Очевидно, это означало, что Флосс совсем оправился. Все облегченно вздохнули, а собака, поняв, что находится в центре внимания, снова принялась лизать Констанце руки, скакать вокруг людей, оживленно размахивая хвостом.
Теперь уже было ясно, что неприятности остались позади. И в эту минуту к ним незаметно присоединился сэр Монтегю Штерн. Он подошел задней тропкой. Посреди всеобщего ликования появление Штерна даже не сразу было замечено. Но, заметив Штерна, его озадаченное лицо, все тут же засыпали его вопросами: так что? Это точно? Откуда вам стало известно?
– Война, война, война, – это запретное слово вырвалось на свободу. Так долго подавляемое, оно теперь, подобно языку пламени, перебегало от одного человека на другого.
Все взгляды были обращены к Штерну, и только Фредди продолжал наблюдать за Констанцей. Он стал единственным свидетелем того, что происходило дальше.
Не обращая внимания на появление Штерна, не слушая его новости, Констанца и Окленд все так же, не шелохнувшись, стояли на коленях, глядя друг на друга. Они не смотрели даже на Флосса, теребившего что-то неподалеку от них, только друг другу в глаза.
Окленд произнес что-то, Констанца так же тихо ответила – их слова не долетели до Фредди. Затем Констанца взяла руку Окленда – ту, которую укусил Флосс, – и поднесла ее к своему лицу. Она прикоснулась губами к краснеющему следу от собачьих зубов, и черные волосы, рассыпавшись, на мгновение заслонили от Фредди ее лицо.
Какое-то время Окленд сидел не шелохнувшись. Затем очень медленно, словно в любой момент мог отдернуть назад, протянул руку и погладил ее по волосам.
Они так и сидели, застывшие, словно изваяние скорби, явно не видя и не слыша ни озера, ни солнца, ни возбуждения и возгласов вокруг. Неподвижность этих двух людей, которых Фредди привык видеть всегда активными и живыми, поразила его. Он даже хотел вмешаться, растормошить их, но потом передумал.
* * *
Возвращаясь домой, Фредди ощущал неловкость и в то же время необъяснимое раздражение. Окленд шел впереди, взяв под руку плачущую мать. Фредди замыкал процессию, рассеянно поглядывая на небо.
Констанца догнала его и тоже подхватила под руку. Флосс радостно прыгал у ее ног.
– Мы знали, что это случится, Фредди, – весело сообщила она, – это было очевидным уже несколько недель назад…
– Что именно?
– Война, конечно. – Она шагала быстрее. Похоже, эта новость подняла ей настроение. – Тем не менее жизнь продолжается. – Она подергала Фредди за рукав. – Ну, не дуйся, Фредди. Тебя еще ждет подарок, не забыл? Получишь чуть позже…
– Когда? – нетерпеливо спросил Фредди.
– После обеда. – Констанца выдернула свою руку. – Тогда и получишь.
Она откинула назад волосы и вприпрыжку припустилась за остальными. Фредди же по-прежнему неторопливо плелся за всеми, в его голове вертелось: война и подарок, война и Констанца. Впоследствии эта пара так осталась для него неразделенной.
– Послушайте, Окленд, Фаррел, как вы намерены поступить – будете ждать мобилизации или пойдете добровольцами? – Данбар обвел присутствующих взглядом, сверкающий монокль делал его еще более воинственным. Это было в тот же вечер, за обедом. Он с очевидным облегчением заговорил о войне после сегодняшней неловкой и скованной беседы с Констанцей.
– Я еще не решил, – Фаррел отвел взгляд.
– Тогда отправляйтесь добровольцами, вы оба. Я прав, Мальчик? В конце концов, вся эта пальба не затянется далее Рождества. До призыва может и не дойти.
– Я бы не торопился с прогнозами, – вставил Монтегю Штерн, – не стоит быть излишне оптимистичными, все может оказаться не таким скорым делом, знаете ли.
– Таков приговор Сити? – голос Данбара почти сорвался на резкость. Под «Сити» он подразумевал ростовщиков, а значит – евреев. Само замечание, по мысли Данбара, должно было указать Штерну его место: определенно не за этим столом. Конечно, некоторым выдающимся евреям, среди них и Штерну, удалось добиться расположения лондонского света, в том числе и приема в некоторые дома, вроде этого, однако в его родной Шотландии подобное было невозможным – всем своим видом хотел показать Данбар.
– Сити? – Штерн, привыкший к такого рода выпадам, выглядел невозмутимым. – Нет, скорее Даунинг-стрит. На прошлой неделе.
Штерн очень редко ссылался на свои связи, еще реже старался ставить обидчиков на место. После этих слов за столом воцарилось молчание. Стини, который не любил Данбара, прыснул. Констанца, симпатизировавшая Штерну, одобрительно посмотрела на него. Данбар покраснел до самых ушей. Ситуацию разрядило вмешательство Мод, всегда болезненно воспринимавшей пренебрежительное отношение к Штерну – к тому же она заметила, как Гвен при этих словах переменилась в лице.
