https://wodolei.ru/catalog/unitazy/ampm-joy-c858607sc-29950-item/
Мне не нравилось, когда Умберто расспрашивал меня о работе и то, как он иронизировал, когда не получал от меня ответов. Да еще эти женщины из «Парадиза», которые лезли к нему обниматься и приглашали устраивать столы для своих вечеринок!
Одной из причин открытого конфликта стала моя собака. По вечерам в будни, когда горничная Умберто оставалась в его доме, он ночевал у меня, и я могла присматривать за Франком. Выходные я проводила у него и привозила собаку с собой.
Увидев Франка в первый раз, Умберто повел себя предельно честно. Он прямо заявил:
Я знаю, что ты любишь этого пса, но выглядит он нелепо.
Франк ответил тем, что поднял к потолку свою вытянутую морду и залаял, как и подобает бассету.
– По-моему, он неотразим – заспорила я, – у него такое выразительное и скорбное лицо.
Проблема заключалась не только во внешнем облике Франка. Он стаскивал со стула брюки Умберто и устраивал из них уютную подстилку. Если Умберто приносил домой еду, Франк использовал любую возможность, чтобы добраться до нее. Он сопел и тыкал нас своим холодным носом, когда мы занимались любовью, а если мы его запирали, поднимал невыносимый лай. От него пахло солью и грязью, а частенько и еще кое-чем, что он находил во дворе.
– Почему бы тебе не вымыть его? – спрашивал Умберто.
– Он ненавидит воду. Я обычно поручаю это ветеринару раз в несколько месяцев.
Кроме того, Франк терпеть не мог, когда его вырывали из привычной обстановки. Несколько раз, когда я привозила его к Умберто, он выражал свое негодование тем, что бежал наверх, в спальню и мочился на ту сторону кровати, где спал Умберто. Это приводило Умберто в ярость.
– Нет! Дурная собака! – кричал он всякий раз, когда видел, что мой несчастный пес бежит вверх по ступенькам. Когда нам в третий раз пришлось ночевать в спальне для гостей, Франку навсегда было запрещено подниматься наверх.
Проблема заключалась в том, что дом Умберто не был приспособлен для непослушного пса, и хотя мы и установили специальную дверь, чтобы изолировать Франка на кухне в наше отсутствие, по возвращении мы частенько обнаруживали бархатные диванные подушки на полу. При этом они бывали изрядно смочены его слюной. Каждый раз Умберто был вынужден забивать в дверь все новые и новые гвозди, а я крутилась рядом, шлепала Франка и извинялась.
Сложности возникали и с попугаихой. Это был ее дом, и она не любила, когда в нем появлялись другие животные. На первых порах, при появлении Франка, она пронзительно кричала:
– Позовите моего адвоката! – и отказывалась выбираться из клетки.
Франк, которому никогда не доводилось видеть вблизи подобных птиц, садился напротив и лаял.
Умберто пытался заставить Эсперанцу поближе познакомиться с Франком, для чего сажал ее к себе на запястье и подносил ее к самому носу надежно привязанного пса. Когда птица прониклась уверенностью, что ей ничто не грозит, она принялась отдавать Франку всевозможные команды. Иногда он даже их выполнял, так как она умела превосходно имитировать мой голос. Умберто начал по субботам угощать Франка рюмочкой «Джека Дэниелса», от чего Франк быстро дурел.
Я плохо спала: меня часто будил храп Умберто. В полусне мне виделись маленькие уединенные домики и красивые сельские коттеджи со ставнями на окнах. А иногда я оказывалась на необитаемом острове в тропиках, и выбраться оттуда не было никакой возможности; или в моем кабинете, причем дверь оказывалась запертой снаружи.
Мне хотелось поговорить обо всем этом с Вэл. Три или четыре раза я даже звонила ей и оставляла сообщения, но она на них не отвечала. Все это тревожило меня, и однажды я позвонила ей домой поздно вечером. Она ответила сонным голосом.
– Извини, что я тебя разбудила, дорогая. Ты куда-то пропала, и я уже начала волноваться.
– Со мной все отлично. Я виновата, что не смогла сразу перезвонить тебе, – прошептала она. – Гордон переехал ко мне.
