И поэтому, не теряя ни капли обаяния, он вежливо отстранял их. Она хорошо усвоила урок, преподанный ей в ночь бала: со Штерном бесполезно пускать в ход флирт – тактику, столь привычную для молодых девушек. Тут пригодятся другие стратегические подходы. И поскольку все они уже были продуманы, Констанца почувствовала, как к ней приходит спокойствие. Настало время для первой попытки. Она позволила себе помедлить еще несколько секунд, затем встала, отделившись от группы остальных молодых людей.
Она была в самом своем красивом платье, выбранном специально для этого случая: шелковое, цвета пармской фиалки, узкая черная ленточка, плотно прилегающая к шее. На пальцах только одно кольцо: черный опал, подаренный Мод, который опасливая Гвен пыталась убедить ее не носить.
Констанца посмотрела на это кольцо. В нем таился свет. Она любила непредсказуемость опалов: у нее не было предрассудков и никогда не будет.
Она временами начинала верить не столько в удачу, сколько в силу воли. Решительность – вот что самое главное; когда она преисполнялась решимости, она чувствовала, что способна на все. Она пересекла комнату. Она не сводила глаз со спины Штерна. И самые неприятные воспоминания всплыли у нее в памяти. Тот день, когда ее отца принесли в Винтеркомб на носилках. Черный, совершенно черный день; все вокруг было черным. Она не помнила деталей и подробностей. Кто-то взял ее за руку, кто-то помог ей подняться по ступеням портика – этот человек преграждал ей путь, мешала какая-то одежда. Она не помнила, что она собой представляла, оставался только цвет. Он был красным. Кровь ее отца тоже была красной. Красно-черный день, воспоминания о котором мучительно терзали ее.
Она остановилась на полпути через комнату. Мод, подняв глаза, что-то сказала ей. Констанца рассеянным голосом ответила. Затем, презирая свою медлительность, она заняла спланированную позицию сразу же за креслом Штерна.
– Сколько вам лет? – спросила Констанца.
Она выдала это безо всяких вступлений, точно так, как и предполагала. Ее слова привели к тому, что Штерн, приподнявшись, встал и поздоровался с ней: «А, Констанца, моя дорогая!», и пододвинул ей стул. После этого он занял прежнее положение, все так же спиной к комнате, с видимой неохотой положил на колени газеты и улыбнулся. Раньше он не обращал внимания на ее присутствие. Теперь обратит.
– Сколько лет? – Он помедлил, словно бы удивившись, а потом небрежно отмахнулся. – Констанца, вы не представляете, насколько я древний старец. Мне уже тридцать девять.
Констанца, которая уже переговорила с Гвен и знала, что ему сорок три, приободрилась этим ответом. Она было опустила глаза, а потом в упор посмотрела на него.
– О, вы еще так молоды, – с очаровательной улыбкой сказала она. – Я боялась, что вам больше.
– Так молод? Констанца, вы мне льстите. Я воспринимаю себя как седобородого старца, моя дорогая, особенно когда нахожусь в компании таких очаровательных молодых женщин, как вы. Слишком молод – для чего?
– Не издевайтесь надо мной, – сказала Констанца. – Я не ищу комплиментов. У меня есть убедительная причина интересоваться. Понимаете, я хочу выяснить, не могли ли вы знать мою мать? До брака она носила фамилию Джессика Мендл. Она была еврейкой.
Это был первый из ее козырей, точнее, второй, который она выкинула, когда ей удалось привлечь к себе его внимание. Она понимала, что первым делом его заинтересует неожиданность этого сообщения. Во-вторых, они обратятся к теме, которая обычно обходилась молчанием. Штерн не придерживался религиозных догм; с другой стороны, он не скрывал, что является евреем. Тем не менее ему никогда не напоминали прямо в лицо о его происхождении. К удовольствию Констанцы, Штерн нахмурился:
– Прошу прощения, Констанца. Я не понимаю.
– Все очень просто. – Констанца склонилась вперед. – Моя мать была родом из Австрии. Ее семья жила в Вене, насколько я знаю. Она приехала в Лондон изучать искусство в школе Слейда при Лондонском университете и во время пребывания там встретилась с моим отцом. Они поженились. Конечно, ее семья была в шоке. Она жила у кузины в Лондоне. Перед ней закрыли все двери. Она никогда больше не видела своих родителей. – Констанца сделала паузу. – Я родилась через год после свадьбы. Вскоре моя мать умерла, как вы, наверно, знаете. Наверно, это глупо, но мне хотелось бы побольше узнать о ней.
Она очень осторожно намекнула о своем печальном положении в роли сироты: Констанца ни в коем случае не должна была переиграть, потому что Штерн не относился к числу сентиментальных мужчин.