– Монти, дорогой, – небрежным тоном произнесла Мод, – ты по обыкновению прав, и все же ты неисправимый пессимист. Лично я полностью доверяю нашему министерству иностранных дел, особенно после того, как Окленд получил там место. Мне кажется, что дипломаты сами смогут все утрясти. Может быть, и вовсе не дойдет до сражений. Кайзер, по моему убеждению, здравомыслящий человек. Как только он поймет, кому бросил вызов, сразу же пойдет на попятную. Я, конечно же, всей душой на стороне этих галантных бельгийцев – нельзя сидеть сложа руки, пока кто-то там их покоряет. Однако, посудите сами, из-за чего вся эта нелепая война? Какие-то там страны на Балканах – хоть убей, не вспомню, как называется хоть одна из них. Даже пальцем на глобусе не смогу показать более-менее уверенно… Кроме того, на прошлой неделе, из исключительно достоверных источников в салоне дражайшей леди Кьюнард…
Гвен, сидевшая за дальним концом стола, не сводила глаз со своих сыновей. Все они, кроме Стини, были призывного возраста, даже Фредди, только закончивший школу, которого она все еще считала ребенком. Гвен не притронулась к еде. Самое худшее, что ей не с кем было поделиться одолевавшими ее страхами. Обсуждать их в открытую значило выставить себя не патриотом во мнении света. Она и так уже сегодня дала волю слезам, и дальнейшее проявление ее подлинных чувств могло только разозлить Дентона и устыдить сыновей.
«Дорогие мои, – сказала себе Гвен, – я не отдам вас никому». Не обращая внимания на застольные беседы, она принялась строить молчаливые и спешные планы. На Дентона, конечно, рассчитывать нечего. Он пришел в восторг от войны и будет горд, если его сыновья уйдут сражаться. Гвен посмотрела на мужа, на его дрожащие руки, которыми он подносил вилку ко рту. Бедный Дентон, огонь постепенно угасал в нем. Вспышки гнева становились все реже, и в последние год-два Гвен заметила, что снова прониклась к нему теплыми чувствами.
Каким-то образом, Гвен сама не понимала как, но смерть Шоукросса стала водоразделом и в жизни Дентона. До этого он был если не вспыльчивым, то, по крайней мере, энергичным. Теперь же он постепенно превращался в старика. Возможно, объявление войны взбодрит его на некоторое время, но Гвен понимала, что это ненадолго. Нет, Дентон рано или поздно снова вернется к тихой и мирной жизни, к которой уже начал привыкать. Будет дремать дни напролет у камина, предаваться воспоминаниям об ушедших днях. К тому же, четко помня свое детство, он все чаще упускал события прошедшего вчера. Он забывал имена и даты и, удивительно, не злился этому, как раньше, а только тихо бормотал себе что-то под нос. Все чаще и чаще он стал обращаться к Гвен за словами утешения. «Поговори со мной, Гвенни, – иногда просил он вечерами, когда они оставались одни. Или: – Спой мне, Гвенни. Одну из твоих старых песен. У тебя такой славный голосок».
Гвен отпила глоток вина. Беседа под руководством Мод перешла на другие темы. Гвен почувствовала себя смелее. Ее планы начинали вырисовываться. Друзья, сказала она себе, друзья в высших сферах, в армии, словом, друзья – вот то, что ей нужно. Друзья, которые по ее просьбе могли бы потянуть за нужные ниточки. Мальчика следовало пристроить в штаб, возможно, адъютантом, подальше от передовой. Окленд… с ним все было в порядке: выпуск с отличием, успешно сданные сложные экзамены на гражданскую службу, предстоящее назначение в министерство иностранных дел. Окленду пророчили блестящее будущее – Гвен видела его не иначе как послом. Оставался Фредди. У Фредди, решила Гвен, окажется слабое здоровье. Она сосредоточилась на больном сердце, плоскостопии и снисходительных докторах.
Теперь она уже совсем воспрянула духом. Она начнет свою кампанию сразу же после обеда, сказала себе Гвен. Никаких задержек – первым делом переговорить с Мод и Монтегю.
Посмотрев в сторону Штерна, одетого по случаю торжества в серо-зеленый смокинг с настоящим золотым шитьем (Констанца метала на него завистливые взгляды), Гвен не могла не признать, насколько изменилась жизнь Мод с появлением сэра Монтегю. Без лишнего шума Мод позволила итальянскому князьку убраться из ее жизни. Мод больше не нужно было постоянно оплачивать чьи-то денежные счета, переезжать с места на место, испытывать неуверенность и собственный характер с вереницей молоденьких подружек своего князя. Теперь на ее попечении был только роскошный особняк в Лондоне, выходивший окнами на Гайд-парк, купленный для нее Штерном. Она одевалась только в Париже, у лучших портных. Ее салон набирал популярность в высшем свете. На приемах в ее лондонском доме собирались сливки общества: члены королевских семей, британской и европейских; магараджи; богатые американцы, с которыми у Штерна были деловые контакты; разные знаменитости из мира искусства. Гвен чувствовала себя с ними бедной родственницей, деревенщиной, случайно затесавшейся в изысканное общество.
