– Я не знала, что ты куришь, – заметила я.
– Я и не курю. Только когда чем-то расстроен. – Неоновые лампы отбрасывали мрачную тень на его лицо.
К моему огромному облегчению операция Франку не потребовалась. Внутривенные вливания и рвотные препараты сделали свое дело. Мы оставили его в лечебнице еще на один день, а сами медленно поехали домой. Молчание давило на меня.
Попав в дом, я впервые заметила, сколько Франк всего перепортил. На ковре в гостиной лежали остатки двух великолепных диванных подушек. Набивка была выпотрошена и наполовину съедена. Кровавый след, тянущийся от кухни к входной двери, довершал эту ужасную картину.
Я обессиленно рухнула на стул в столовой:
– Я знаю, что он испортил твой диван. Я заплачу за него. Обещаю.
Умберто взял из кухни пакет для мусора, а затем, молча, пошел вдоль оставленного Франком кровавого следа, собирая останки подушек.
Я сказала:
– Я знаю, как ты любил этот диван. Я расплачусь с тобой в течение четырех месяцев.
Умберто помрачнел, швырнул на пол пакет и подошел к столу.
– Дело не в деньгах! Мне наплевать на деньги! Дело в нас! Просто эта собака волнует тебя гораздо больше, чем я!
– Это неправда!
– Неправда? – он стукнул кулаком по столу. – Ты выйдешь за меня замуж? Понятно, что нет. Ты сократишь свою работу, чтобы уделять мне больше времени? Господь не велит. Ты хотя бы снимешь с себя подаренное мной дорогое платье так, чтобы не порвать его? Об этом нечего и думать! Ты думаешь только о себе и о том, что нужно тебе. Я устал от этого! Я устал значить для тебя меньше, чем что бы то ни было другое, включая твою собаку. Я заслуживаю большего!
Я уронила голову на руки и заплакала. Через несколько минут Умберто поднялся и ушел в спальню.
Вдруг я вспомнила свою мать, как она в таком же точно положении рыдала из-за неверности моего отца. Тогда, спрятавшись под лестницей, я поклялась себе, что никогда не позволю ни одному мужчине довести себя до подобного положения.
Если между нами все кончено, решила я, то я должна уйти достойно. Я пошла на кухню, чтобы навести порядок.
Моя голова разламывалась, во рту у меня пересохло. Склонившись над фарфоровой раковиной, я умыла лицо холодной водой и несколько раз наполняла ею ладони, чтобы напиться. Мне не хотелось оставлять в доме Умберто никакого беспорядка, ни одного грязного стакана. Я решила вымыть пол на кухне, пропылесосить ковер и уйти.
Я нашла в кладовой тряпку и наполнила таз мыльной водой. Эсперанца устроила невообразимую возню и стала раскачивать свою клетку. Для нее подошло время завтрака. Я сняла ткань, которой была завешена клетка, и пожелала ей доброго утра.
– Мне плевать на деньги! – громко прокричала птица. – Мне плевать на деньги!
Несмотря на все свое отчаяние, я не выдержала и рассмеялась, а затем, просунув в клетку палец, почесала ей шейку. Когда работа была окончена, в кухню вошел Умберто. На нем был чистый спортивный костюм, а в руках он держал пакет с мусором.
– Боже праведный! – прокричала Эсперанца. – Позовите моего адвоката!
Мы оба посмотрела на птицу, затем друг на друга и усмехнулись.
– Мне плевать на деньги! Поторапливайся! – кричала Эсперанца.
Мы рассмеялись еще громче.
– Ты выйдешь за меня замуж? Ты выйдешь за меня замуж? – не унималась птица.
Я приставила швабру к раковине и подошла к Умберто.
– Я очень люблю тебя, – сказала я. – Пожалуйста не бросай меня.
– Подойди сюда, – сказал он, отошел к обеденному столу и сел. – Если мы с тобой хотим продолжить наши отношения, кое-что придется изменить.
Я села напротив и кивнула головой.
– Ты хочешь проводить больше времени со мной по вечерам?
– Да.
Я еще не представляла себе, как это мне удастся, но мне не хотелось его потерять.
– А как насчет этого твоего особенного пациента? Ты собираешься когда-нибудь избавиться от него?
«Неплохой вопрос», – подумала я.
– Мне бы Хотелось передать его кому-нибудь другому, но для этого нужно выбрать удачное время. Иначе все, чего мы добились, пойдет насмарку.
– Хорошо, я уважаю твое мнение. Просто я устал от этого.
– Дорогой, извини меня. Я все сделаю, чтобы как можно больше времени проводить с тобой. Я не виню тебя за то, что ты вышел из себя.
Он поднял руку и слегка раздвинул большой и указательный пальцы.
– Я вот настолько близок к тому, чтобы расстаться с тобой.
Мои глаза снова наполнились слезами.
– Я надеюсь, что ты этого не сделаешь. Единственное, что ты должен принять, это мои экстренные вызовы. Когда они поступают, я обязана бросать все. И с этим ничего не поделаешь.