– Боже праведный, Вэл, а может это как раз и хорошо? – я тоже начала говорить шепотом, хотя в этом не было никакой необходимости.
– А как у вас дела с Умберто?
Я пересказала ей свои сны, и она заметила:
– Ты боишься оказаться в ловушке.
– Все потому, что он ревнует меня к моим пациентам! Хотя, конечно, я могу его в чем-то понять. На этой неделе ему дважды приходилось ужинать без меня. Причем я была вынуждена отказываться в самый последний момент. Но что, если я выйду за него замуж, а он и впрямь раздует из этого настоящую проблему?
– Пожалуй, если у тебя будет больше свободного времени, это пойдет вам на пользу.
– Я и так отказываю в консультациях направо и налево. Беда в том, что мои мысли все еще заняты этим пациентом, и Умберто это знает.
– А может, есть еще что-то? Ты не собираешься сама пройти несколько сеансов?
– Собираюсь.
Но для этого у меня все равно не было времени, и поэтому, повесив трубку, я попыталась сама себя протестировать. Я стала перебирать весь свой предшествующий опыт отношений с мужчинами в поисках повторяющихся ситуаций.
Во время нашей следующей встречи Ник признался мне, что прямо перед сеансом он мастурбировал в мужском туалете в надежде уменьшить свое влечение ко мне. Меня это насторожило – мне показалось, что его способность контролировать свои чувства ослабевает. Я сказала ему, что, по моему мнению, ему следовало пройти курс медикаментозного лечения, чтобы снизить возбудимость и справиться с душевным состоянием. Я была очень настойчива, и Ник в конце концов записался на прием к одному врачу, которого я считала специалистом в области психотропного лечения. Этот врач прописал Нику средство для подавления репрессии и успокаивающее, и Ник согласился эти лекарства принимать.
Но мои собственные волнения на этом не кончились. Я стала опасаться, что Ник потеряет контроль над собой и явится в мой кабинет в конце дня, когда уйдет последний пациент. Я боялась, что он попытается заставить меня вступить с ним в связь, может быть даже изнасиловать меня. А что, если он придет в ярость, когда поймет, что не сможет мной обладать? Способен Ли он застрелить меня? Или задушить? Я так де думала, но и полной уверенности в обратном у меня не было. Каждый из нас изливает запас жестокости на самого любимого человека, и Ник тут не исключение.
Хотя я больше и не замечала. Ника возле своего дома, я стала задергивать на ночь портьеры на окнах, думая, что он где-то рядом, хоть я его и не вижу.
– Раз тебя это так беспокоит, нужно что-то делать, – сказал Умберто.
– Меня это не слишком беспокоит, но все же я ставлю охранную сигнализацию, ведь это все равно необходимо. А портьеры я задергиваю, чтобы обеспечить нам покой.
– Почему бы тебе не переехать ко мне? Я был бы рад этому.
Я поцеловала его:
– Я еще не готова к этому. Может быть через некоторое время.
– Мне ненавистно то, что этот малый сделал из твоей жизни. Почему ты сама не хочешь этого признать?
В течение нескольких следующих недель мне удавалось сводить наши отношения к общению в моем кабинете, пока Ник не начал будить меня по утрам звонками через телефонистку по экстренному телефону. Несмотря на то, что я всегда сама вставала и сама снимала трубку в другой комнате, Умберто прекрасно знал, кто звонит. Несколько раз он говорил мне:
– Тебе следует избавиться от этого парня.
А для меня то, что Ник стал звонить через оператора, было триумфом.
То, что Ник говорил мне по телефону, можно было квалифицировать как всплеск отчаяния. Обычно подобные всплески имели место после того, как он выпивал добрые полбутылки джина или возвращался домой после неудавшейся вечеринки с какой-нибудь женщиной. При всем том я подозревала, что он не случайно выбирает именно это время для своих звонков. Он испытывал какое-то удовлетворение, осознавая, что заставляет меня вылезать из постели. Несколько раз я довольно резко обрывала его словами:
– Об этом мы можем поговорить и завтра.
