Они раздавали редким прохожим листовки, призывающие улучшить жизненный уровень неимущих.
Выражение лица Де Грипа, видимо, не вдохновило их на то, чтобы подойти к нему с листовкой. Наверное, на лице у него было написано, что обычный ход вещей вполне его устраивает.
Солнце давно уже зашло, и по всему городу сверкали, мерцали и подмигивали неоновые рекламы. По другую сторону площади за развесистыми ясенями белели стены старой гостиницы, к которой слева примыкал новенький кинотеатр; реклама на его фасаде изображала чрезмерно обнаженную девицу, что должно было соблазнять прохожих на покупку билетов в кино.
Рядом с кинотеатром высилось внушительное, дорогое и тоже совсем новое здание налогового управления – точь-в-точь отлитое из бетона и стекла уведомление о необходимости уплаты налогов.
Справа от гостиницы ревнители реконструкции соорудили два многоквартирных дома, безвкусно поставленных торцом к проезжей дороге, так что, выходя из вокзала, пассажиры любовались полутемными лестничными маршами. Еще чуть правее когда-то находился старый городской сад, теперь это был так называемый Бунгало-Парк; в лабиринте извилистых дорожек между коттеджами и лужайками, пожалуй, одни только собаки уверенно находили дорогу.
Старые кастеллумцы помнили вокзальную площадь, окруженную уютными кафе, а за ней живописный городской сад и теперь уже не чувствовали себя здесь как дома, потому что в угоду модернизации от их жизни просто-напросто откромсали целый кусок.
Они уже не могли, как бывало, посидеть на скамейках среди розовых кустов, покормить на пруду уток или перехватить пивка в «Золотом ястребе» и «Кружке пива».
Теперь вокзальная площадь утратила для них всякую привлекательность, а потому они бывали там, лишь когда нужно было попасть на поезд, да и тогда с опасностью для жизни торопливо пробегали по «зебре».
Впрочем, Де Грип не очень-то предавался ностальгическим раздумьям – на это он редко тратил время. Он размышлял над тем, как провести остаток вечера и что делать завтра.
Если погода не испортится, он, пожалуй, поедет в Нордвейк. Теперь, когда отпускной сезон кончился, на пляже и приморском бульваре не будет людно. Если выехать рано утром, можно побыть часика два наедине с волнами и с собирателями ракушек. А вечером он немного почитает, выпьет рюмочку и – пораньше на боковую.
В радужном настроении по случаю столь блестящих перспектив он сбежал по ступенькам и направился на автостоянку к своей машине.
Патрульный автомобиль вылетел слева из-за угла прямо на красный свет.
Рядом с Де Грипом он затормозил; дежурный выскочил на мостовую и поспешил к нему.
Эрик Ягер сразу после ужина вернулся к себе в полицейское управление: надо было выполнить кое-какие формальности, связанные с попыткой ограбить оптический магазин на Хоофдстраат. Произошло это два дня назад.
Такое дело, скорее всего, мигом бы проскочило по статье «без особо серьезных последствий» и, уж конечно, не попало бы в разряд «особо тяжких преступлений», если бы живший рядом пекарь, увидев в половине второго ночи на плоской крыше соседского дома какую-то темную фигуру, только позвонил в полицию, а затем сделал то, чего ради покинул свою теплую постель. Этого было бы вполне достаточно.
Однако, взволнованный приключением, ворвавшимся в его полную трудов, но в целом однообразную жизнь, он пренебрег тем, ради чего поднялся с постели, вернее, начисто забыл об этом, и вступил на путь героической доблести.
Через заднюю дверь своей лавки он пробрался в садик, где, как он знал, был укромный уголок, откуда можно беспрепятственно понаблюдать за действиями незнакомца.
Так он рассчитывал.
К несчастью для него, та же мысль пришла в голову и караульщику из преступной шайки, который выбрал именно этот уголок, чтобы держать под наблюдением обширную автостоянку за Хоофдстраат.
Роковой встречи было не избежать. И злоумышленник, ясное дело, реагировал куда быстрее, чем пекарь, который двумя молниеносными ударами был выведен из игры.
Позднее пострадавший все же сумел дать беглое описание наружности своего противника – свет фонарей с автостоянки падал ему прямо в лицо.
– Высокий парень, не толстый, как мне показалось. Волосы темные. Видать по всему, очень прыткий. – (Что верно, то верно.) – Поймите меня правильно, я ведь не успел толком его разглядеть.
– Вы могли бы его опознать? Пекарь задумался.
Если вызвать в памяти картины, которые видел за секунду до того, как у тебя из глаз посыпались искры, то картины эти будут более чем смутными и путаными.
В полиции пекарь перелистал целый альбом с фотографиями, но ни в одной из глядевших на него угрюмых физиономий не смог признать нападавшего.