– Если мы действительно близки друг другу, я научусь с этим мириться. Но с Франком тоже придется что-то делать.
– У меня есть один знакомый. Он психолог – специалист по животным. Я сегодня позвоню ему.
Специалист по животным прибыл к Умберто в субботу, в девять часов утра. Джард выглядел старше, чем я его помнила. Он слегка округлился, и над его бермудами цвета хаки свисал небольшой животик. Он уселся в гостиной и стал внимательно слушать наш рассказ. При этом он кивал головой и поглаживал Франка, уткнувшегося носом ему в ноги.
– Тут есть две причины. Во-первых, Франк ревнует Сару к вам, – сказал он Умберто. – Он привык быть мужчиной в доме, а вы вторглись на его территорию. Во-вторых, он никак не может привыкнуть к новому месту.
– Не надо шутить, – сказал Умберто.
– Собаки такие существа, для которых привычка много значит. Они ведут себя лучше, когда все им привычно.
Я была вынуждена признать, что никогда не занималась воспитанием Франка. Джард доверительно улыбнулся.
– Нет проблем. Мы можем начать прямо сейчас. Но есть одно непременное условие. Это должен делать Умберто.
Умберто неодобрительно покачал головой.
– Я так и знал, что все сведется к этому. Франку пришлось все время ходить в строгом ошейнике. Для занятий Умберто использовал крепкий шестифутовый поводок. Обучение началось с выполнения элементарных команд.
– И еще – больше никогда не бейте его, – добавил Джард. – Возьмите банку из-под арахиса, наполните ее наполовину монетами и в следующий раз, когда он направится к дивану, хорошенько встряхните ее. Шум испугает его, и он больше не подойдет к дивану.
– Я и не подозревал, что это так сложно, – пробурчал Умберто.
– Но и это еще не все. Уделяйте Франку минут по десять в день, чтобы поиграть в его любимую игру.
– Его любимая игра, это описать диван с той стороны, где я сплю, – высказался Умберто.
Джард рассмеялся и почесал Франка за ухом.
– Попробуйте побросать ему мячик или повозитесь с ним на полу.
– Я лучше попробую мячик. – Умберто стряхнул с рубашки воображаемую шерсть.
Они отправились во двор, и я стала с удовольствием наблюдать, как Джард учил Умберто управляться с поводком и строгим ошейником. Франку все это не доставляло никакого удовольствия. Он высунул язык, садился, когда требовалось стоять и ложился, когда нужно было сидеть.
– Вы только посмотрите на него, – крикнула я. – Это совершенно бесполезно.
– Нет, – ответил Джард. – Просто это требует времени и упорства. Но я обещаю вам, что это поможет.
35
Каждый раз, когда Ник посещал ранчо Мак Катченов, он увозил с собой что-нибудь, что символизировало для него семейную жизнь, по которой он так тосковал: детские тарелочки Мегги с изображением всевозможных зверушек, кубки ее отца, полученные за победы в гольфе, видеозаписи дней ее рождения. Каждую неделю мы обсуждали с ним значение тех или иных предметов в надежде, что у него пройдет потребность красть. Про себя я думала, что он может подобрать ключ к моему кабинету и украсть из него что-нибудь.
В последние недели отношения между Ником и Мегги сделались особенно бурными – он то неудержимо занимался с ней любовью, то изводил ее. Он ненавидел ее железное спокойствие. Несколько раз я замечала ему, что его чувства к Мегги повторяют то, что он испытывал ко мне, но он неизменно отвечал:
– Это другое, – и отказывался продолжать разговор.
Подготовка к очередному суду совсем измотала его. Он защищал интересы человека, который перенес мозговую травму в результате воздействия токсичных химикатов, и компания Ника должна была выступить против «влиятельных шишек», обвиняя во всем корпорацию, которая эти химикаты производит. Этот случай должен был стать решающим в карьере Ника. Компаньоны возлагали на него большие надежды. Они вложили в судебные издержки сотни тысяч долларов, зная, что, если он выиграет, это принесет огромную прибыль.
Когда суд начался, каждый наш сеанс стал сводиться к анализу прошедшего дня, к пересказу выступлений свидетелей и того, какое они произвели впечатление на присяжных.
На второй неделе процесса он сказал как-то:
– Не исключено, что сегодня я проиграл все дело. Я растерялся во время перекрестного допроса. Не смог противостоять этому парню. Не смог сосредоточиться. Я попросил десятиминутный перерыв просто для того, чтобы привести мысли в порядок. Хорошо еще, что он был сегодня последним свидетелем.
– А что, по-вашему, произошло?
– Не знаю. Я слушал его и думал: этот решающий. Если мне удастся победить его, можно смело идти домой. Но я продул.
– Может быть, мысль о том, что он большая шишка, оказала на вас такое влияние?
– Да, но обычно я люблю рискованные моменты, когда на карту поставлено все.
– Возможно, это другой случай.
– Да, я могу лишиться работы.
Я надеялась, что это не так. Ник был совершенно выбит из равновесия.
