Каллифорд саркастически улыбнулся:
— Кажется, он убирает паруса не для того, чтобы лечь в дрейф, джентльмены.
Физиономии Ханта и Херста вытянулись. Они и сами все поняли, но не удержались от вопроса:
— А для чего?
— Он собирается драться! — рявкнул Берджесс и сорвал шляпу с головы.
— Надо это прекратить! — прошептал белыми губами Хант.
Штурман схватил старшего помощника за рукав:
— Роберт, скажи этим мокрицам, чтобы они продолжали ставить паруса.
Каллифорд отрицательно покачал головой:
— Поздно. Время потеряно.
Хант к нему радостно присоединился:
— Да, теперь уже точно не уйти, джентльмены, мы на расстоянии пушечного выстрела. Надо ложиться в дрейф и сдаваться, если мы не хотим попасть сегодня рыбам на завтрак.
Мэй подтвердил правоту его слов относительно расстояния, разделяющего корабли. Залп из двух кормовых орудий, произведенный им со всем свойственным ему умением, превратил бушприт французского красавца в щепы и заставил на мгновение взлететь в воздух золотого ангела. Он взмыл, сияя в солнечных лучах, замер в горнем полете на мгновение и, неловко перевернувшись, рухнул в зеленую воду. Потемневшую то ли от горя, то ли от того, что на нее отбросило свою тень пороховое облако.
— По-моему, со сдачей тоже ничего не получится, джентльмены, — мрачно усмехнулся Каллифорд.
— Старина Уильям — лучший канонир двух океанов.
Херст и Хант сделались белее собственных париков. Кто-то из них ядовито прошептал:
— Все Уильямы — недоумки.
А дело между тем шло своим порядком. Каждый был занят делом. Парусные команды носились вверх-вниз по вантам, палубные давили на вымбовки, выбирая канаты и страхуя концы, канониры катали по желобам ядра, отчего в глубине корабельного тела стоял гул, как в недрах Везувия.
Над головами четырех бездействующих офицеров спешно и споро натягивалась специальная сеть, призванная защитить палубу от обломков рангоутного дерева, которые во время артиллерийского боя летят сверху и могут послужить причиной многих бед.
Француз, используя преимущество в скорости, пытался выйти на параллельный курс, чтобы пустить в дело свои жуткие бортовые батареи. Рулевой «Блаженного Уильяма» все больше и больше перекладывал руль направо, оставляя для вражеского обстрела лишь одну корму. Как потом выяснилось, никто ему не отдавал такого приказа, он действовал исходя из своих собственных соображений и на основании многолетнего опыта.
Действовал он правильно.
В бою на параллельных курсах у «Блаженного» не было никаких шансов.
Впрочем, немного их было и при той тактике, которую, фактически инстинктивно, применил «Блаженный Уильям».
Да, Мэй был хорош на своей небольшой кормовой батарее, он хорошо попортил размалеванную золотом физиономию франтоватого гиганта.
Да, залпы бортовых пушек в основном проходили даром, ядра месили воду у бортов «Блаженного», доставляя ему минимальный вред.
Но так не могло продолжаться долго.
Французы начали пристреливаться.
Одно ядро сшибло кормовой фонарь. Второе снесло балкон на втором этаже. О стеклах в окнах кают и говорить нечего, они сверкающим градом сыпались в морскую пучину.
Наибольшие результаты принес третий залп. Одно из ядер влетело в большую каюту и там свирепо разорвалось. Палуба с такой силой дернулась под ногами офицеров, все еще стоящих на квартердеке, что они в одно мгновение распластались на ней.
Разные мысли пришли в их головы, но все они были пессимистическими. Рассчитывать на успешное продолжение плавания не приходилось.
Помимо неприятных мыслей имели место неприятные травмы. Кто-то разбил колено, кто-то рассек лоб. Но самое неприятное было не в этих повреждениях, а в том, что из-за них они лишились фантастического зрелища.
Французский гигант как бы приподнялся над водой, замер и вдруг из всех окон и портов кормовой части выпустил мощные струи порохового пара. Потом задрожал всем мощным деревянным телом и лопнул.
В клубящейся дымовой горе были различимы хлопья сорванных парусов, вставшие на дыбы реи, нелепые человеческие фигурки и еще более нелепые части пушек.
Все это долго, очень долго по меркам взрыва, секунды три, а то и четыре, висело в воздухе и наконец начало рушиться вниз.
Каллифорд, Берджесс и Хант с Херстом увидели только окончание пышного, но краткого представления.
Они долго, опять-таки не менее четырех секунд, молчали, а потом Каллифорд сказал:
— Пороховой погреб.
Случилось то, что возможно лишь в одной попытке из сотен тысяч. Ядро, посланное одной из пушек кудесника Мэя, нашло путь к пороховым залежам победоносного француза.