Взломщик, который уже влез через слуховое окно в оптический магазин, услыхал, что в саду у пекаря поднялась тревога, и с быстротой молнии выбрался наверх. И в эту самую минуту подъехала первая полицейская машина.
Началась перестрелка – пули, словно взбесившиеся осы, метались меж стенами домов. Одна из них вонзилась в плечо ночного сторожа, который только что вернулся из обхода вверенного ему торгового центра.
Два полицейских были серьезно ранены. Бандита схватили в тот момент, когда он бежал к своей машине. Караульщик же, разделавшись с пекарем, смекнул, что надо сматывать удочки, и был таков. О машине он и думать забыл, рванул напрямик через забор. Установить его личность пока не удалось, арестованный отказывался отвечать на вопросы и категорически отрицал, что у него был сообщник.
Ночь была кошмарная. Час за часом они сидели в голой комнате для допросов и то по очереди, то все втроем пытались добиться от Геррита Волфскопа признания.
Арестованный сидел, выпрямившись под яркой лампой, упрямо сжимая челюсти. Ему было двадцать шесть лет, узкое лицо с колючими голубыми глазами и выпиравшим вперед крутым подбородком не сулило ничего хорошего.
К тому времени, когда грязно-серый рассвет смешался с электрическим освещением и серовато-голубыми клубами табачного дыма, они – если не считать ругательств – добились только ответа на вопросы: как зовут, год рождения и адрес.
– Почему ты стрелял в ночного сторожа?
– За каким чертом стал бы я в него стрелять? Это шальная пуля кого-нибудь из вашей бражки.
– Посмотрим, что покажет баллистическая экспертиза. Что, впрочем, едва ли упростит дело.
– Кофе хочешь?
– Нет.
– Как зовут парня, который стоял на стрёме? Отвечай, да поживее, тогда мы все пойдем спать, – сказал Де Грип.
Но Волфскопу спать не хотелось. Он отоспался накануне, зная, что ночью предстоит быть на ногах, и чувствовал себя свежим и бодрым, чего нельзя было сказать о тех, кто его допрашивал.
Он протянул руку к лежавшей на столе пачке сигарет. Но Де Грип проворно выдернул сигареты у него из-под пальцев.
Эрик Ягер подавил вздох. Возможно, это и был тот самый момент, когда налетчика можно было заставить говорить. Сигарета иной раз творит чудеса.
Геррит Волфскоп равнодушно откинулся на спинку стула – похоже, дал зарок молчать и от него не отступится.
Де Грип толкнул его.
– Сядь, как положено, и, отвечай, кто твой сообщник?
– Не было у меня никакого сообщника.
– Он избил человека в его же собственном саду.
– Этот вонючий пекарь сам напоролся своей дурацкой башкой на стену.
– Откуда ты знаешь, что он пекарь?
– Вы же сами сказали.
Может быть, и сказали. Они уже толком не помнили, что в эти томительные ночные часы говорили, выкрикивали или с угрозой шептали.
– Нам известно, что вас было двое. Как зовут твоего напарника?
– Да если б он даже был, я бы его все равно не выдал. За кого вы меня принимаете? И никого со мной не было, попробуйте доказать, что не так.
– Да, но ведь пекарь…
Заколдованный круг опять сомкнулся, в который раз. Эрик Ягер выключил магнитофон и велел увести Геррита. Настроение у всех было отвратное. До нового рабочего дня оставалось еще несколько часов, и они разъехались по домам, но спать, пожалуй, уже не имело смысла.
Ночной покой в городе все чаше нарушали происшествия в духе вестернов – вооруженные юнцы охотились за чужой собственностью, чтоб раздобыть денег, а деньги им нужны были для таких целей, как, например, покупка героина, и платили они за дозу в шесть раз дороже прежнего, потому что полиция поприжала крупных торговцев наркотиками в разных городах и те стали искать более прибыльные рынки сбыта за границей. Впрочем, Волфскоп никакого отношения к героину не имел. Глаза у него были ясные, и, вообще, он был в отличной форме. Тем труднее было заставить его расколоться.
Эрик Ягер говорил по телефону, подписывал бумаги и продолжал заниматься текущими делами, которые в последние дни запустил.
В управлении в этот ранний вечерний час было сравнительно спокойно. Слышны были удаляющиеся голоса, гулкие шаги в коридоре, стук дверей, телефонные звонки – мирные звуки, нагоняющие дремоту, если вы уже и без того не клевали носом.
Проработав еще около часа, Ягер отодвинул бумаги, широко зевнул и встал. Бессонные ночи давали о себе знать. Мысленно он уже настроился на отпуск, который они с женой планировали в этом году на начале сентября.
Подойдя к окну, он посмотрел в сторону Бургомистерского парка, где в густеющих сумерках еще можно было различить белые и желтые розы.