– Но знаете, что смешно? Раньше у меня все получалось в зале суда, а потом я бежал в туалет с поносом. Теперь же все было ужасно, но зато с моим желудком все в порядке.
– Может быть, на последнем этапе и в суде все будет в порядке, и вы будете хорошо себя чувствовать. – Я цеплялась за последнюю надежду.
Вэл как-то раз взглянула на меня и сказала:
– Ты так похудела. Что случилось?
– Очень много работы. Даже перекусить некогда.
– Все тот же пациент?
– И он тоже. Это все равно, что ходить по канату без страховки. Иногда мне кажется, что он вот-вот потеряет контроль над собой. Но чтобы его госпитализировать, оснований недостаточно. Клянусь, что больше никогда в жизни не возьмусь ни за один подобный случай.
– А еще что происходит?
– Ссоримся с Умберто. Меня беспокоят все эти женщины, которые его окружают. Да и сплю мало.
– Все наладится. Почему бы вам не уехать? Погреетесь, отоспитесь недельку.
– Это потрясающая мысль. Я пообещала матери приехать на Пасху, но, может быть, поеду в июне. А ты как?
– По-разному. Гордон с ума сводит своей ипохондрией. Каждый день он подозревает, что у него какая-нибудь форма рака. И теперь принимает гомеопатию.
– Пусть он поговорит с Линдой. Она про эту дрянь все знает.
– Мне меньше всего хочется его в этом поддерживать.
Прежде чем попрощаться, Вэл взяла меня за руку и сказала:
– Знаешь, мне кажется, что ты в состоянии контролировать любую ситуацию, которая возникает у тебя на работе. Но у каждого бывают пациенты, которых контролировать невозможно. Даже Гарольд Сирлз признался, что один парень чуть не довел его до психоза.
– Я справлюсь, Вэл. Я справлюсь. Я уже почти справилась.
На этой неделе мне предстояло обсуждать со своими студентами ипохондрию и психосоматические заболевания. Я даже приготовила им копию своей лекции по этому вопросу.
Я с нетерпением ждала встречи с группой. Там меня уважали, и я могла себе позволить расслабиться. Радиопередача тоже позволила мне почувствовать свою значимость, но все это отняло у меня целых два дня, и я наняла врача, который разбирал почту с откликами и отвечал на письма.
Когда конец процесса был уже близок, Ник сказал:
– Не знаю, что я буду делать, если проиграю. Обердорф каждый день спрашивает меня о том, как идут дела.
– А что может произойти в худшем случае?
– Меня уволят. Мне будет трудно устроиться на хорошее место в другой компании. Я сделаюсь никому не нужным.
– Но в каждом процессе бывают проигравшие.
– Да, это одно из правил игры, ты всегда говоришь себе, что это не важно, так как ты сделал все, что мог. Но мне это не приносит утешения. Для меня победа – все. Меня не интересует закон.
– Но как же вы выбрали свою профессию?
– Мне были нужны деньги, добытые честно. Некоторые студенты-юристы мечтают стать сенаторами и бороться за справедливость. Я же мечтал о шикарной машине.
– Было что-нибудь еще, что особенно вас интересовало?
Он вздохнул и почесал в затылке.
– Может, это звучит и глупо, но всегда мне хотелось играть на фортепиано. Мне нравился звук органа в церкви. После школы я пробирался в ближайшую лавку музыкальных инструментов и пытался играть. Я до сих пор помню, какой там стоял запах полированной мебели и старого линолеума. Один из продавцов научил меня играть «Удивительную грацию». Иногда, когда я попадаю в чей-то дом, я сажусь к пианино и играю.
– А вы никогда не брали уроков музыки?
– Нет. Я не мог себе позволить купить пианино. Как-то раз я принес домой прокатные цены на музыкальные инструменты и показал их отцу, но он сказал: «Как-нибудь потом». Но это потом так никогда и не наступило. Продавец научил меня играть на «Мелодике» – мне она тоже очень понравилась.
– А что это такое?
– Похоже на миниатюрное пианино. Ты дуешь в нее и нажимаешь клавиши. Самые лучшие делают в Германии. Тогда они стоили только пятьдесят долларов. Я просил Кенди купить ее мне, и она обещала. Я даже пошел и выбрал одну, на случай, если она пойдет со мной в магазин. Как раз тогда она от нас и ушла. Я больше в этот магазин никогда не ходил.
– Вы никогда не говорите, что значил для вас ее уход.
Он замолчал, пытаясь подавить свои чувства. Но когда он заговорил, голос его был дрожащим и жалобным.
– Это было что-то ужасное. Она не оставила после себя и следа. Ни разу не позвонила. Ни разу не написала. Все это убедило меня в бессмысленности любви. После этого отец стал называть ее сукой, и я тоже.
– А теперь вы не могли бы ее найти, чтобы поговорить?
– Это было бы ни к чему. И потом я уже сказал – для меня она умерла.
– А может, вам еще не поздно научиться играть на пианино?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46