Чтобы все время видеть меня, и одновременно все время отталкивал. Я поняла, он любит, это настоящее, сильное чувство, меня никто не сможет в этом разубедить. Он даже смущался, стеснялся, это считал для себя смешным, глупым, пытался оттолкнуться. Но его все равно тянуло ко мне. Мы можем не видеться год и больше, не важно. Тяга – магнитная. Сейчас сижу и реву. А что мне еще остается? Вот так сидеть и по-бабьи выть. Ничего уже не изменишь. Сейчас нашло, как озарение. Что ты наделал любимый, тогда? Тогда, когда стал ходить с другой и каждый день приходить ко мне? Таким путем хотел быть ближе ко мне? Хотел что-то доказать? Что же ты доказал, кроме боли себе и мне? Я все сейчас поняла. Все мелочи, эпизоды. Что же ты наделал? Ну почему таким способом захотел сделать меня ближе? Назло мне ли только? Себе доказывал? Хотел показать мне, что ты главный, что все зависит только от тебя. Хотел «поиздеваться», а что получилось? Мы не видимся кусочек Вечности. Любим друг друга. Никогда не будем вместе. Как в таких случаях говорится – «просрочены все сроки» или «все мосты сожжены»? Что мы оба наделали? Почему я всего этого не поняла раньше? У меня бы тогда хватило сил выдержать, дождаться! Я тоже очень виновата. Дураки. Выбросили на помойку счастливый билетик судьбы. Поздно, слишком поздно. Я тебя очень люблю. Я всегда тебя буду любить.Прощай!Пусть банально, но на этой Земле для выражения самых главных чувств не существует множества слов. Весь смысл – в нескольких. Главное – их вовремя сказать.
6.03. Не писала – вечность. Совсем разленилась. Столько много всего сейчас во мне, а написать – не доходят руки. Сейчас такое успокоенное философское, больше с примесью грусти настроение. По типу оно ближе всего – к апофигею. И усталость, и мрачность, и черт знает что. Хотя сказать, что такое состояние давно – не могу. Несмотря ни на какие перепады чувств и событий, у меня всегда есть предохранитель во мне самой. Он не позволяет мне совсем разочароваться и скиснуть.Я недавно думала: стихи – это то, чем я живу. Они составляют половину моего внутреннего мира (это все-таки достаточно много), и вдруг – это все бессмысленно, плохо, не нужно. Мне показалось, просто говоря, что они – гадки. Они мне перестали нравиться. Что это: переходный этап моего развития? Обычная апатия, время от времени настигающая любого? Или переоценка ценностей, новый виток моей космической судьбы? Я ничего не могу ответить. Лень даже в мыслях, это опасно. Отчасти, может быть, от недоедания. Я второй день почти ничего не ем. Зачем? Да просто так. Своеобразный эксперимент. Обостряет ли это мысль или наоборот? Ну, вот захотелось поголодать. Это ведь только моя инициатива.Про стихи все сложнее. Я их и люблю, и ненавижу. Но не так, как раньше. Мне просто нравилось или не очень нравилось. Я слишком большие требования к ним предъявляю, слишком многого хочу от себя самой. Сердцем понимаю, что выхожу к чему-то новому, к другому пониманию вещей, а форма выражения остается еще старая, ее менять – это уже дольше и труднее. Я надеюсь, что моя вера меня не оставит. Надо до конца верить в себя, и тогда легче будет верить и во все остальное. А вообще, честно говоря, я – индивидуалистка. Главное – это то, что происходит во мне. Мое состояние – центр Вселенной. Мне главное – самой испытывать чувство, а не наслаждаться чувствами, которые испытывают другие ко мне. Конечно, это тоже имеет значение, но на заднем плане. Все преломляется через мое внутреннее состояние, через мое сердце и впрямую отражается в моих стихах. Это единственный дозиметр. В том смысле, пока мне есть что сказать (неважно, что), и если сердце заполнено любым чувством – это видно из стихов. Стихи – от полноты внутреннего. Когда уже не можешь не поделиться с другими, когда тебя уже слишком много, и различным «я» необходимо вырваться, рассыпаться в строчках, образах, жестах – освободиться. Стихи становятся тем мостиком, который связывает душевное со всем остальным миром, как своих собственных материй, так и всех окружающих людей. Если я просто не умею по-другому выплескивать свои мысли. Если я в них нуждаюсь, как в воздухе. Если даже мне они уже не будут нравиться, надо ведь очень много работать над собой, над стихом, приближая мастерство, отточенность формы (хотя это для меня как раз не главное), а вообще это ужасное состояние – мучительно, выжигает насквозь – когда пишешь – и не нравится. Это может извести. Но в любом случае надо писать. Надо. Даже силой себя заставляя брать в руку ручку и блокнот.Наверное, это от голода голова кружится, мысли текут вяло, как-то раздробленно. Пора потихоньку с этим кончать.Оказывается МИДИ очень престижный вуз, и туда всегда большой конкурс.А я тут сижу, мечтаю.Только иногда: на кой черт он мне сдался?