Наискосок от полицейского управления в обычно темном подъезде гимназии вдруг зажегся свет. Ягер увидел, как несколько мальчишек вошли в здание, и вспомнил, что его младший сын Марк, который уже перешел в шестой «бета», рассказал за обедом, что в этом году им придется начать раньше готовиться к эстрадному представлению, приуроченному к николину дню.
Через несколько месяцев Марка, надо надеяться, допустят к выпускным экзаменам. И тогда у них с Tea уже не будет детей в средней школе. Чем старше становишься, тем быстрее, бежит время.
Еще совсем недавно все трое детей ходили в гимназию. Он частенько видел, как они в переменку бегали по розарию с кулечком бутербродов в руках или толклись возле киоска напротив гимназии, где дважды в неделю торговали жареным картофелем. Тогда ему казалось, что так будет всегда, вернее, он и представить себе не мог, что этому когда-нибудь придет конец. Как, впрочем, не мог представить себе и того, что со временем придет конец самой жизни.
Теперь Мике и Андре учились в Лейдене, а Марк перешел в последний класс гимназии. Лучше пока не думать, что будет, когда из родительского дома уйдет последний ребенок. Если раньше казалось, что все еще впереди, то теперь мало-помалу приходишь к мысли, что дни твоей жизни бегут совсем как отпуск, когда срок его перевалит за половину. Начинаешь высчитывать, сколько еще осталось.
Он смутно сознавал, что не может избавиться от этих мрачных мыслей оттого, что крайне переутомлен. Сознавал, что лучше опять взяться за работу, хотя вряд ли это рассеет пессимизм.
«Жизнь, как вода, утекает меж пальцев», – однажды сказал ему кто-то, но кто именно? Ему пришлось бы весь вечер ломать над этим голову, но, к счастью, он скоро вспомнил.
Так говорил старик Калис, который вместе со своей скупердяйкой сестрой жил в домике по соседству с мельницей на Нуиве-Меер. Живы ли они еще? А художник Яп де Вилде? А Диана?
Из года в где работа сталкивает тебя с людьми, людьми, людьми… Иной раз неделями копаешься в их жизни, но едва дело закончено и папки отправлены в архив, как они исчезают из поля зрения и твое внимание привлекают новые люди. А о тех забываешь навсегда.
Эрик Ягер отнюдь не был склонен к углубленному самоанализу или к анализу чужой психологии. По натуре он был человеком факта: факты говорили ему больше, чем отвлеченные размышления, что при его профессии было весьма кстати. Но в последнее время он неоднократно ловил себя на мысли, что все чаще задается вопросом, в чем смысл его бесконечной охоты на людей, по тем или иным причинам нарушивших общественные и правовые нормы.
А ведь именно в этом и таится загвоздка, ведь, случается, преступник вызывает большее сострадание, чем его жертва. К примеру, несколько недель назад восемнадцатилетний наркоман пырнул ножом торгаша, который не дал ему порошок, потому что у него не было денег. Покушение на убийство. Да, но на убийство одного из самых мерзких негодяев нашего века! А что толку? Ягер всегда радовался, что он не судья, и знал, что большинство коллег разделяют его мнение.
Дверь открылась, и вошел Херстал с трубкой в одной руке и телексной лентой в другой. Ягер обернулся.
Херстал положил бумажную полоску на стол и испытующе поглядел на своего коллегу.
– Телекс из боннской уголовной полиции. Там задержали мужчину, который как будто похож на фоторобота по делу Тресье Ламмерман. – Он раздраженно выбил трубку в пепельницу. – Опять ничего. У этого типа железное алиби. Тридцать первого июля он сидел в предварилке в Вюртемберге по обвинению в укрывательстве краденого. Семьдесят один годок ему, между прочим. О чем люди только думают! Сообщаешь, что разыскивается человек с кривым носом лет тридцати, а они, изволите видеть, подсовывают столетнюю мумию!
Херстал редко ворчал, разве только если принимал дело уж очень близко к сердцу.
У него был уравновешенный характер и приветливое неброское лицо, которое многих, на их беду, вводило в заблуждение.
Жизнь его текла в обществе двух больших собак, отзывавшихся на мифологические клички – Плутон и Юнона, – а еще у него было несколько кошек, аквариум с тропическими рыбками, вольер с разными мелкими птичками и попугай. Зверинец этот возник, по сути, в ходе расследования уголовных преступлений, которыми на протяжении ряда лет занимался их отдел. Порой из-за драматических событий в жизни людей домашние животные оставались без надзора.
«Взять мне, что ли, эту кошку, этого попугая или этих рыбок?» – зачастую говорил Херстал напоследок, перед тем как уйти с места преступления.
Из-за животных ему так и не хватило времени обзавестись семьей, уверял он. Но Де Грип считал, что дело не в животных и что Херстал в свои сорок пять лет был холостяком потому, что у него невыразительное лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19