Глотнув воды всеми своими открытыми трюмами, он быстро шел ко дну.
Не могло быть и речи о том, чтобы попытаться спустить шлюпки. Оставалась только одна возможность спастись — немедленно прыгать с гибнущей плавучей руины в воду и стремительно отплывать от громадного водоворота, который вот-вот образуется на месте идущего ко дну корабля.
И в этот момент перед растерянно молчащими офицерами возник их капитан.
Он сиял, хотя физиономия у него была перемазана, камзол разорван, а открытая грудь исцарапана.
— Я был убежден, что мы победим, — весело крикнул он, — а вы, джентльмены, хотели сдаваться.
Не только джентльмены, собиравшиеся сдаваться, но и те, что предпочитали бежать, чувствовали себя неловко.
Каллифорд, угрюмо сопя ноздрями, обратился с вопросом к капитану, и в этом вопросе было выражено общее мнение всей офицерской четверки:
— Что прикажете, сэр?
Капитан Кидд озабоченно огляделся:
— Знаете что, спустите там несколько шлюпок, что ли. Пусть пособирают пловцов этих.
Каллифорд сделал знак боцману, и тот, дунув в свой свисток три раза, бросился к левому борту выполнять приказание.
Офицеры продолжали стоять в позе людей, готовых немедленно выполнить любое приказание.
Кидд задумчиво поскреб грязными пальцами небритую щеку и смущенно спросил:
— Знаете, джентльмены, я бы хотел спросить у вас, а нынешней ночью не произошло ли чего-нибудь необычного с нашим кораблем, а?
Каллифорд, не удержавшись, усмехнулся.
Хант поправил локон парика.
Херст вежливо сообщил:
— Имел место шторм, сэр.
Кидд понимающе кивнул:
— То есть мне не приснилось, будто я играл в карты…
— Нет, сэр, вам ничего не приснилось. Вас выбросило из кресла, и вы рухнули на стол.
Кидд осторожно потрогал затылок:
— Неудачно выбросило.
— По всей видимости, так, сэр.
Первый помощник, дождавшись окончания этого увлекательного расследования, повторил свой давешний вопрос:
— Какие будут приказания, сэр?
Капитан Кидд ответил не сразу, сначала он полюбовался зрелищем гибнущего и уже почти погибшего противника, потом еще раз потрогал шишку на затылке.
— Один шторм и один бой — по-моему, этого достаточно для одного плавания, не правда ли, джентльмены?
Джентльмены ответили в том смысле, что да, вполне достаточно.
Уже через час, заделав свои мелкие пробоины и усадив на палубе четыре дюжины пленных и мокрых французов, «Блаженный Уильям» лег на желанный обратный курс.
Едва неизменно победоносный капитан вошел в свою печально знакомую комнату в таверне, за ним следом тут же проник все тот же слуга от Плантов.
И опять с письмом.
«БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»
(продолжение)
«Если честь девушки является для Вас пустым звуком, если нежные чувства, источаемые благородным сердцем, для Вас лишь повод для насмешки, если Вы малодушно не верите в то, что возможно истинное, непорочное единение двух душ, если Вам не знакома высокая бескорыстная жажда, стремление посвятить свою жизнь красоте и истине, то не читайте далее этого послания».
Уильям Кидд испытывал жажду и поспешил ее немедленно утолить с помощью кружки эля, доставленной ему услужливым самбо.
Утолив жажду, он тем не менее продолжил интригующее чтение.
Ниже писалось:
«Моя сестра — существо нежное, воздушное, однако при этом жертвенное, способное отдать всю свою жизнь человеку, который стал бы избранником ее сердца.
Трудно, признаю, трудно найти ключи от тайны, что заключена в сердце, источающем столь возвышенные устремления. Но значит ли это, что надобно опустить руки и совершенно отказаться от поисков?!
Мое убеждение твердо и незыблемо — нет!
Мое убеждение — надобно искать, и эти святые поиски будут вознаграждены так, как только могут быть вознаграждены усилия человеческие на этом свете.
В иные моменты жизни воздержанность есть малодушие.
Вы вольны в обретении счастья, и если Вы выбираете счастье, то любые Ваши прегрешения в таком случае невольны.
Истинные движения души заранее освящены Богом.
Помните об этом.
И помните о том, что душа, начавшая проникаться преданностью к Вам, есть суть Ваша совесть.
P.S. В ранний утренний час, когда большая часть мира еще покоится в объятиях сновидений, легче всего увидеть истинную суть вещей.
Убеждена, Вы помните о месте и часе».
Уильям выпил еще эля.
Выпил и начал ходить по комнате, размышляя над прочитанным.
Первое, он заключил, что автор второго послания и первого — разные люди.
Что оба эти человека — женщины.
