«Раба любви» – фильм старый. Но как свежа эстетика, как не забрызгана штампами и условностями его палитра. Паряще, едва притрагиваясь к действительности, фильм продолжается. Во времени и в душе. Никого не преследует, ничего не ищет. Это его можно найти и открыть для себя, как чудо, как солнечный осколок лета в октябрьскую бездарную хмарь. Летит. «Господа, опомнитесь, вас не поймут». Целует воздух восторженно-капризными интонациями, всплескивает руками. Лепесток, унесенный в дальнее.Фильм пронизан солнцем, музыкой, дорожной пылью. Это день, это дневной уютный летний воздух. Только предчувствие осени: говорят об октябре, октябре средней полосы, и утопают в свете, духоте южных широт.Москва уже не своя, не прежняя. Москва за гранью сознания, за границей, проведенной душой. Не вернутся. Будут жаждать этого, и отталкивать все возможности. Будут в ностальгии, будут больны тоской. И не вернутся. Не простят.
Стол – это святое. На нем должен быть беспорядок.
Последняя в гастролях немцев программа сегодня. Приехала в театр. Видела Володю, но только поздоровались. Потом увидела В.М. и Варю и говорила с ними. В.М. достал нам пригласительные. Оба спектакля понравились. Первый – звучанием цвета, второй – ритма.
26.09. Бешеная гонка. Нет, привычная. Это Варя вот в день по 3 фильма и спектакля смотрит. А я всего по два или фильм и спектакль.Куча впечатлений. Куда все? Кому это нужно, возникает вопрос. И стоит ли приниматься за обреченную на забвение работу, т к. уверена, что ее не напечатают. Для себя? Конечно же. Конечно, нужно для себя. А все эти вопросы неуместны, просто слабость. Я справлюсь с ней. Так же, как и с ленью.Володя? Вычеркиваем. Не люблю бороться с чужими комплексами.Хочется до бесконечности писать обо всем, что нравится. Фильмах Трюффо, «Рабе любви», «Сангвисе». Хочется сразу обо всем. Меня не хватает. Растворяюсь в искусстве, пока больше в чужом. Но своего тоже много.Мечтаю о кино. Ничего, кроме кино. Конечно же, и кроме литературы. Два божества, язычница. Вечная язычница. Непостоянная и непоседливая. Охота к перемене мест – это болезнь. А в личной жизни одни «оба – на – угол – шоу», где главное – углы и разочарования. Нет, так – углы разочарований.
«Сангвис» занимает. Почему у меня такой странный вкус? Я не считаю его идеальным, но все же и ужасного ничего нет.Из привезенных в Москву гастрольных спектаклей в рамках фестиваля «Танец из Северной Рейн-Вестфалии» «Сангвис» – самый молодой. Поставленный в 1991 г. Урсом Дитрихом, он совместил традиции легендарной студии выразительного танца «Фолкванг» и взгляд на пластическое искусство нового поколения немецких хореографов. Современность предстает в неожиданных парадоксальных образах, сотканных из ритма и жеста. Ее персонажи не нуждаются в сюжете, каждый из них сам себе сюжет. Отсюда – смещение понятий. Не связанные друг с другом сценические «я» обитают по своим законам, играют только свою партию. Но их много, и столкновения неизбежны.Хаос и гармония нерасторжимы. В спектакле Дитриха сцена усыпана песком. Шум плещущейся воды, звуки шагов. Звучит чуткая музыка Баха, будто прислушивающаяся к происходящему. В какой-то момент наступает тишина, но спектакль продолжается, продолжается под заданный вначале ритм. Вскоре музыка оживает вновь. Но никакого дискомфорта от смены звуковой палитры, подчас резкой, – не происходит.Мужчины и женщины приходят, общаются, равнодушно соприкасаясь движениями и взглядами. Движениями, как взглядами. Подчеркнуто условно. Им нет дела друг до друга. Но друг без друга они не могут и не хотят. Это болезненное ощущение отторгнутости от самих себя и от окружающих становится обыденно-привычным. Как в осколках разбитого зеркала, находят друг в друге, воссоздают потерянный облик. Но осколки эти не собрать, не склеить. Никто и не пытается.Это карнавал теней, где все до отчаяния одинаковы. Невразумительно-невнятны. Но в каждом таится непреодолимое желание властвовать. Стремясь подчинить себе чужую жизнь, они попадают в необъяснимую зависимость от нее. Путаясь, меняются ролями. Они одновременно хотят подчинять и подчиняться, не умея ни того, ни другого. Каждый автоматически воспроизводит себя, выявляясь собственным ритмом, порывая с другими и неизменно возвращаясь, втягиваясь в общий ритм нервных движений. Нервных только на первый взгляд. Потом возникает ощущение странной гармонии, странного единства.Кутерьма человеческих тел, взрывы песка… Песок здесь играет свою роль, как бы запечатлевая образ каждого, кто проходит по нему. Музыка же объединяет. Она будто переживает за всех сразу, и толпа мечущихся, тянущихся друг к другу и тут же отталкивающих друг друга людей обретает новую видимость. Пусть единство их мнимо, они не откажутся от него.В пластических этюдах персонажи раскрывают себя. Стычка двух женщин, обменивающихся репликами-жестами, будто спор на высоких тонах. Репризная сценка-диалог между двумя мужчинами, которые вручают друг другу визитки из вежливости и тут же строят мелкие пакости из одного только желания доставить себе удовольствие. Разные персонажи сменяются в калейдоскопе движений и поз. Меняются лица. Мимолетное сходство, пугающее различие – как моментальные снимки. Их не запоминаешь. Не меняется в одночасье мир. Люди бьются в его клетке. И ритм этих беспорядочных движений, этот выдуманный ими же ритм длится и длится. Ритм воображаемых потерь и побед. Он собирает их вокруг горящей свечи в темноте, чтобы задуть ее и начать новую игру, игру в жизнь, с вряд ли понимаемым хоть кем-то смыслом.В «Сангвисе» Дитриха цитаты из признанных мастеров немецкого хореографического экспрессионизма умело совмещены с новизной, свежестью интонаций поэтических, то, что, может быть, не присуще балету Пины Бауш с его нарочитой прозаичностью. Заимствования не оставляют ощущения вторичности. «Сан-гвис» – это мир несовершенный, но самобытный. Это сочетание нового и уходящего, узнаваемого и странного. Это продолжение.
