Она безукоризненна, словно высеченная из единого куска льда: волосы ее потрескивают от электричества, которым они заряжены; пальцы ее как кинжалы.
Констанца прикидывала, в каком порядке выдать маленькую сцену. Сказать ли первым это или вот это? Должна ли она покарать лишь одного Окленда за то, что он оказался таким ординарным, или же она накажет их всех, одного за другим? Всех до одного, решила она.
Мысленно она обратилась к Монтегю, который был – теперь-то она в этом убедилась – далеко не ординарен: он оправдает все ее действия. Мы похожи, сказала она себе: мы знаем, как ненавидеть; и если приходит час, у нас хватит смелости сделать решительный шаг. «Смотри, как я обрушу стены замка, Монтегю, – сказала она. – Смотри. Я знаю, что тебя это позабавит».
Констанца обвила шею ниткой драгоценных камней, которая водянистой струйкой скользнула по коже. Она повела шеей, любуясь снопом искр, отразившихся от их граней. Время идти. У нее белая кожа. Платье было сплошь черным. Губы были ярко-красными. «Я могу убивать», – сказал внутренний голос. Потом он добавил: «Я могу сделать все, что угодно».
Она потушила светильники один за другим. Даже темнота не вызывала у нее страха. Затем, медленно нащупывая ступеньки, восхищаясь своей уверенной походкой и замшевыми туфельками, украшенными изящными пряжками, она неторопливо стала спускаться вниз.
«Уничтожу их», – сказала про себя Констанца. Поскольку в этом смысле, как и во многих других, она продолжала оставаться ребенком, Констанца была не в состоянии понять, что попытка покарать других приводит лишь к тому, что наказываешь сама себя; она собрала всю силу воли. Она уверенно вошла в гостиную, что было ей всегда свойственно, когда она определяла перед собой цель. Она переводила взгляд с одного лица на другое – и точно, как она и предполагала, она готова к тому, что последует ее изгнание из этого дома.
Потребовал изгнания Окленд, но у меня нет ни малейших сомнений, что Констанца взяла на себя роль и судьи, и жюри присяжных: она сама вынесла себе приговор, за которым последовала кара – и она стала изгоем.
Все, как в добрые старые времена, – изысканная столовая в Винтеркомбе. Да, несколько стесненные обстоятельства, но все сделано по старым правилам и законам. Полированный стол, слишком большой для семерых, да и количество их несколько странное – факт этот скрыть было невозможно. Подавал на стол Вильям, которому помогала одна из старших горничных. Он разлил кларет – тот был великолепен, – как делал всегда, выказывая почтительное уважение ко всем присутствующим. Четверо мужчин были в смокингах; трое женщин в вечерних платьях! Канделябры; огонь в камине; тяжелая отполированная серебряная посуда, сервиз которой состоял из четырехсот предметов, источник гордости моего дедушки Дентона. Хорошо прожаренное постное мясо, настоящий английский стол, «фантастическое блюдо», по заверению поварихи. Без всяких трав, ни зубчика чеснока, слегка припорошить солью; единственное украшение – дольки лимона. Жареное седло барашка. Оно было великолепным, но так и осталось нетронутым. Пудинг – тут одобрительный кивок со стороны Фредди, – которому отдает предпочтение каждый настоящий англичанин; он знает их с самого детства – чопорные и привлекательные пудинги. К нему еще не приступали, потому что подали седло барашка, и Окленд по привычке подошел к столу, чтобы начать разрезать его, – и тут на сцену вступила Констанца. Винни, бедная Винни, дала ей повод.
Винни, преданная Векстону и обожающая его, читала последние его стихи из сборника. Они были посвящены моим родителям – и Винни первым же делом упомянула об этом. У Констанцы вытянулись губы.
Винни разъяснила, что они с Кути – тот остался в Лондоне в связи с полковыми делами – любят читать эти стихи вслух друг другу, часто после какао, удалившись в спальню. Особенно они обожают одно из них: любовный сонет. Винни, к явному смущению Векстона, даже привела на память несколько строк.
В определенном смысле она совершенно не поняла их. Винни была и продолжает оставаться в полном смысле слова совершенно невинной личностью. Для нее стихи были о любви; тем самым они должны были быть о той любви, которая понятна Винни, то есть о той любви, которую она питала к своему мужу.
Когда она кончила читать их, наступило краткое молчание. Стини, который еще не успел окончательно напиться, но уверенно продвигался по этому пути, тайком подмигнул Векстону. Джейн, которую тронули эти строчки, повернулась к Окленду. Констанца наклонилась к столу.
– Ну еще бы, – отчетливо произнесла она. – А вы знаете, Винни, что эти стихи написаны о мужчине?
Винни, которая подносила к губам бокал с вином, чуть не уронила его. Она моргнула. Она уставилась на Векстона. Ее шея, а потом лицо побагровели.
