– Я помолчала. – Векстон, вы можете припомнить, о чем эта история?
– Конечно, – весело ответил Векстон. – Наверно, самая известная из всего, что он написал. Но я не хотел бы излагать тебе сюжет, если ты собираешься читать ее. Я не хочу портить впечатление от…
– Только суть, Векстон, этого хватит…
– Ну, – ответил Векстон, – там идет речь о преследовании.
Этот разговор воодушевил меня. Констанца не была любительницей чтения. В самом деле, не припоминаю, чтобы она хоть раз закончила начатую книгу, но Констанца обожала одалживать книги и копаться в них. Если она выбрала эту цитату, предполагая, что я сразу же узнаю ее, то сделала это сознательно. Еще одна штучка в той игре в прятки, что она вела со мной, или же это игра в кошки-мышки?
К этому времени я была сыта играми Констанцы. Коль скоро она преподнесла мне подарок, я просмотрю ее блокноты, покончу с ними и затем забуду, но срок и способ, которым я буду проглядывать их, выберу сама. Если Констанца хотела подцепить меня – а ей бы понравилась эта идея, – успеха она не добилась. Я первой добралась до нее и первой изгоню.
Готовиться я начала на следующий же день. Погода изменилась, похолодало. В Винтеркомбе стало зябко и сыро. Так всегда бывает в домах, где никто долго не живет.
Я уговорила ремонтников поставить в подвале старый котел – тот самый, в котором, как мне казалось в детстве, сгорают деньги. Со стоном и скрипом он встал на место, и я растопила его. Поднялась наверх. Трубы посвистывали, шипели и дребезжали. Я чувствовала, как забилось старое сердце моего дома. Он возрождался к жизни.
Этим же вечером я перетащила сверток Констанцы в гостиную. Зажгла камин. Задернула старые, выцветшие портьеры. Передвинула мебель. Кое-чего из обстановки не хватало, но достаточно было света лампы, чтобы вернулась иллюзия прошлого. Мягкий диван, потертые коврики, кресло моей матери, письменный стол между окнами, шезлонг, в котором тетя Мод вершила суд, стул, на котором обычно сидел мой друг Франц Якоб… Когда все вещи были расставлены по привычным местам, я услышала голоса дома. Я была почти готова. Осталась только одна деталь.
Наконец я нашла ее, порывшись в шкафу, – складной столик, за которым когда-то, в другой жизни, напротив меня сидела девочка Шарлотта, с которой я играла в карты.
Я вытащила и разложила его, поставила одно кресло для себя, а другое – для девочки, которую не видела вот уже тридцать лет. Затем, я давно догадывалась, что рано или поздно сделаю это, положила блокноты Констанцы в черной обложке на зеленую бязь стола. Так Констанца входила в мою жизнь, так же она должна покинуть ее. «Вот и я».
В комнате стояла тишина. Я закрыла глаза. Я позволила Винтеркомбу проникать сквозь поры моей кожи и заполнять собой мой мозг. Сырость, запах горящих поленьев, кожаные кресла и длинные коридоры, запахи чистого полотна и сухой лаванды, счастья и бездымного пороха… Когда я открыла глаза, комната была полна народу.
Мой дядя Стини зевал и потягивался, он листал страницы журнала. Тетя Мод углубилась в роман «Перепутья сердца». Мой дядя Фредди чихал, и у его ног лежали две гончие. Мать оставила книгу с расчетами на столе и, сев за пианино, стала наигрывать этюд Шопена. Мой отец нагнулся к огню и ногой поправил полено. Дерево потрескивало, летели искры. За ними, тихо и смиренно, стояли другие фигуры, словно бы дожидаясь приглашения: мой третий дядя, которого я никогда не знала, потому что он погиб во время первой мировой войны, мой дедушка Дентон, скончавшийся до моего рождения, моя американская бабушка, умершая вскоре после него. Они ждали с покорностью просителей: коль скоро они были здесь и я доверяла им, я развязала шнурок, стягивавший блокноты.
Это были дневники. Открыв первый из них, я увидела дату «1910 год» и название места – «Винтеркомб». По страницам тянулись аккуратные каллиграфические строчки, но этого почерка я не могла припомнить.
Я растерянно уставилась на страницу. В почерке было что-то знакомое, но я не могла понять, что именно. Чей это почерк? Почему Констанца решила передать мне столь древние записи? Я открыла следующие блокноты – тот же незнакомый почерк. Открыла третий – другая рука, но на этот раз я ее узнала. Письмо, лежавшее между обложкой и первой страницей, выпало наружу.
Это было первым и последним письмом, которое я когда-либо получила от Констанцы. Я много раз перечитывала его. Оно до сих пор лежит передо мной, поскольку представляет собой квинтэссенцию Констанцы.
«Моя дражайшая Виктория!
Удобно ли ты устроилась? Отлично. Тогда я расскажу тебе историю, которая, как ты думаешь, тебе известна.
