– Я подумываю спросить у Сэнди, не хочет ли она поехать с нами в оперу сегодня вечером, – сказал Майк.
Изумлению Зельды не было границ.
– Ты серьезно?
Майк криво усмехнулся.
– Пригласи ее, – попросил он. – Это будет наградой за удачный старт в должности ассистента. Ты знаешь, насколько увеличился за последний месяц оборот у Джейни и Дианы?
– Нет, – осторожно отозвалась Зельда. – Но твое решение пригласить Сэнди в оперу произвело на меня большое впечатление.
– Не я ее приглашаю, а ты, – напомнил Майк.
Зельда пристально посмотрела на него.
– Не будь я уверена в обратном, решила бы, что это не просто награда, – заметила она.
– Но ты уверена в обратном и совершенно права. – Майк оттолкнулся от подоконника, снял с вешалки пальто и вышел из кабинета.
Он сам не знал, куда идет. В эту минуту его занимало одно – действительно ли Каван хотел что-то сказать ему или он попросту ищет повод позвонить Мишель? Он сел в машину и мчался до тех пор, пока не очутился на побережье. Ветер гнал по морю высокие волны, солнце заливало яркими лучами голые скалы. Нет ничего удивительного в том, что он приехал сюда, ведь именно здесь они с Мишель сказали друг другу последнее «прости». Однако, приехав на это место, он не мог ни обратить время вспять, ни справиться с ощущением вины, которое с годами не ослабевало, а лишь усиливалось. Сквозь рокот волн и завывание ветра ему слышался негромкий голос Мишель, которым она сказала ему, что уезжает, и он с горечью подумал, зачем он ищет причину позвонить ей, если у него и без того есть полное право не только разговаривать с ней в любое время суток – было бы желание, – но даже заставить ее вернуться в Англию.
Нет, он не воспользуется этим правом – грех был на них обоих, и, как бы ни любил он Мишель, они выбрали свои пути, а теперь слишком поздно что-либо менять или прощать. Однако звонок Кавана встревожил его, он молил Господа, чтобы с Мишель все было в порядке, ведь Рио – город, полный опасностей, и… Майк отбросил эту мысль, понимая, что должен остановиться, если он хочет сохранить рассудок, поскольку бывали мгновения вроде нынешнего, когда смерть казалась ему единственным избавлением от этого кошмара.
Глава 13
По мере того как Мишель двигалась по двору приюта «Сан-Мартино», направляясь к главным воротам, звон бубенцов и шум уличного движения становились все громче и пронзительнее. Как всегда, ее на каждом шагу останавливали ребятишки, чтобы о чем-нибудь спросить, что-нибудь показать или увлечь своими забавами. Она на минутку остановилась полюбоваться рисунками восьмилетних детей, которые расписывали высокую серую каменную стену, окружавшую двор. Услышав взрыв хохота за спиной, она повернулась и тут же засмеялась сама, увидев Кавана, который, подражая двенадцати– и тринадцатилетним танцорам capoeira, попытался пройтись по двору колесом, прыгая спиной вперед и высоко подбрасывая ноги. Нельзя сказать, что это ему не удавалось, хотя он был лишен гибкости и изящества, которыми природа щедро наградила подростков. Мишель взяла у малышки Марии бубен и принялась энергично отбивать такт. Каван заспешил, его движения стали совсем уж комичными, и двор содрогнулся от хохота.
Мишель было очень приятно видеть, что Каван нашел общий язык с детьми, умеет доставить им удовольствие своими сумасбродными выходками, а они обожают его за доброту. Каван сделал последний кульбит и рухнул в объятия Мишель. Она подхватила его на руки, наградила поцелуем, отдала девочке бубен и вновь двинулась к домику привратника. Был час отдыха, и дети были вольны делать все, что им заблагорассудится, прежде чем пообедать и вернуться в классы и мастерские, взяться за выполнение всевозможных заданий, которые давали им сестра Лидия и сеньор Роберто.
Мишель уже собралась ступить на порог домика, когда ей на глаза попалась Таня, тринадцатилетняя девочка-мать, родившая увечного ребенка. Она в одиночестве стояла у футбольных ворот с потрепанной сеткой, разглядывая шумную улицу. Сегодня утром хирург, который навещал приют четыре дня в неделю, сказал сестре Лидии о том, что Таня и ее ребенок заражены СПИДом. Мишель оставалось лишь гадать, знает ли об этом девушка. Судя по тому, как она стояла, обхватив руками свое хрупкое тело и покачиваясь из стороны в сторону, ей уже сообщили эту страшную весть. Впрочем, она нередко проводила время здесь, чуть в стороне от остальных, и словно выискивала взглядом нечто, о чем было известно ей одной.
Как только Мишель подошла к Тане, она отвернула от солнца свое симпатичное юное лицо и улыбнулась.