– Вы уверены в этом, Констанца? – Теперь он недоверчиво смотрел на нее. – Я никогда не предполагал… я, честное слово, никогда не слышал…
– О, этого никто не знает, – быстро ответила Констанца. – Даже Гвен. Моя мать умерла задолго до того, как отец появился в Винтеркомбе, и я сомневаюсь, чтобы он там обмолвился о ней хоть словом. Должно быть, отец стеснялся, да и вообще он был довольно скрытным человеком. – Констанца, не сомневаясь теперь, что все внимание Штерна приковано к ней, опустила глаза. – Это мне рассказала няня. Она ухаживала и за моей матерью до того, как та отправилась в санаторий. Эта женщина ненавидела меня, а я ненавидела ее. Думаю, она сообщила об этом, чтобы уязвить меня. Она скорее всего считала, что я устыжусь. Но ей это не удалось. Я была только рада. Я была горда.
– Горда? – Штерн быстро взглянул на нее, словно подозревая в неискренности.
– Да. Горда. – Констанца подняла на него глаза. – Я ненавижу ощущать себя англичанкой. Англичане такие неискренние, им так нравится их ограниченность. Ограниченность, мещанство – вот их основная религия, как я думаю. Я всегда ощущала себя изгоем – и рада этому. Вы когда-нибудь чувствовали подобное? Но нет, конечно же, вы этого не знаете. Простите меня: мои слова были и глупы, и грубы.
Наступила короткая пауза. Штерн внимательно рассматривал свои руки. Когда он снова поднял взгляд на Констанцу, выражение его глаз смутило ее. На мгновение ей показалось, что Штерн догадался, к чему она клонит, что ее дешевые номера и фокусы заставили его разгневаться. Он явно медлил; Констанца ждала, что сейчас ее отошьют резкой репликой. Тем не менее, когда он заговорил, голос у него был спокоен.
– Моя дорогая, вы достаточно умны. Не пытайтесь изображать глупость, что вам не идет. Посмотрите на этих людей, – он показал себе за спину. – И посмотрите на меня. Я носитель всего, что эти люди презирают и чему не доверяют – можете ли вы сомневаться в этом? Меня терпят, порой даже ко мне прибегают, потому что я могу быть полезен и далеко не беден. Если им хочется думать, что я веду себя так исключительно ради материальной выгоды, меня это не волнует. Их мнение оставляет меня совершенно равнодушным. Я иду сам по себе, моя дорогая Констанца, и меня больше ничего не интересует, о чем вы, конечно, догадываетесь. Увы, Констанца, я не знал никаких Мендлов из Вены. Может, я слишком молод, как вы говорите. Но скорее всего они и их лондонские родственники вращались в более высоких кругах. Люди, среди которых я рос, не посылали своих дочерей изучать искусство в школе Слейда. Мой отец был портным. Ничем не могу вам помочь.
Констанца молчала. Слова Штерна заставили ее ощутить свою незначительность; может, именно это он и ставил себе целью. Она помедлила – лучше не продолжать тему о матери, решила она. Да и в любом случае она не очень волновала ее. Разве она не считала себя дочерью лишь своего отца? Констанца мягко сменила линию атаки.
– Эти люди? – Она повернулась к собравшимся. Вопрос в ее устах прозвучал с нескрываемой резкостью. – Эти люди? Но, конечно же, не все из них? Вряд ли вы включаете в их число тетю Мод.
При этих ее словах он встал. Как она хорошо понимала, девушка не имела права позволять себе упоминание о Мод. Это было грубо и должно было повлечь за собой осуждение. Никто и никогда не осмеливался говорить ему прямо в лицо о его интимных отношениях с женщиной, которую Констанца продолжала называть «тетя Мод». Констанца осмелилась заговорить со Штерном ни как с другом семьи, ни как с евреем, а как с мужчиной. И чтобы он не сомневался в ее намерениях, она в упор уставилась на него. Кончиком язычка она провела по губам. И закусила их так, что они покраснели.
Старый фокус. Штерна скорее всего им не проймешь. Выражение его лица постепенно менялось. Он внимательно смотрел на Констанцу. Похоже, он развеселился, хотя в глазах его лежала тень задумчивости.
Констанца, почувствовав прилив сил, встретила его взгляд. Она рассматривала его: череп прекрасной лепки; гладко выбритая оливковая кожа; чуть рыжеватые волосы; рот, который она оценила как чувственный; выразительный крупный нос. Ей нравятся его черты, решила она, нравятся изящество и броскость, с которыми одевался Штерн, – ничего общего с унылой прилизанностью присутствующих тут англичан. Ей нравился и тот факт, что он был рожден в семье портного из Ист-Энда и сам завоевал себе место в мире – разве не к этому же стремилась и она? Ей нравилось, как она выяснила, в сэре Монтегю Штерне практически все: острый ум, легкая отстраненность, его экзотичность, легкий запах сигар, которым был пропитан его смокинг, белизна изящного платочка, кончик которого высовывался из нагрудного кармана, блеск его золотых запонок. Ей нравился тембр его низкого голоса и искорки гнева, которые порой вспыхивали в его глазах; ей нравилось, что он не больше ее принадлежал к этому ограниченному недалекому мирку, в котором им обоим приходилось существовать и действовать. Кроме того – он был далеко не простак, этот человек, – ей нравилось, что он не делал попыток скрыть свой интерес к ней. Он оценивал ее с неприкрытой сексуальной точки зрения – и видно было, что эта оценка его удовлетворила, потому что по его губам скользнула улыбка.