После этих ночных звонков я каждый раз радовалась, что сейчас нет радиопередач. Одноразовое общение с людьми, звонившими на радио, не идет ни в какое сравнение с многомесячным общением с одними и теми же пациентами.
Новая передача началась с общения с заядлой обжорой. Та купила себе две дюжины жареных пирожков и ела их, пока не почувствовала себя плохо. И все же она не стала выбрасывать оставшиеся, посчитав это грехом. Было еще два звонка от таких же обжор: одна женщина страдала тем, что прятала еду у себя в гараже. Другой, студент колледжа, имел патологическое пристрастие к пшеничным лепешкам. Последний звонок оказался от мужчины, который признался в том, что влюблен в своего врача.
– Нет ничего необычного в том, что вы влюбились в человека, который вас всегда готов так внимательно выслушать.
– Но мне кажется, что она тоже меня любит, только боится в этом признаться.
Неожиданно мне стало не по себе. И как я могла не узнать его голоса? Я заговорила о том, что он принял за любовь совершенно другие чувства, разъединила линию и переключилась на рекламу.
Звукооператор с недоумением посмотрел на меня и спросил, в чем дело.
– Наверное, у меня снова грипп, – ответила я. – Я вся горю.
Встретившись на следующий день с Ником, я велела ему никогда больше не звонить мне в студию.
– Мне просто было интересно, будет ли ваш ответ отличаться от того, что вы говорите мне в личной беседе, – объяснил он.
– Мне кажется, что вы просто пытаетесь противостоять мне всеми имеющимися у вас средствами. Я не могу выразиться более ясно. Мое лечение подразумевает прямой диалог между вами и мной здесь, в кабинете.
Уходя, он пристально посмотрел мне в лицо:
– Я нравлюсь вам, но вы не позволяете себе слишком уж сильно меня любить, не так ли? Иногда вы даже хотите меня. Я это чувствую.
Я старалась быть как можно более осторожной.
– Вы ставите меня в такое положение, что любой мой ответ может показаться обидным: если я скажу, что действительно иногда хочу вас, это может напугать ваше детское «я», которое стремится быть защищенным от собственных импульсов; если я скажу, что не хочу вас, то живущий в вас взрослый мужчина может почувствовать себя отвергнутым и оскорбленным. Если я промолчу, вы можете сделать любой из этих выводов.
– Вы уходите от ответа. Ну, что ж, вы достаточно умны. Пожалуйста, можете не отвечать. Я и сам знаю, что я прав, и этого достаточно.
Я бессильно опустилась на стул, когда он ушел.
30
На той неделе Захария пригласил меня в свой дом в Бель-Эр. Это был красивый дом из дерева и камня, в тюдоровском стиле. Всем своим видом он навевал ощущение вечности и непоколебимости. Восточные ковры, темный пол из каштанового дерева, тяжелая мягкая мебель – все это согревало и успокаивало. Когда он повел меня в свой кабинет, я почувствовала себя ребенком на руках матери.
– Хотите кофе? – спросил Захария.
Я утвердительно кивнула головой, он ненадолго вышел, и через несколько минут вернулся с подносом, на котором дымились две чашки кофе, стояла вазочка с сахаром и кувшинчик со сливками.
– Я иссякла, – сказала я. – Я делаю все возможное, чтобы удержать этого парня в рамках, но это плохо помогает. Он разрушает мои отношения с любимым человеком, отнимает у меня время и вообще пугает меня.
Выслушав все подробности, Захария сказал:
– У него раздвоение личности. Он спроецировал на вас все, что в нем есть хорошего, и теперь ему нужна физическая близость с вами, чтобы обрести собственную целостность. Для него не существует границ между вами. Он может думать, будто вы испытываете те же чувства, что и он. Возможно, он предполагает, что его потребности – это ваши потребности.
– Но вы говорите о нем, как о психопате, а по-моему, он не такой.
– Я не считаю его психопатом. Но, испытывая подобные чувства к вам, он регрессирует.
Я неуверенно кивнула головой, положила в кофе пару ложек сахара и сделала глоток.
– А как бы вы поступили?