– Он, естественно, описывает, как заниматься любовью, – в полной тишине задумчиво продолжила Констанца. – Заниматься любовью с мужчиной. Что Векстон и предпочитает. Как и Стини тоже. А вы знаете, Винни, что Векстон и Стини любовники? – Она нахмурилась. – Я что-то забыла. Сколько тебе тогда было лет, Стини, – шестнадцать? Или семнадцать? Во всяком случае, несовершеннолетний.
Раздался грохот. Пожилая горничная, не такая вымуштрованная, как Вильям, уронила большое блюдо. Серебро задребезжало на полу. Жареная картошка разлетелась по полу. Горничная опустилась на колени, пытаясь собрать ее.
– Гомосексуалисты, – задумчиво продолжала Констанца. – Я лично никогда не употребляла выражение «педики». Или «анютины глазки». Я считаю эти слова глупыми и грубыми – а вы, Винни? Люди пускают их в ход…
Окленд прекратил разрезать пудинг. Он положил нож. Он лишь бросил взгляд, который заставил двух слуг тут же исчезнуть. Под удаляющиеся звуки их шагов Констанца продолжила:
– Люди пускают в ход такие выражения, потому что пугаются сексуальных извращений. Кое-кто называет их «постыдными», но я так не считаю. Да, я не сомневаюсь, страхи тут присутствуют. Такие люди, как Стини и Векстон, напоминают нам, что никаких правил и законов не существует – и в любви, и в сексе. Все стараются делать вид, что они в самом деле имеются, а мне это кажется таким скучным! Вот вы, Винни, например, что, по-вашему, нормальная любовь? Гетеросексуальная? А что такое нормальный секс, когда вы замужем? Он бывает у вас раз в неделю? Вы предпочитаете миссионерскую позу, на спине? Как бы хотелось, чтобы тут присутствовал ваш муж Кути! Он мог бы поведать нам, что он думает по этому поводу. То есть, я хочу сказать, когда дело доходит до траханья, он придерживается консервативных или либеральных взглядов? А может, он радикал? Интересная мысль! Когда доходит до траханья, может ли отсутствующий тут полковник стать радикалом? И если да…
Винни отшвырнула стул. Ее трясло с головы до ног. Она открыла рот и снова закрыла его. Окленд с силой произнес:
– Констанца! Прекрати!
Констанца устремила на него широко открытые глаза.
– Ну, Окленд же, прошу тебя, это очень интересно. Я завела речь на эту тему, чтобы разобраться в сексе. Ну и в любви, если речь зашла о ней. Но и то, и другое так причудливо сплетается, ты не находишь? Что никак не может способствовать ясности точки зрения. Люди не могут не сходить с ума! И я просто не понимаю почему. Дело в содомии – давайте признаем это. Все мы знаем, что содомский грех означает занятия гомосексуализмом…
– Библейский! – поднимаясь, драматически вскричал Стини. – Восходит к библейским временам, так что, если мы…
– Но надо сказать, – продолжала Констанца, – содомский грех не ограничивается только кругом гомосексуалистов. Гетеросексуалы, мускулистые христиане, как известно, тоже предавались ему. Считать ли это извращением? И если да, то почему? Винни, как вы к этому относитесь? Как вы думаете, считает ли Кути это извращением? Как он смотрит… – как бы это выразиться? – на мастурбацию? На оральный секс? На внебрачные связи? Я лично всегда придерживалась той точки зрения, что допустимо все, что доставляет удовольствие, все разрешено – а если не разрешено, то тем более приятно. Так что я никогда не относила себя к моралистам. О, дорогая, – Констанца легко вздохнула. – Я не сомневаюсь, что, если бы Кути был здесь, он бы наставил меня на путь истинный. Тогда я смогла бы наконец разобраться, почему одна практика более предпочтительна, чем другая. Знаете ли, я думаю, что у меня возникают языковые трудности. Вы с этим сталкивались, Винни? Я совершенно не могу понять, почему страсть и похоть считаются грехом, а любовь добродетелью, хотя любовь доставляет столько хлопот и неприятностей в этом и без того непростом мире. И, кроме того, раз уж мы затронули такую тему, я никогда не могла понять, почему вымученные латинские термины более приемлемы, чем отечественные выражения. Почему кое-кто предпочитает говорить «пенис», когда можно…
– Никогда! – сказала Винни, обретя наконец голос.
– И затем «трахать». Оставляя в стороне тот факт, что просто не существует никакого адекватного глагола, я считаю, что это очаровательное слово, не так ли, Векстон? В нем есть какая-то поэтичность. Начать с того, что в нем есть звукоподражание и…
– Никогда! – снова мощно вскричала Винни. – Никогда в жизни не слышала, чтобы женщина выражалась подобным образом, не слышала, чтобы вообще кто-то так выражался! Эта женщина сошла с ума! Или она напилась?
У Винни на плечах была шаль. При этих словах она стянула шаль, выпрямилась и впилась взглядом в Констанцу. Та уставилась в свой бокал.