3.10. Отдала В.М. рецензию на «Сангвис». Не могла не написать. Спектакль тянул кровь, стучал в виски. В.М на последнем занятии несколько «взвинченный» был. Я снова ни слова не говорила, хотя было что. Но…, пусто.Наконец-то увидела «Нечаянные радости». То, что от них осталось. Была потрясена и окончательно поняла, что моя киномания неизлечима. На следующий же день снова смотрела «Рабу любви». Как там звучит мотив Хамдамова! Солнечное расслабленное южное пространство. Замысел Хамдамова гениален, воплощение Михалкова – безупречно. Не знаю, что бы получилось из «Нечаянных радостей», дай режиссеру закончить работу, но масштаб я ощущаю громадностью, высотой. Утонченность, изысканность его стиля – уже новая эпоха, не декаданса, а возрождения.В Москве сейчас расцвет искусств. Театр, кино, живопись. Фонтанирует жизнь творческая. А в политике – катастрофы, одна за другой. В центре любимейшего моего города подлые плебеи собираются на митинги, жгут костры, нападают на омоновцев. Есть раненые, есть страх. У них одержимые злобой лица, если можно назвать лицами отвратительность эту. Я не хочу обо всем этом думать, но это врывается в жизнь. И пугает.«Где же ты мечта? Где же ты моя мечта?» Новый свих по поводу «Нечаянных радостей» и «Рабы любви». В голове сумбур и восхитительная жуть нахлынувших вдруг истом.Так много слишком разного происходит во мне последнее время. Я не в состоянии фиксировать каждую свою внезапность. Я лелею в себе грусть. И это разрушает.В конце концов, намешано плохого и хорошего в одну судьбу – столько! Каждый день – смена мигов самочувствия стремительнейшая. Только и лопаются шарики надежд, только и появляются новые.Солнечная легкость забытья приходит на смену агрессивности и тоске, чтобы уступить место вскоре равнодушию. И снова – «солнце ушло из сердца». Солнце опять вернулось. Обожаю Москву, не устаю ходить по ней и восхищаться ею. Божественная.
9.10. Сонность невыносимая. Беспокойство непонятное.После всех недавних кровавых событий – плохо. Это как-то давит на меня. Что-то в воздухе воздействует, тревожит. Столько смертей жутких в любимой моей столице. Настоящая двухдневная война. Не верилось. Ходила по Москве, местами совершенно спокойной, где, казалось, ни единого намека на бушующие военные страсти, и не могла осмыслить происходящее. То, что показывали по телевизору и передавали по радио, ощущалось как нечто отвлеченное, абстрактное, неотсюда. Я не могла объединить в сознании Москву, такую мирную, где воцарилась золотая солнечная осень, и Москву стрельбы и убийств. Это было невозможно. Но это было правдой. И так жутко понимать это.