– Скорее всего, так же. Старался бы придерживаться строгих границ. Ограничил бы количество телефонных звонков в неурочные часы. Если ему требуется дополнительное общение, назначьте ему еще несколько сеансов. Вы можете выбраться из этой ситуации, только если будете держать лечение под контролем.
Захария поставил свою чашку на столик и откинулся назад так, что спинка стула пришла в полугоризонтальное положение. – Вы все еще испытываете по отношению к нему какие-то сексуальные желания?
– Нет. Его неотразимость теперь только злит меня. Я уверена: он звонит по ночам, потому что знает, что я в постели с другим мужчиной.
– Это плохо.
Я посмотрела на уставленную книгами стенку:
– Куда уж хуже! Он же вмешивается в мою личную жизнь!
Захария выпрямился на стуле:
– Возможно, вы пытаетесь уберечь себя от чего-то.
Я всматривалась в глубокие морщинки по углам его рта. В жизни Захарии были страдания. Мне не были известны подробности. Я слышала что-то о ребенке с церебральным параличом, смерти, повторном браке. Я уважала его мужество и его мнение.
– Возможно, – сказала я.
После встречи с Захарией я обрадовалась, увидев у ворот своего дома машину Умберто. Я открыла дверь и громко поздоровалась, но никто мне не ответил. Пройдясь по дому, я услышала звук льющейся в ванной воды, приглушенный закрытой дверью. Я улыбнулась, представив себе, как Умберто лежит, вытянувшись, в ванне.
Его одежда валялась на кровати. Я быстро сложила свою одежду рядом с его и, обнаженная, отправилась на цыпочках в ванную.
Я открыла дверь и быстро юркнула внутрь, чтобы не выпустить пар, но приветствием мне был протяжный и печальный вой. Оглядевшись, я заметила следы борьбы. Это была какая-то мешанина из мыла, поводков, собачей шерсти и страха.
Умберто был в шортах. Насквозь промокший, он стоял на коленях перед ванной. В ванне, наполненной на четыре дюйма водой, на резиновом коврике стоял Франк. На голове у него была высокая шапка мыльной пены.
Я расхохоталась. Завидев меня, Франк принялся лаять и попытался выбраться из ванны. Умберто сгреб его в охапку и усадил назад, покрывшись при этом мыльными пузырями и собачьей шерстью.
– Мы уже почти закончили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Одной из причин открытого конфликта стала моя собака. По вечерам в будни, когда горничная Умберто оставалась в его доме, он ночевал у меня, и я могла присматривать за Франком. Выходные я проводила у него и привозила собаку с собой.
Увидев Франка в первый раз, Умберто повел себя предельно честно. Он прямо заявил:
Я знаю, что ты любишь этого пса, но выглядит он нелепо.
Франк ответил тем, что поднял к потолку свою вытянутую морду и залаял, как и подобает бассету.
– По-моему, он неотразим – заспорила я, – у него такое выразительное и скорбное лицо.
Проблема заключалась не только во внешнем облике Франка. Он стаскивал со стула брюки Умберто и устраивал из них уютную подстилку. Если Умберто приносил домой еду, Франк использовал любую возможность, чтобы добраться до нее. Он сопел и тыкал нас своим холодным носом, когда мы занимались любовью, а если мы его запирали, поднимал невыносимый лай. От него пахло солью и грязью, а частенько и еще кое-чем, что он находил во дворе.
– Почему бы тебе не вымыть его? – спрашивал Умберто.
– Он ненавидит воду. Я обычно поручаю это ветеринару раз в несколько месяцев.
Кроме того, Франк терпеть не мог, когда его вырывали из привычной обстановки. Несколько раз, когда я привозила его к Умберто, он выражал свое негодование тем, что бежал наверх, в спальню и мочился на ту сторону кровати, где спал Умберто. Это приводило Умберто в ярость.
– Нет! Дурная собака! – кричал он всякий раз, когда видел, что мой несчастный пес бежит вверх по ступенькам. Когда нам в третий раз пришлось ночевать в спальне для гостей, Франку навсегда было запрещено подниматься наверх.