– Нет, Винни. Я не напилась. Предполагаю, что вообще ни разу в жизни не испытывала, что такое по-настоящему напиться…
– В таком случае еще хуже, – не без яда ответила Винни. – Я не хочу больше слышать ни одного слова…
– Как и я, – вмешался Фредди. Он встал. Он был откровенно разгневан и посмотрел по другую сторону стола. – Окленд, ты не можешь ли остановить ее? Ты же знаешь, что она собой представляет. Если уж она начнет…
– Констанца…
– Окленд, не будь идиотом. Мы обсуждаем вопросы языка и морали. Я женщина. И довольно хрупкая женщина. Что ты собираешься делать – вышвыривать меня?
– Оставь ее, – спокойно сказала Винни. – Я предпочитаю сама покинуть это помещение. Фредди… будьте столь любезны. Я чувствую, что должна подышать свежим воздухом.
Винни направилась к дверям. Фредди замялся; он оглянулся на Констанцу, словно был готов рискнуть обратиться к ней с последней просьбой. Но выражение глаз Констанцы дало ему понять, что делать этого не имеет смысла: Фредди решил не рисковать. Он двинулся к дверям, предложив руку Винни – небольшой галантный жест, который, как я думаю, будет помниться Винни во время ее вдовства. Выход Винни был поистине королевским; Фредди лишь пытался соответствовать ей. Дверь захлопнулась.
– Меня тошнит, – сказал Стини. Он обмяк в кресле. Выпив стакан вина, он тут же наполнил второй. – Честно, Конни, зачем ты все это сделала?
– Что сделала? – Констанца переводила взгляд с одного лица на другое с невинным выражением. – Это была всего лишь дискуссия.
– Совершенно односторонняя, – наклонился к столу Векстон. – На деле, я бы не сказал, что тут вообще была какая-то дискуссия. Вы сознательно стремились оскорбить Винни.
– Ну, может, я так и сделала, – Констанца слегка усмехнулась. – Лишь чуть-чуть. Вам не кажется, что при своей тонкокожести она глуповата? Сегодня утром она скорчила такую ужасную физиономию при виде моей шляпки…
– Иисусе Христе, – сказал Стини.
– Кроме того, такие люди, как Винни, раздражают меня. Как и ты, Джейн, если ты простишь мне эти слова. Я ненавижу моральные кодексы, которые сковывают по рукам и ногам. Шоры на глазах не имеют ничего общего с моралью; это трусливо и даже хуже, чем просто самообман. А Винни в самом деле потрясающе глупа относительно твоих стихов, Векстон. Признайся – у тебя пальцы поджались на ногах в ту секунду, когда она лишь открыла рот и начала читать.
– Это со мной происходит всегда, когда читают мои стихи.
– В самом деле? До чего благородно! Но ты ведь в самом деле благороден, Векстон. Медведь-олимпиец. Могу я тебя кое о чем спросить?
– Конечно.
– Ты знаешь, я восхищаюсь твоей поэзией. Даже я понимаю, насколько она хороша. Но я никогда не могла понять, как ты решился посвятить столь отличные стихи такому человеку, как Стини. Или на то подвигла твоя влюбленность в него? Нет, Стини, не отводи глаза и не отмахивайся; ты знаешь, что это правда. Я люблю тебя, дорогой, и, когда ты был моложе и не пил так много, ты был невыносимо хорошеньким, но я никогда не могла себе и представить, что Векстон из тех мужчин, которые клюют на смазливую мордашку…
– Не надо, – сказал Стини, продолжая закатывать глаза и отмахиваться. – Не приставай ко мне, Конни, потому что, если ты…
– Будь же честным, Стини. Ты же дилетант. Всего одна выставка картин – и смотри, что стало дальше. Ты не можешь хранить верность Векстону и пяти секунд. Что ты сделал, когда Мальчик застрелился? Ты помчался к Конраду Виккерсу и прыгнул к нему в постель. И ты еще возлагаешь на Мальчика вину за свою собственную неверность – что, должна сказать, я всегда считала дешевым номером. Но никто не сказал всей правды о смерти Мальчика, включая и его самого. Все эти годы мы делаем вид, что причиной тому была война и контузия. Ничего общего с войной. Мальчик покончил с собой потому, что любил маленьких девочек…
– Что ты несешь?
– Он любил маленьких девочек, Окленд. Неужели ты не догадывался? Если не веришь мне, спроси у Фредди. Он видел снимки, которые Мальчик делал со мной, когда я была совсем ребенком. Боюсь, правда, что они носили несколько порнографический характер. Но вот чего Фредди не знал – да и никто из вас не знал, – что там были не только фотографии… – Констанца помолчала. – Могу я использовать слово «трахать», поскольку Винни покинула нас? Мальчик любил трахать маленьких девочек. Как, например, меня. И не стоит так смотреть на меня, Окленд, или ты, Стини. Факты остаются фактами. И если ты подумаешь над ними, Окленд, то признаешь, что я была права.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111