Мод же устраивала вечеринки для Ballets Russes, приглашала Дягилева на чай. Она стала постоянной посетительницей «Ковент-Гарден», правда, Штерну приходилось объяснять ей содержание опер. Художник Огастес Джон только что закончил ее портрет. Мод имела все основания торжествовать – она стала вровень со знаменитой старейшиной высшего света – леди Кьюнард.
Эти триумфы Мод казались Гвен потрясающими. Она не завидовала успехам Мод в свете, она любила Мод с ее добрым сердцем и проницательным умом. Но иногда, глядя на Мод, Гвен ловила себя на мысли, что в самой глубине сердца она немного завидует ей. В конце концов, Мод была старше ее, и хотя ее возраст держался в глубочайшей тайне, но, если верить Дентону, давно перевалил за четвертый десяток. И все же в свои сорок семь, сорок восемь? – рядом с Мод был мужчина: умный, надежный, здравомыслящий, воспитанный. Мужчина, который был моложе ее, он полон энергии и жизненных сил. Словом, Мод имела и любовника, и друга. А Гвен проводила дни со стариком, которого доводилось опекать, как сына.
Временами Гвен тоже предавалась мечтаниям – как хорошо было бы иметь рядом с собой мужчину, на которого можно опереться, которого можно просто обнять и поцеловать. Увы, этого у нее нет, и никого подобного она не собиралась заводить, довольно с нее одного Шоукросса. Ее лучшие дни остались в прошлом. В свои сорок два года Гвен чувствовала, что прошла вершину холма и теперь двигалась по пологому склону. В глубине души она не жалела об этом, так намного спокойнее. В конце концов у Мод не было детей, а она была матерью – вот в этом заключалась полнота ее жизни.
«Дорогие мои сыновья, – подумала Гвен, почти причисляя к ним и Дентона, – дорогая моя семья».
– Медсестра, – звонкий голос Джейн Канингхэм оборвал ее мысли. – Да, я записалась в медсестры, – повторила Джейн. – Подготовка начнется буквально с завтрашнего дня, а необходимые запросы я подала еще месяц назад. Так что, думаю, меня должны принять.
– О, а я буду вязать солдатам теплые вещи, – вмешалась Констанца, строя глазки Монтегю Штерну, – пока что, правда, никак не выходит, но я обязательно научусь. Буду вязать, не покладая рук шапочки, свитерочки, всякие носочки и поясочки. Как вы считаете, сэр Монтегю, я исполню этим свой долг? Как женщина?
Штерн, сидевший рядом с Констанцей, улыбнулся. Он прочитал насмешку в ее словах, как и Джейн, в адрес которой и предназначалась колкость.
– Вполне, – вежливо ответил он, – только я не представляю тебя вязальщицей, Констанца.
– Все же мы тоже можем помочь хоть чем-нибудь, – смутилась Джейн. – Я не имела в виду, что… просто медсестры всегда…
Медсестры? Гвен, нахмурившись, посмотрела на нее. Джейн ей нравилась, но сейчас ее слова задели Гвен. «Моим сыновьям не нужны никакие медсестры», – об этом она позаботится.
Гвен склонилась и, протянув руку, коснулась руки Штерна.
– Монти, дорогой, – сказала она, – можно вас после обеда на два слова?
* * *
– Ну, сколько еще ждать? – требовательно спросил Фредди, прислушиваясь к смеху и тихим переговорам за ширмой в комнате Констанцы.
– Недолго. Подожди, Фредди. Стини, стой спокойно… и перестань смеяться, я не могу подрисовать…
Фредди пожал плечами и зашагал взад-вперед по комнате. Его почему-то раздражала настойчивость, с которой Констанца потребовала, чтобы он присутствовал на их со Стини маленьком представлении. Обед давно закончился, а с обещанным подарком снова все затягивалось. Однако не стоит выдавать своего раздражения. Фредди понимал, что здесь лучше не настаивать. Не стоит слишком протестовать, иначе Констанца, сердито тряхнув головой и топнув ножкой, заберет назад обещание. Так что лучше не жаловаться. Тем более что в долгом ожидании есть прелесть остроты, что известно Констанце. Ее излюбленное словечко, которое она постоянно бросала Фредди, было «жди», так что Фредди только забормотал что-то себе под нос. Вышагивая по комнате, он закурил сигарету, с любопытством оглядывая обстановку.
Несколько лет назад Констанца перебралась из детской в эти комнаты и сразу устроила там все на свой лад. Эта гостиная, к примеру, стала чем-то вроде штаба для самой Констанцы, Стини и Фредди. Они укрывались здесь, когда активность старших членов семьи угрожала стать чрезмерно навязчивой. Для самого Фредди эта комната оставалась загадкой – ключом к тайне самой Констанцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111