Проблема заключалась в том, что дом Умберто не был приспособлен для непослушного пса, и хотя мы и установили специальную дверь, чтобы изолировать Франка на кухне в наше отсутствие, по возвращении мы частенько обнаруживали бархатные диванные подушки на полу. При этом они бывали изрядно смочены его слюной. Каждый раз Умберто был вынужден забивать в дверь все новые и новые гвозди, а я крутилась рядом, шлепала Франка и извинялась.
Сложности возникали и с попугаихой. Это был ее дом, и она не любила, когда в нем появлялись другие животные. На первых порах, при появлении Франка, она пронзительно кричала:
– Позовите моего адвоката! – и отказывалась выбираться из клетки.
Франк, которому никогда не доводилось видеть вблизи подобных птиц, садился напротив и лаял.
Умберто пытался заставить Эсперанцу поближе познакомиться с Франком, для чего сажал ее к себе на запястье и подносил ее к самому носу надежно привязанного пса. Когда птица прониклась уверенностью, что ей ничто не грозит, она принялась отдавать Франку всевозможные команды. Иногда он даже их выполнял, так как она умела превосходно имитировать мой голос. Умберто начал по субботам угощать Франка рюмочкой «Джека Дэниелса», от чего Франк быстро дурел.
Я плохо спала: меня часто будил храп Умберто. В полусне мне виделись маленькие уединенные домики и красивые сельские коттеджи со ставнями на окнах. А иногда я оказывалась на необитаемом острове в тропиках, и выбраться оттуда не было никакой возможности; или в моем кабинете, причем дверь оказывалась запертой снаружи.
Мне хотелось поговорить обо всем этом с Вэл. Три или четыре раза я даже звонила ей и оставляла сообщения, но она на них не отвечала. Все это тревожило меня, и однажды я позвонила ей домой поздно вечером. Она ответила сонным голосом.
– Извини, что я тебя разбудила, дорогая. Ты куда-то пропала, и я уже начала волноваться.
– Со мной все отлично. Я виновата, что не смогла сразу перезвонить тебе, – прошептала она. – Гордон переехал ко мне.
– Боже праведный, Вэл, а может это как раз и хорошо? – я тоже начала говорить шепотом, хотя в этом не было никакой необходимости.
– А как у вас дела с Умберто?
Я пересказала ей свои сны, и она заметила:
– Ты боишься оказаться в ловушке.
– Все потому, что он ревнует меня к моим пациентам! Хотя, конечно, я могу его в чем-то понять. На этой неделе ему дважды приходилось ужинать без меня. Причем я была вынуждена отказываться в самый последний момент. Но что, если я выйду за него замуж, а он и впрямь раздует из этого настоящую проблему?
– Пожалуй, если у тебя будет больше свободного времени, это пойдет вам на пользу.
– Я и так отказываю в консультациях направо и налево. Беда в том, что мои мысли все еще заняты этим пациентом, и Умберто это знает.
– А может, есть еще что-то? Ты не собираешься сама пройти несколько сеансов?
– Собираюсь.
Но для этого у меня все равно не было времени, и поэтому, повесив трубку, я попыталась сама себя протестировать. Я стала перебирать весь свой предшествующий опыт отношений с мужчинами в поисках повторяющихся ситуаций.
Во время нашей следующей встречи Ник признался мне, что прямо перед сеансом он мастурбировал в мужском туалете в надежде уменьшить свое влечение ко мне. Меня это насторожило – мне показалось, что его способность контролировать свои чувства ослабевает. Я сказала ему, что, по моему мнению, ему следовало пройти курс медикаментозного лечения, чтобы снизить возбудимость и справиться с душевным состоянием. Я была очень настойчива, и Ник в конце концов записался на прием к одному врачу, которого я считала специалистом в области психотропного лечения. Этот врач прописал Нику средство для подавления репрессии и успокаивающее, и Ник согласился эти лекарства принимать.
Но мои собственные волнения на этом не кончились. Я стала опасаться, что Ник потеряет контроль над собой и явится в мой кабинет в конце дня, когда уйдет последний пациент. Я боялась, что он попытается заставить меня вступить с ним в связь, может быть даже изнасиловать меня. А что, если он придет в ярость, когда поймет, что не сможет мной обладать? Способен Ли он застрелить меня? Или задушить? Я так де думала, но и полной уверенности в обратном у меня не было. Каждый из нас изливает запас жестокости на самого любимого человека, и Ник тут не исключение.