– Bonita, – сказала она и, протянув руку, коснулась щеки Мишель.
Мишель улыбнулась в ответ, взяла ее ладонь и стиснула в своих пальцах.
– Tudo bem? – негромко спросила она. – С тобой все в порядке?
Блестящие черные глаза Тани чуть расширились, и в них промелькнуло чувство, которого Мишель даже не надеялась понять.
– Где ребенок? – по-португальски осведомилась Мишель.
Таня указала на трехэтажное здание, в котором размещались мастерские, столовая, медицинский пункт и кабинеты персонала. Жилые помещения находились в разбросанных по всей территории стареньких домах, в которых поддерживались чистота и уют, насколько позволяли скудные средства приюта.
– У доктора, – ответила Таня. – Он говорит, у нас СПИД. Значит, мы умрем? Альфонсо сказал, нам не на что надеяться.
Сердце Мишель сжалось. В глазах этой девочки-матери угадывались ум и жажда понимания, которого она была лишена всю свою жизнь. Родители бросили ее, когда ей исполнилось семь лет, и с тех пор она жила на улице, побираясь, попрошайничая, торгуя наркотиками и собственным телом, пока ее не подобрал Антонио, один из бывших питомцев приюта «Сан-Мартино». Полуголая Таня спала под повозкой, она не ела несколько дней, не мылась несколько недель и была на восьмом месяце беременности.
Мишель слишком плохо знала португальский, чтобы успокоить девушку, но все же она не оставляла попыток; наконец беседа наскучила Тане, и она отправилась искать своего ребенка. Ей было достаточно того, что у нее есть еда и крыша над головой, а когда она умрет, найдутся люди, которые ее похоронят. В конце концов, какой смысл цепляться за жизнь, сулившую одни лишь беды и страх, которые она в полной мере изведала на улицах?
Продолжая размышлять о судьбе Тани, Мишель вернулась к домику и неслышным шагом вошла внутрь. Комната была тесная, но хорошо освещенная, здесь был свежий воздух. Большое окно выходило во двор, где до сих пор продолжались афро-бразильские пляски, хотя Каван к этому времени уже брал уроки футбола у десятилетних сорванцов. Мишель уселась за стол. Андреа, молодая симпатичная женщина-адвокат, приветственно улыбнулась ей. Кроме Андреа, в домике находились Марсио, долговязый пятнадцатилетний подросток, который появился в приюте два дня назад в поисках убежища, и юный Антонио, один из самых любимых приютских учителей, который и сам вырос на улицах. В эту минуту Антонио и Андреа пытались уговорить Марсио задержаться в приюте и, похоже, должны были преуспеть в этом, поскольку выбора у подростка не было. Антонио удалось выяснить, что на улице его ждет неминуемая смерть от рук наркоторговцев, которые заявили ему, что он уже вырос и лишился былого проворства.
Мишель молча слушала, склонив светловолосую голову и напряженно морща лоб в попытках уловить слова полузнакомого языка. Она быстро овладевала португальским, но ей было далеко до Тома Чамберса, американского журналиста, который познакомился с ней в Сараево и уговорил приехать сюда. Это решение далось ей без особого труда – она много слышала о зверствах, которые творятся в Бразилии, о детях, которых терроризируют, пытают и уничтожают «эскадроны смерти» – группировки на содержании у богатых бразильцев, задачей которых было «очищать» улицы, чтобы сделать город безопасным для проживающих в нем людей, как будто дети не были людьми. Никто не знал, сколько таких эскадронов в городе, точно было установлено одно – их костяк составляют военные полицейские, причем они занимаются бесчинствами как на службе, так и в свободное от работы время. Целью Чамберса было разоблачение одной из таких организаций, элитного подразделения, насчитывавшего более дюжины человек, которые пополняли свое скудное жалованье на службе у отставного армейского полковника Педро Пастиллиано. Пастиллиано был одним из самых известных в Рио дельцов и филантропов, он не только содержал собственную группу уничтожения, у него где-то в пригородах был собственный застенок под названием «Преисподняя», в котором истязали, насиловали и убивали подростков. Ходили слухи, что рядом с «Преисподней» находилось кладбище, на котором хоронили замученных.
Не вздумай полковник выставить свою кандидатуру на пост губернатора, Чамберс вряд ли заинтересовался бы им, но Пастиллиано решил участвовать в выборах, и журналист начал расследование, надеясь уличить негодяя, как прежде уличал солдат сербской армии, повинных в убийствах мирного населения. Благодаря его усилиям более трех сотен человек предстали перед судом за злодеяния, которые они чинили в ходе кровавой войны, столь бессмысленной, что весь цивилизованный мир до сих пор не мог уразуметь ее причин. Чамберсу пришлось в спешке покинуть страну, поскольку за его голову была назначена награда и он знал, что найдется немало охотников ее получить. Мишель тоже не хотела задерживаться там; ее лучшую подругу Кару Реджисто, учительницу младших классов, изнасиловали на глазах у ее восьмилетних учеников, и она торопилась избавить своих собственных детей от безумия и ужасов войны, которая уже отняла у нее супруга.