10.03. Елена Крюкова. Свои образы, можно увидеть многомерность пространства. Настроение морозного дня. И колко сердце, и кончики отмороженных пальцев.
В. Шадрин. «Слушая соловья».
Эд. Грачев. Листья облетают с деревьев, но не сгнивают от прикосновения с промозглой землей, а продолжают лежать такими же бодрыми, бледно-желтыми – твердыми, как бы на поверхности какой-то твердой стеклянистой дороги. Они красивы, неподвижны, но именно это лишает их возможности менять свой цвет, настроение, чутье. Они застыли.
Юрий Арабов. Глубина вокзального сердца. Обостренное, до ран, раскрытие своих чувств. Оригинальное не столько построение образов, а их интенсивность. И не иносказание, а чуткая сила мировидения.
Настроение: птицы – они иногда бывают похожи не только друг на друга, а деревьям надоело качаться. Небо, наверное, тоже выворачивается наизнанку, когда-нибудь, когда никто не видит. Может быть, ночью или в тумане. Собачий лай. В собачьем сердце преломляется птичий крик. Птицы не умеют в лад. В ряд. Птицы убиваются по какой-то глупой причине. Не объясняя. Не выглядывает солнце. Нет, иногда. Бледнолицее выражение. Не лица. А бледнолицее. Столько за мной человек. Очередь. Нет, лучше – сколько уже ушло. Уйдет. Мост. Лает. Ему-то зачем? Не хочется быть монументальным. Будь собой. Я только сейчас поняла, Москва пахнет всегда настроением, которое больше всего любишь. Разное – всякому времени года. Но когда знаешь – это Москва, это праздник. Это секунда. Когда за плечом мост – Нева. Почему? Львов жалко. Питер – город гордости. Я знаю. Но Москва – настроения. Львы его никогда не слышали. Они кудлатолобые. Балкон. Горшки с цветами. Тоже гордо. А жалко. Неподвижно же. Если только горшки перевезти поездом. Поставить на асфальте Москвы. Потом обратно. Пусть расскажут. Если не задохнутся от безобразия воздушных путей. Можно и тихо. Даже долго. Получится. Уже солнце. Опять Москва. Не в окне. Скоро. Ждать. Закрыть глаза. Увидела. Нет, не то – опять львы. Надо ехать куда-то дальше. В Лондон что ли? Там солнца мало – стереотипы. Нарисовать Кремль. Птицы на краю стены. Распоясались. Небо меня удушит. Так и знай. Кусочки мыслей. Мыслей меньше, чем у петербургских горшков с цветами. Я уеду. Скоро. А осень – жить. Навсегда. Я знаю. Потом еду – дальше. Еще Москва – выхода нет. Уткнусь носом. Мокрым. Собачий лай. Эхо. Иду пить кофе с бутербродами. А все-таки Весна, и мосты, и безобразие. Что, так не у всех? Разведут мосты. Не сейчас. Ну, когда-нибудь. И собака другая будет. Будто! Ну-ну. Мосты оседлают коней. Небо. Уезжает? Да, это я. Пока. Весной только и ездить. Птицы. Плеер в кармане. Купе СВ. Лондон.
Отражение на поверхности зеркала – губ.
29.03. Я думаю, надо написать сейчас, по свежим впечатлениям, когда все еще очень четко остается в памяти. Моя первая встреча с поэтом. Общепризнанным, известным. Хотя это понятие достаточно растяжимое. Но не в этом дело. Смысл в том, что в данный момент в данном обществе этот поэт (не буду разбирать его творчество) признан и печатается. Так сказать, «пожирает» лавры.Когда мы только подходили к дому на Смоленской площади, я была в состоянии хуже некуда. Сердце сходило с ума. Руки тряслись. Бросало то в холод, то в жар. Трусила дико. Внешне выглядел примерно так, как я предполагала. Небольшого роста, довольно суровый на вид старикан, казался уже совсем старым – ходил с трудом. Но я потом посмотрела в энциклопедическом словаре – всего 66 лет. Выглядит старше. Проводил нас с Таней в свой кабинет. Квартира довольно большая. От холла, который является как бы центром, во все стороны расходятся многочисленные комнаты, я запуталась их пересчитывать, к тому же у меня кружилась голова. Кабинет именно такой, какой должен быть у представителя богемы. Достаточно большой. Вдоль одной стены стоят старые книжные шкафы. Множество книг, фотографий. Мне врезалась в память фотография Ахматовой. Вообще, вся мебель старинная. Вдоль противоположной стены – диван. Изогнутые ручки, старое крепкое дерево. Обивка под старину. Так же, как и у кресел. У окна массивный стол – настоящий слонище. На одной резной ноге. Впечатление величественности. На столе ко всему прочему лежала книга стихов Винокурова. Было ли это случайно? Не знаю. Может быть, и нет. Усадил нас в кресла. Взял папку с моими стихами. Я почему-то думала, что придется читать вслух. Первой была «Черная кошка». Мне кажется, в любом случае она была показательным оглавлением всей подборки. Сначала каждый лист читал очень медленно. Я была в состоянии, близком к обмороку. Стоило только взглянуть на его суровое сосредоточенное лицо, на всю обстановку этой комнаты, которая как-то действовала