Хотя я больше и не замечала. Ника возле своего дома, я стала задергивать на ночь портьеры на окнах, думая, что он где-то рядом, хоть я его и не вижу.
– Раз тебя это так беспокоит, нужно что-то делать, – сказал Умберто.
– Меня это не слишком беспокоит, но все же я ставлю охранную сигнализацию, ведь это все равно необходимо. А портьеры я задергиваю, чтобы обеспечить нам покой.
– Почему бы тебе не переехать ко мне? Я был бы рад этому.
Я поцеловала его:
– Я еще не готова к этому. Может быть через некоторое время.
– Мне ненавистно то, что этот малый сделал из твоей жизни. Почему ты сама не хочешь этого признать?
В течение нескольких следующих недель мне удавалось сводить наши отношения к общению в моем кабинете, пока Ник не начал будить меня по утрам звонками через телефонистку по экстренному телефону. Несмотря на то, что я всегда сама вставала и сама снимала трубку в другой комнате, Умберто прекрасно знал, кто звонит. Несколько раз он говорил мне:
– Тебе следует избавиться от этого парня.
А для меня то, что Ник стал звонить через оператора, было триумфом.
То, что Ник говорил мне по телефону, можно было квалифицировать как всплеск отчаяния. Обычно подобные всплески имели место после того, как он выпивал добрые полбутылки джина или возвращался домой после неудавшейся вечеринки с какой-нибудь женщиной. При всем том я подозревала, что он не случайно выбирает именно это время для своих звонков. Он испытывал какое-то удовлетворение, осознавая, что заставляет меня вылезать из постели. Несколько раз я довольно резко обрывала его словами:
– Об этом мы можем поговорить и завтра.
После этих ночных звонков я каждый раз радовалась, что сейчас нет радиопередач. Одноразовое общение с людьми, звонившими на радио, не идет ни в какое сравнение с многомесячным общением с одними и теми же пациентами.
Новая передача началась с общения с заядлой обжорой. Та купила себе две дюжины жареных пирожков и ела их, пока не почувствовала себя плохо. И все же она не стала выбрасывать оставшиеся, посчитав это грехом. Было еще два звонка от таких же обжор: одна женщина страдала тем, что прятала еду у себя в гараже. Другой, студент колледжа, имел патологическое пристрастие к пшеничным лепешкам. Последний звонок оказался от мужчины, который признался в том, что влюблен в своего врача.
– Нет ничего необычного в том, что вы влюбились в человека, который вас всегда готов так внимательно выслушать.
– Но мне кажется, что она тоже меня любит, только боится в этом признаться.
Неожиданно мне стало не по себе. И как я могла не узнать его голоса? Я заговорила о том, что он принял за любовь совершенно другие чувства, разъединила линию и переключилась на рекламу.
Звукооператор с недоумением посмотрел на меня и спросил, в чем дело.
– Наверное, у меня снова грипп, – ответила я. – Я вся горю.
Встретившись на следующий день с Ником, я велела ему никогда больше не звонить мне в студию.
– Мне просто было интересно, будет ли ваш ответ отличаться от того, что вы говорите мне в личной беседе, – объяснил он.
– Мне кажется, что вы просто пытаетесь противостоять мне всеми имеющимися у вас средствами. Я не могу выразиться более ясно. Мое лечение подразумевает прямой диалог между вами и мной здесь, в кабинете.
Уходя, он пристально посмотрел мне в лицо:
– Я нравлюсь вам, но вы не позволяете себе слишком уж сильно меня любить, не так ли? Иногда вы даже хотите меня. Я это чувствую.
Я старалась быть как можно более осторожной.
– Вы ставите меня в такое положение, что любой мой ответ может показаться обидным: если я скажу, что действительно иногда хочу вас, это может напугать ваше детское «я», которое стремится быть защищенным от собственных импульсов; если я скажу, что не хочу вас, то живущий в вас взрослый мужчина может почувствовать себя отвергнутым и оскорбленным. Если я промолчу, вы можете сделать любой из этих выводов.