Лекция заезжей парижанки. Русской молодой женщины 28 лет, которая была некогда филологом, потом все бросила, уехала в Париж и сделала там карьеру модельера. Читает лекции на французском в Париже. Теперь у нас и во ВГИКе.Богемная, картавящая на французский манер дамочка с жутким самолюбием. Она настолько в дурном стиле богемна, с ужимками, жестами, закатыванием глазок, что я теряюсь. Это уровень Наташки, не выше. Лекцию растянула на 2 часа. Увлеклась. Я томилась. Несколько человек рядом тоже. Мне казалось, все, что она говорит о моде – общие места, банальнейшая банальность. Ее манера переспрашивать, понятно ли, «ах, я не знаю, как я по-русски», «вы знаете, что это такое»? – бесила. Потому что предметы вопросов были элементарны. Не знает этого только младенец. Ее рисовка меня раздражала и забавляла. Но потом я просто устала и мечтала только об одном: как бы доехать поскорее домой. Стала спрашивать других. Шок – понравилось. И не одному. Непостижимо. Их может привлечь эта расфуфыренная пустышка, которая кичится своей «французскостью». Кому-то, возможно, лестно находиться рядом с этой «куклой». Мне хотелось бы никогда ее больше не видеть.Я так устала, что уже с трудом пишу. Очень расстроена из-за многих мелких гадостей. Но я – дома, и надеюсь, все будет, как надо.Во-первых, почувствовала неприязнь со стороны Ш. Причем агрессивную. Не понимаю. Только догадки: я его раздражаю своей внешностью и своей русскостью? Это прискорбно. Он выбрал именно меня объектом своей антипатии, может быть, случайно, но я понимаю, что отношения у нас с ним не сложатся.Будто совершенно выдохлась. В странном невменяемо-столбнячном состоянии сейчас. Будто внутри на душу действуют наркозом. Заморозили и проделывают операции. А я ничего не чувствую.Как надоело быть мягкой, податливой. Как надоело молчать и соглашаться. Глупо что-то кому-то доказывать, но, надеюсь, докажет моя работа и мой стиль. Все-таки жизнеутверждающий.
11.10. На этот раз все должно получиться. Не концентрируюсь на теме, спокойно отношусь к любой вероятности.
12.10. Все мои знакомства с мужчинами обречены. Все портит флирт, легкая влюбленность. Никогда – на равных, всегда через боль отказов. Просто я еще не встречала моего, с которым не думаешь об условностях, а теряешь голову в любовной горячке. Их привлекает моя независимость, мой ум, моя богемно-элитная внешность. Меня в них привлекает, как правило, возможность общаться «на уровне» и вероятность творческого общения, сотрудничества или поддержки. Никто не выдерживает. Но я не отчаиваюсь. Есть еще во мне какие-то комплексы, мешающие взглянуть на все более легко и непринужденно. Но я и с ними справлюсь.
13.10. Или я в жизни ничего не понимаю, или жизнь постоянно обижается на меня. Все мои начинания летят в абсурдность, и все надежды оказываются ошибками.
«Из человеческих недостатков трусость – самый худший». Слова главного героя фильма «На последнем дыхании». Странно переплелись с булгаковским произведением. То же вещал Воланд.
И трудно верить во что-то серьезное. И до истерики доведет судьба своими слишком демонстративными колкостями. И так томительно… И так прекрасно смотреть на солнечный московский день и улыбаться мудрой и хрупкой золотой осени. Сквозь слезы, сквозь слезы, сквозь слезы.
Странный сон сегодня. Полуразрушенное, все в трещинах, выбоинах громадных размеров высотное здание. Они и так-то большие. Но это потрясало совершенно гипертрофированными размерами. Я увидела его вдруг с заросшего травой пригорка. По ощущению это была Москва, но от конкретной Москвы ничего. Только понимание: выхожу из метро «Киевская», смотрю на жуткое зрелище это. За зданием, тем, что от него осталось, – Москва-река. Есть разные степени страха. Такого, как сегодня во сне, еще не испытывала. Здание давило, убивало, оно могло в любой миг развалиться. Повреждения были ужасающие. Повреждения – слабо сказано. Это был громадный труп. Махина. Я помню, что подкосились ноги, я в ужасе упала на траву, подступили рыдания, я еле могла выговорить: «Что, почему, как все это»» какие-то бессвязные бормотания. Сильнейший шок. Спустилась к дому. Помню, кто-то гово-рил: «Был божественный глас. Предупреждение. Теперь вот наказание. Там, внутри, находились худшие люди, которых можно было собрать. Так получилось, что в момент разрушения они все были собраны там». Примерно так. По крайней мере, смысл такой. А я иду в цепочке людей под нависшей тушей поверженного великана и думаю: «Принадлежу я к худшим или нет? Вот испытание – если обрушится, значит, – да, нет – какая-то надежда, не пропащая тогда». Было до неправдоподобия жутко. Смертельно. Я проснулась с этим чувством. Вся моя жизнь – готовая в любую минуту рухнуть постройка, рухнуть и замуровать меня навсегда. Но если она (о, как это ни странно, при такой зыбкости) до сих пор стоит, может, это что-то значит. Не забирают, оставляют делать на земле предназначенное мне дело. Никогда бы не хотела повторения ночного кошмара. Это не под силу выдержать никому из людей. Меня спас сон, никому не желаю в нем проснуться.
14.10. Я знаю, что добьюсь высот творчества, а значит, признания. Трудно верить. Но я не верю, я знаю.Но я ни во что не верю, и я верю во все, что со мной происходит.Утомленно, устало: когда? Когда?Не надо спрашивать, надо отвечать самой.Твоя ошибка – в тревоге. Ты ошибаешься, думая, что не можешь справиться с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76