на меня. Угнетающе? Величественно? Я сейчас вспоминаю, и кажется, комната как комната – ничего особенного. Но чувство, которое я испытывала тогда, запомнилось. Потом начал быстрее переворачивать листы, под конец только перелистывал, до конца не дочитал. Мое сердце упало в пятки. И началось. Всего, что он говорил, не пересказать. Это долго и скучно. Знаменитый поэт уделил мне как-никак 50 минут. Сначала я была ужасно расстроена, но после нескольких фраз, после которых я убедилась, что такой уровень разговора не стоит моих нервов, – успокоилась. Нет, у меня еще был момент, когда мне хотелось пойти в словесную атаку, я стала дико злой. Но и это чувство прошло, осталась успокоенность оттого, что я пишу хорошо и мне никто не в силах помешать.Главное – в моих стихах он не понял ничего. Он начал рассуждать на общие темы. Разбирал способы стихосложения, которые были во времена его молодости, и выражал недоумение по поводу «безалаберного отношения» к рифме и грамматике, Выдергивал строчки из «Кошки». Перевирал нещадно. Сказал, что не понимает даже 30% написанного. Вспоминал годы войны и говорил, что в моих стихах нет биографии. Короче, несносно. Этот «гигант» советского стиха уделил мне 50 минут, к концу беседы я поняла, что он не столько разбирает мои стихи, конкретно объясняет какие-то вещи, а скорее защищает свое старое. Свой мир, ту систему стихосложения и мысли, которые близки ему. Он не понимает моего мировоззрения, не может войти в мои стихи, и он защищает себя пред тем новым, которое выплеснулось в наши дни в литературу. Он не может не чувствовать внутренней враждебности моего образа мысли не столько по грамматическим новшествам, а по чувственной, смысловой интенсивности, накалу образов, чувств, по разнообразию и богатству внутреннего мира. Он – представитель отжившего поколения, в том, что он не понимает нового, его беда. Не дано. Но все же подсознательно чувствует – что-то все же в этих стихах есть, как он мне сказал.
30.03. Какие прекрасные бывают виды нашей природы из окна поезда! Небо уносится восторженным пением и зовет за собой. Притягивает. Нежит. На всем этом лазуритовом фоне тонкие веточки деревьев. Кусты растопырили лохматые руки, как чудовища, провалившиеся по пояс в сугробы. Овраги бесконечными пульсирующими волнами теряются к горизонту. А там небо белее, сливается со снежной равниной. Только там, где выступают ряды лесопосадок, врезается в их острые края. Контрастно. Вот несколько деревьев, каждое можно разглядеть подробно.На фоне молочного неба резко и остро выступают. Каждая веточка, как замерзшая на ветру нитка. Черная твердая земля гигантскими каплями расплавляет снежную нетронутость полян. Во всей этой размягченной от солнца расслабленной покорности деревьев, снега, оврагов, неба как будто притаилось ожидание. Дыхание Весны в ветре и ветках. В каждом вздохе и движении.«По имени и житие»Имя рифмуется с жизнью.Имя рифмует жизнь.Человек, соответствующий своему имени в жизни, достоин высшего предназначения. Ему даруется понимание иных смыслов.
2.04. Прочитала стихи Винокурова и о нем. Он и не мог принять мои стихи. Мы очень разные. Мне большинство его стихов не понравилось, он не понимает мои.Его упрек – в стихах нет биографии. А разве в стихах главное – факты? Он гордится своей биографией. Как будто это его заслуга. Да, он попал в такое время, много видел. Конечно, это интересно, хотя и драматично. Но ведь в любое время есть события души, мысли, чувства. А события пусть описывает история. Когда он пишет: за стеной вздохнула женщина – это событие или нет? И насколько оно важно? Нет, в этой его мысли есть что-то неправильное, но я не могу возразить ему связно, ясно и доказательно. У него часто за событиями нет чувства. Есть мысль, а чувства нет. Может, я неточно выражаюсь. Т.е. чувство какое-то общее, какое должно быть. И еще. Это у него часто просто зарифмованная мысль. Он думает, что я усложняю все, а я просто так вижу. Вот он слышит за стеной женщину, а мне это неинтересно, я слышу голоса разлуки, вечера, булыжников. Его стихи какие-то одномерные, они заканчиваются в соседней комнате. Многоточием в соседнюю комнату. А нужно – в вечность. Ну и вообще. Может быть, я и изменюсь. Сама. Но я не хочу, чтобы меня изменяли.
Еще о Винокурове. Он сказал мне замечательную вещь: «Слушайте меня, но не слушайтесь». И еще: «Я уверен, Вы будете учиться в Литературном институте». Хотелось бы верить. А то, что он не может взять меня в свой семинар, меня ничуть не расстраивает. Я бы и сама не хотела учиться у него. Чтобы все время выдергивать строки и делать недоуменное лицо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76