Рио-де-Жанейро с его нищетой, преступностью и коррупцией вряд ли был подходящим местом для Кары и ее малышей, но когда Мишель объяснила, что она собирается там делать, Кара не колебалась ни секунды. Поединок с таким чудовищем, как Пастиллиано, грозил Мишель весьма серьезной опасностью, и это было связано с той задачей, которую поставил перед ней Чамберс, – помочь ему как можно больше выведать у тех, кому посчастливилось уйти из «Преисподней» живым. Чамберс видел, как Мишель работала в Сараево; как женщины, так и мужчины с готовностью доверялись ей, сообщая сведения, которыми не поделились бы даже с исповедниками, и Мишель не подвела ни одного из них. Она спасала целые семьи, рискуя собственной жизнью, как, впрочем, и жизнью своих подопечных.
Чамберс предложил ей заняться в Рио тем же самым. Педро Пастиллиано нужно было остановить, иначе трущобы города почти неминуемо превратились бы в латиноамериканские лагеря уничтожения. Уже и сейчас полицейские патрулировали их по ночам, наугад расстреливая заколоченные окна и стены жалких лачуг, которые их обитатели называли домами. Многие пули находили свою цель, но почти никто не жаловался – в этом городе справедливость существовала только для богатых. Даже когда маленьких детей загоняли в сточные канавы и оставляли там тонуть, мало кто отваживался протестовать – в таком случае из дома самым загадочным образом пропадал старший ребенок, а родителям заявляли, что, если они не заплатят к пятнице шестьсот реалов, «случится кое-что пострашнее». Для обитателя трущоб не было иного способа раздобыть такие деньги, иначе как попросив у торговца наркотиками, который взамен заставлял его сына служить у себя на побегушках и чаще всего в конце концов убивал. «Эскадроны смерти» действовали совершенно безнаказанно, поскольку военная полиция была неподсудна гражданским органам юстиции, а состоятельные горожане наивно полагали, будто бы единственный способ «образумить» бедноту – уничтожать ее.
Андреа Сабино, бразильская женщина-адвокат, сидевшая в эту минуту за столом в домике привратника, была редким исключением из правила. Она не только родилась в одном из богатейших семейств Бразилии, но и вышла замуж за молодого человека, равного ей по происхождению. Ни муж, ни отец Андреа не одобряли ее деятельность в приюте, однако не пытались помешать ей и не возражали против частых и щедрых пожертвований, которые она вносила. Тем не менее им было не по нраву ее участие в юридических процедурах, которые привлекали к семье нежелательное внимание. Их протесты не мешали Андреа давать бесплатные консультации тем, кому они требовались, и направлять униженных и оскорбленных к другим адвокатам, которые могли и желали помочь.
Мишель внимательно слушала, как Андреа и Антонио расписывают Марсио преимущества жизни в приюте. Подросток сидел перебросив костлявые ноги через подлокотник кресла и всем своим видом выражая презрение к обитателям «Сан-Мартино», но его манеры никого не могли обмануть. Все трое, включая и Мишель, немало насмотрелись в этой комнате и были способны различить страх под любой маской. По бледному лицу юноши струился пот, его желтушные глаза враждебно поблескивали, он презрительно кривил потрескавшиеся губы, а терзавший его ужас казался столь же материальным, как повисшая в воздухе густая влажная дымка. Ему нравилось считать себя мужчиной, но на самом деле он был совсем еще ребенком.
Внезапный взрыв веселья во дворе заставил всех четверых обернуться к окну. Мишель окликнула Альфонсо, озорного четырнадцатилетнего подростка, щеголявшего ужасными шрамами, и спросила у него, в чем дело. Выслушав его ответ, Мишель, Антонио и Андреа тоже рассмеялись. Оказывается, Флавио, мальчишка с обезьяньим лицом, которого Антонио пару месяцев назад поймал на воровстве в лавке, только что получил у сестры Лидии разрешение самому выбрать себе день рождения. Естественно, Флавио назвал сегодняшний день, потому что новорожденному полагался торт и поход в кино в сопровождении Антонио. С собой можно было взять одного друга.
– Пришли результаты анализа костной ткани, – сказала Андреа, собирая в пучок выбившиеся пряди роскошных черных волос.
– И сколько же лет этим костям? – поинтересовался Антонио.
Флавио с улыбкой подошел к окну.
– Одиннадцать, – горделиво произнес он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62