Это было отлично: разве не лучше всего флиртовать или завязывать близкие отношения, приправив их долей юмора? Констанца ответила на его взгляд и почувствовала, что ее понесло: в избранной ею линии поведения больше не было вызова, и конец ее был однозначен – и это было интересно.
– Вы мне нравитесь, – внезапно с полной серьезностью объявила она. – Вы мне нравитесь, и я думаю, что вы… блистательны. Как и эта комната. И картины – особенно картины. Вы сами их выбирали, не так ли? Я никогда раньше не видела таких холстов. – Она сделала паузу. – Не покажете ли вы мне их? Может, вы устроите мне экскурсию?
– По постимпрессионистам? – Ленивая усмешка скользнула по его губам. – Познакомить вас с теми, что здесь, или с другими? Несколько находятся на лестничном марше, часть – в главном холле, но лучшие выставлены в библиотеке.
– О, первым делом с лучшими, – ответила Констанца.
– Вам нравятся лишь самые лучшие?
– Я считаю, что действовать надо именно так, – сказала Констанца, беря его за руку.
– Моя дорогая, – сказал Штерн, проходя мимо Мод, которая подняла на них глаза, когда они двинулись к дверям. – Констанца изъявила желание получить урок искусствоведения. Могу ли я показать ей Сезанна?
– Конечно, Монти, – ответила Мод, возвращаясь к оживленному разговору с Гвен. Все присутствующие женщины были не на шутку увлечены слухами о последнем романе леди Кьюнард.
Едва только в библиотеке за ними закрылась дверь, сэр Монтегю в упор уставился на Констанцу.
– Вы в самом деле хотите взглянуть на Сезанна?
– Нет.
– Я так и думал. – Он помолчал. – Я начинаю понимать, Констанца, что недооценивал вас.
– Не только недооценивали. Вы просто не обращали на меня внимания. А теперь вы это сделали.
– Поэтому вы и рассказали мне о своей матери? Чтобы я обратил на вас внимание?
– Да.
– А почему вы хотите… чтобы я присмотрелся к вам?
– Потому что я хочу выйти за вас замуж. Главным образом.
При этих словах Штерн улыбнулся.
– Вот оно что! Разве вы не слышали, Констанца, что я закоренелый холостяк?
– Слышала. И не верю. Это было до того, как вы встретили меня.
– Ну-ну. – Штерн сделал шаг вперед. Сверху вниз он смотрел во вскинутое к нему лицо Констанцы. – Вы предельно откровенны, что необычно для женщины. И очень точны. «Главным образом», – сказали вы. Есть еще и дополнительные мотивы, в силу которых я должен обратить на вас внимание?
– Конечно же. Я должна добиться, чтобы вы полюбили меня.
– Прямо сейчас?
– Заняться любовью мы можем прямо сейчас.
– А мое положение в этом доме… ваше положение… вся эта публика внизу?
– Мне на них наплевать – как и вам.
– А ваша репутация, Констанца? Вы не можете не думать о ней.
– С вами моя репутация в безопасности. Вы джентльмен.
– Джентльмен скорее всего отказал бы вам. В лучшем случае он бы отделался от вас тактичной отговоркой; в худшем – отшлепал бы.
– Вы представляете собой не совсем обычный тип джентльмена. Считай я, что вы будете относиться ко мне как к ребенку, я бы не поднялась сюда.
Наступило молчание, в течение которого они с некоторой настороженностью оценивали друг друга. В отдалении слышались легкие звуки: разговоры, шаги прислуги, приглушенные голоса. Ни Штерн, ни Констанца не обращали на них внимания, они продолжали смотреть друг на друга, как ни странно, ничего не видя перед собой.
Помедлив, Штерн сделал еще шаг вперед. Он приподнял подбородок Констанцы. И стал поворачивать ее лицо, сначала в одну сторону, а потом – в другую, словно он был портретистом, а она моделью. При его прикосновении Констанца в первый раз испытала возбуждение. Она ухватилась за его руку.
– Скажите, – вспыхнув, требовательно спросила она. – Скажите, что вы видите?
– Я вижу… – задумчиво сказал Штерн, – женщину. Не самую красивую в привычном смысле слова. Но у вас интересное лицо, Констанца, лицо человека, которому нравится опровергать общепринятые правила. Я вижу… очень юную женщину, которая несколько отпугивает меня, потому что я не доверяю молодым женщинам и не соблазняю маленьких девочек. Хотя женщину умную и, может даже, хищную…
– Я уродлива?
– Нет, Констанца, вы не уродливы.
– Мой отец всегда говорил, что я уродина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111