Она – о Винтеркомбе, о твоей семье, твоих родителях и обо мне. Она также об убийце – об убийце ли? – так что удели истории все внимание. Я оболью тебя презрением, если ты упустишь жизненно важные намеки.
Итак, с чего мы начнем? С твоего крещения и моего изгнания? Думаю, ты предпочтешь именно это – возможность раскрыть все тайны. Но мне бы хотелось, чтобы ты подождала. Рано или поздно мы подойдем и к твоей роли в этой истории, а для начала центр сцены займу я.
Думаю, я смогу удивить тебя. Ты сочтешь, что такую Констанцу ты не знала. Ты можешь даже решить, что не знала такими свою мать и своего отца – не исключено, что мы несколько шокируем тебя. Не обращай внимания: порой потрясение может пойти только на пользу, тебе не кажется? Возьми меня за руку, и пойдем со мной. Видишь, я сама еще ребенок, а год – 1910-й.
Сегодня вечером твоя бабушка Гвен, которая была тогда все еще молодой и красивой – ей было столько же лет, сколько тебе сейчас, – устраивает большой прием. Сегодня вечером ожидается прохождение кометы Галлея. Нам предстоит рассмотреть ее – такова одна из целей сегодняшнего сборища. Комета, конечно, не лучший повод, но твоя бабушка забыла об этом: голова у нее забита другими вещами. Какими именно? Ты слышала о том вечере и о том приеме? Уверена, что слышала. Ну что же, послушай еще раз. Дам тебе откровенный отчет. Ты прочтешь версию моего отца о событиях (да, два первых блокнота написаны его рукой). Затем познакомишься с моей. Но не останавливайся на этом, ни в коем случае, если хочешь найти меня! Для этого тебе предстоит прочитать все до конца. В моих небольших записях охвачен большой промежуток времени!
Можем ли мы поговорить, когда ты кончишь чтение? Я бы хотела, потому что мне не хватает тебя, и ты это знаешь, моя маленькая крестница с такими серьезными глазами! Да, давай поговорим. Дай мне слово. Ты расскажешь мне, кто был убийцей и кто – жертвой, ты попробуешь объяснить мне природу преступления.
А тем временем стоит 1910 год. Очень ли далеким он представляется тебе? Тебе этого не понять; мгновение – и он уже становится вчерашним днем. Посмотри. Вот он, дом, вот сад, вот лес, в котором твой маленький умный друг Франц Якоб почувствовал запах крови…
Прошлое… Ты не думаешь, что преподнести его кому-то – это отличный подарок? И момент вроде самый подходящий – и для тебя, и для меня. Слушай, вот оно, прошлое. Знаешь, как оно выглядит? Как мой холл в зеркалах, где ты так любила бывать. Все вдаль и вдаль: одно отражение, за ним – другое, и все дальше в бесконечность.
Когда ты закончишь читать, сообщи мне: скольких отцов ты увидела и скольких Констанц разглядела?»
Она пыталась заинтриговать меня, и ей удалось добиться своего. Я начала читать. Я позволила Констанце и моему отцу быть проводниками, по крайней мере, сначала.
Теперь я вспомнила, когда в последний раз упоминалась эта дата – 1910 год. Я услышала музыку ситара, увидела портреты наших современных святых, почувствовала запахи Индии и ароматы Винтеркомба… Может быть, какая-то магия. И когда я вернулась к каллиграфическому почерку и к дате апреля 1910 года, мне показалось, что мистер Чаттерджи присоединился к другим наблюдателям, стоявшим рядом со мной.
«У Каменного домика в саду, – прочитала я. – Этим утром, с Гвен. В моем кармане спрятана новая черная ленточка. И снова, увы, этот большой унылый Мальчик заставляет нас позировать для снимка. Какой же он зануда! Постоянные остановки, длинная экспозиция – снимок, адюльтер, о котором добрый милый Мальчик, сущий болван, никогда не подозревал…»
Я продолжала читать. То, что я узнавала, имело отношение не только к Констанце и ее отцу, но и ко всем прочим свидетелям, которые собрались в моем доме. Одно предупреждение сделала я себе до того, как начать читать. Кто излагал эту историю? Констанца, а она прирожденный декоратор.
Будьте осторожны с декораторами! Далеко не всегда стоит доверять им. Подобно тем, кто сегодня умеет перестраивать реальность, – фотографы, писатели и аферисты, – среди своих рабочих инструментов декораторы хранят обман, ибо первое правило в своем искусстве, которое они должны усвоить, – это обман зрения. Во всяком случае, так говорила Констанца, когда я была зеницей ее глаза.

Часть вторая
СЛЕД КОМЕТЫ
1
– Эдди, ты встанешь рядом?
Год был 1910-й, месяц – апрель, день – пятница, погода прекрасная. Моя семья проводила весну в Винтеркомбе. Они не знали, что обречены стать свидетелями конца эры, что балансируют на грани двух миров.
