевизору новости. Я уже предупредила о приезде Вэл и Умберто и позвонила родителям с сообщением о моем благополучном возвращении.
Это мог звонить кто угодно из моих пациентов, но я знала точно, что это Ник, и мне было противно снимать трубку.
На третьем звонке я не выдержала и подошла к телефону. Незнакомый мужской голос произнес:
– Это управление полиции Лос-Анджелеса, говорит сержант Дарвиль. Вы доктор Сара Ринсли?
– Да.
– Вы врач больного по имени Николас Арнхольт-младший?
Я вся напряглась и ответила, что я та, кто ему нужен, и что Ник действительно мой пациент.
– Доктор, сегодня вечером ваш пациент совершил попытку самоубийства.
Комната поплыла у меня перед глазами. Я была как в тумане, пока полицейский рассказывал мне, что Ник принял снотворное вместе с алкоголем и теперь пребывал в коме в госпитале Дэниэла Фримана. Затем он попросил разрешения приехать ко мне домой и провести допрос.
Я согласилась. Тут же повесив трубку, я встала и бросилась к шкафу за одеждой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46