– Вы уходите от ответа. Ну, что ж, вы достаточно умны. Пожалуйста, можете не отвечать. Я и сам знаю, что я прав, и этого достаточно.
Я бессильно опустилась на стул, когда он ушел.
30
На той неделе Захария пригласил меня в свой дом в Бель-Эр. Это был красивый дом из дерева и камня, в тюдоровском стиле. Всем своим видом он навевал ощущение вечности и непоколебимости. Восточные ковры, темный пол из каштанового дерева, тяжелая мягкая мебель – все это согревало и успокаивало. Когда он повел меня в свой кабинет, я почувствовала себя ребенком на руках матери.
– Хотите кофе? – спросил Захария.
Я утвердительно кивнула головой, он ненадолго вышел, и через несколько минут вернулся с подносом, на котором дымились две чашки кофе, стояла вазочка с сахаром и кувшинчик со сливками.
– Я иссякла, – сказала я. – Я делаю все возможное, чтобы удержать этого парня в рамках, но это плохо помогает. Он разрушает мои отношения с любимым человеком, отнимает у меня время и вообще пугает меня.
Выслушав все подробности, Захария сказал:
– У него раздвоение личности. Он спроецировал на вас все, что в нем есть хорошего, и теперь ему нужна физическая близость с вами, чтобы обрести собственную целостность. Для него не существует границ между вами. Он может думать, будто вы испытываете те же чувства, что и он. Возможно, он предполагает, что его потребности – это ваши потребности.
– Но вы говорите о нем, как о психопате, а по-моему, он не такой.
– Я не считаю его психопатом. Но, испытывая подобные чувства к вам, он регрессирует.
Я неуверенно кивнула головой, положила в кофе пару ложек сахара и сделала глоток.
– А как бы вы поступили?
– Скорее всего, так же. Старался бы придерживаться строгих границ. Ограничил бы количество телефонных звонков в неурочные часы. Если ему требуется дополнительное общение, назначьте ему еще несколько сеансов. Вы можете выбраться из этой ситуации, только если будете держать лечение под контролем.
Захария поставил свою чашку на столик и откинулся назад так, что спинка стула пришла в полугоризонтальное положение. – Вы все еще испытываете по отношению к нему какие-то сексуальные желания?
– Нет. Его неотразимость теперь только злит меня. Я уверена: он звонит по ночам, потому что знает, что я в постели с другим мужчиной.
– Это плохо.
Я посмотрела на уставленную книгами стенку:
– Куда уж хуже! Он же вмешивается в мою личную жизнь!
Захария выпрямился на стуле:
– Возможно, вы пытаетесь уберечь себя от чего-то.
Я всматривалась в глубокие морщинки по углам его рта. В жизни Захарии были страдания. Мне не были известны подробности. Я слышала что-то о ребенке с церебральным параличом, смерти, повторном браке. Я уважала его мужество и его мнение.
– Возможно, – сказала я.
После встречи с Захарией я обрадовалась, увидев у ворот своего дома машину Умберто. Я открыла дверь и громко поздоровалась, но никто мне не ответил. Пройдясь по дому, я услышала звук льющейся в ванной воды, приглушенный закрытой дверью. Я улыбнулась, представив себе, как Умберто лежит, вытянувшись, в ванне.
Его одежда валялась на кровати. Я быстро сложила свою одежду рядом с его и, обнаженная, отправилась на цыпочках в ванную.
Я открыла дверь и быстро юркнула внутрь, чтобы не выпустить пар, но приветствием мне был протяжный и печальный вой. Оглядевшись, я заметила следы борьбы. Это была какая-то мешанина из мыла, поводков, собачей шерсти и страха.
Умберто был в шортах. Насквозь промокший, он стоял на коленях перед ванной. В ванне, наполненной на четыре дюйма водой, на резиновом коврике стоял Франк. На голове у него была высокая шапка мыльной пены.
Я расхохоталась. Завидев меня, Франк принялся лаять и попытался выбраться из ванны. Умберто сгреб его в охапку и усадил назад, покрывшись при этом мыльными пузырями и собачьей шерстью.
– Мы уже почти закончили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46