Через месяц скончается король Эдуард VII, которому как-то довелось останавливаться в Винтеркомбе. Его похороны, на которых будет присутствовать мой дедушка, запомнятся своей величественностью: печальную процессию возглавят девять монархов, среди которых почетное место будет отведено племяннику Эдуарда, немецкому кайзеру Вильгельму – он будет двигаться сразу за катафалком. Монархи, кайзер, бесчисленные великие князья и герцогини, принцы и королевы властвовали в Европе. Многие по праву рождения или в силу заключенных браков принадлежали к семье, начало которой положила королева Виктория. Через четыре года после похорон члены этой семьи вступят в войну друг с другом.
Моя собственная семья, в которой были свои небольшие конфликты, ничего этого, естественно, не могла знать. Ни им, ни кому другому не пришло в голову, что лицезрение кометы Галлея на весеннем небе станет зловещей приметой. Это предположение было высказано и в Винтеркомбе, и повсюду, но только задним числом.
Пока же все было в порядке. Пока же комета Галлея была лишь поводом для праздника. Моя бабушка Гвен сочла ее хорошим предлогом для приема. Он начнется через несколько часов. Тем временем наступало утро. Воздух был чист и свеж, поверхность озера спокойна, видимость отличная, освещение как нельзя лучше способствовало фотографиям.
Моя бабушка Гвен приготовилась позировать перед камерой своего старшего сына Мальчика.
Повернув голову, она остановила взгляд своих обаятельных чуть раскосых глаз на фигуре своего любовника Эдварда Шоукросса. Он стоял в восьми футах от нее, и его очертания несколько расплывались. Она протянула руку, чтобы привлечь его поближе: она улыбалась.
– Эдди! – сказала она. – Эдди, не хочешь ли встать рядом?
Гвен ничего не знала ни о кометах, ни о звездах, она не могла отличить одно созвездие от другого. Тем не менее комета Галлея поразила ее воображение. Ей казалось, что она сразу же узнает ее: огромный поток света, заливающий все небо. Проконсультировавшись с газетами, которые, в свою очередь, проконсультировались с астрономами, Эдди сообщил ей, что хвост кометы будет длиной в 200 миллионов миль. Двести миллионов! Гвен с гордостью смотрела на Эдди: он писатель, он понимает, считала Гвен, поэзию фактов.
Сегодня вечером она будет вместе с ним смотреть на комету. Будет, конечно, около сорока других гостей, но присутствие всех прочих любителей кометы для Гвен несущественно. Этот незабываемый вечер, чувствовала она, посвящен только ей и ее любовнику. Они будут бок о бок смотреть в небо: под покровом темноты она сможет держать Эдди за руку, а потом, позже…
Но лишь позже. Пока же стояло утро, и Гвен маялась бездельем. Слуги были хорошо вымуштрованы, поэтому все приготовления были сделаны еще неделю назад. Она может позволить себе прогуляться по весеннему воздуху, еще раз примерить новое платье цвета молодой устрицы (Эдди уже выразил ей свое восхищение). Она может радоваться близости Эдди и отсутствию своего мужа Дентона. Она получала удовольствие от самого факта, что удрала из дома и устроилась в своем любимом месте Винтеркомба – в маленьком нескладном строении перед лоджией. Оно называется Каменный домик.
Здесь, в своем Маленьком Трианоне, она может позволить себе расслабиться, как это называет Эдди. Обстановку тут она подбирала по своему вкусу, и та исполнена очаровательной простоты. Винтеркомб – это дом Дентона: в свое время Гвен сделала несколько тщетных попыток оставить в нем свой след и, столкнувшись с раздраженным нежеланием Дентона, оставила их. Куда слаще удалиться сюда, где она хранит свои акварели и мольберт, засушенные цветы и вышивки шелком, книги американских авторов, несколько предметов мебели, простой, но надежной, которые она привезла из Вашингтона, когда умерла ее мать. Отсюда, издалека, она могла любоваться озером, светло-зеленой дымкой леса, который уже начинал одеваться листвой. Она видела, как Дентон с егерем Каттермолом исчез в зарослях, то ли чтобы проведать своих фазанов, то ли чтобы пострелять кроликов и голубей, а может, чтобы проверить сетования Каттермола на браконьеров.
Эти фигуры на мгновение испортили пейзаж, но вот ни Дентона, ни его егеря больше не видно. Вернутся они не раньше, чем через час, и на Гвен опять снизошел покой. Она вздохнула. Воздух в Винтеркомбе, любит утверждать Гвен, не просто свежий, он благоуханный.
Ее младший сынишка, десятилетний Стини, дергал ее за юбки, и Гвен нагнулась, чтобы с мягкой улыбкой взять его на руки. Появился Эдди Шоукросс и занял место рядом с ней. До нее донесся запах его сигары. Ей пришло на ум, что они представляют собой очаровательную группу, едва ли не семью: она сама, маленький Стини и ее любовник. Гвен самым выразительным и привлекательным образом повернула голову перед объективом камеры. Камера была последним приобретением ее старшего сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111