Что обе они предпочитают утреннюю пору любой другой.
Но главное, понятое Киддом, заключалось в мысли, что ходить ему на это утреннее свидание ни в коем случае не надо.
Он привел себя в порядок, облачился в лучший свой камзол и отправился с докладом в дом губернатора.
На улицах Порт-Элизабет он с новой силой ощутил свою популярность. На него восторженно показывали пальцами, в его честь поднимали стаканы и бросали вверх шляпы. Негры, мулаты и самбо шли за ним маленькими стайками, о чем-то шушукаясь. Проститутки его не задирали, помня о драматической судьбе Либы. Эта местная королева любви, кстати, покончила со своим веселым, рискованным и богопротивным ремеслом. Она пошла в услужение к протестантскому священнику отцу Прайму. Одевалась строго, сделалась богобоязненна и работяща.
Правда, злые языки утверждали, что она встала на этот путь не потому, что ощутила шевеление души у себя в груди, а из-за того, что потеряла возможность обнажать свою грудь.
Между прочим, популярность капитана Кидда теперь сочеталась с уважением. Это выражалось в том, что никто не лез к нему с фамильярностями, никто не смел хлопнуть его по плечу, и лишь самые старшие офицеры и самые высокопоставленные граждане могли позволить себе пригласить его на стаканчик малаги или на партию в триктрак.
В губернаторском особняке помимо хозяина он застал хозяйского сына, молодого, честного, трудолюбивого, толкового, но крайне неудачливого лейтенанта.
Был там и майор Плант, встреча с которым не стала для капитана радостным событием.
Синьор Галиани, зашедший к губернатору с кратким визитом, решил остаться обедать, чтобы поближе присмотреться к новому морскому гению.
Доклад капитана Кидда произвел огромное впечатление.
И майор, и синьор Галиани, да и сам губернатор были людьми видавшими виды, удивить их было трудно.
Кидд их удивил.
Когда он изложил им план, которого решил придерживаться в бою с французом, они невольно переглянулись.
— Судите сами, джентльмены, уклониться от столкновения мы не могли, шторм истрепал наши паруса и все такое, сражаться мы тоже не имели возможности, это было очевидно. У нас пушек мало, и по мощности они уступали французским. У них же пушек полно, как овец на лугах Йоркшира.
Капитан отхлебнул темного вина из хрустального бокала и чему-то в своих мыслях улыбнулся.
— Оставалось одно — сдаваться, но сдаваться, джентльмены, мне совершенно не хотелось.
Все сидевшие за столом тоже отхлебнули.
— И тут я понял, у нас есть выход. Надо взорвать их пороховой погреб, и они взлетят на воздух.
— Прекрасный план! — сказал деликатный синьор Галиани, понимая, что никто больше не в силах вымолвить ни слова.
— Канонир у меня изумительный, и зовут его как меня, Уильям. Я сказал ему: Уильям, давай взорвем их пороховой погреб. Взорвем точным попаданием. Он согласился.
В этот вечер в еще нескольких домах шло обсуждение недавнего фантастического боя.
Например, в дальней темной комнатке одной из таверн в самом грязном конце порта. Туда старались не заходить патрули, там стоял вечно удушливый, тошнотворный запах испорченной рыбы, там, прижавшись спинами к дощатой стене, сидели негры в белых бумажных штанах и, жуя какую-то наркотическую пакость, гундосили бесконечную, бессмысленную песню, из которой впоследствии суждено было родиться то ли блюзу, то ли рэгги.
При свете толстых, громко потрескивающих свечей сидели, собравшись в кружок, офицеры «Блаженного Уильяма» и плели сеть заговора.
— Ему опять повезло, но, дьявол меня разрази, человеку не может везти вечно!
— Однажды он влезет в историю, из которой не сможет выбраться, это и морскому ежу понятно.
— Он пойдет на Дно и потащит нас всех за собой!
Несмотря на все эти решительные высказывания, несмотря на все те страхи, что внушало офицерам поведение Кидда, они не готовы были сделать последний шаг. К этому шагу их подталкивал самый решительный — Каллифорд. Шаг этот заключался в том, чтобы избавиться от блаженного капитана «Блаженного Уильяма» и вернуться в прежнюю, привычную колею жизни.
И Мэй и Берджесс сомневались. Сомневались и многие другие члены команды. Кое-кто вообще перестал доверять Каллифорду после того случая у Сан-Хуана, когда он показал, что ради достижения своих целей готов пожертвовать половиной команды, например бросив ее на берегу.
Были и такие, кто сомневался в успехе подобного предприятия по, так сказать, мистическим причинам. Мыслимое ли дело — два раза пытались вырваться, и неизменно судьба невероятным стечением обстоятельств возвращала все на круги своя. Так надо ли в третий раз ее испытывать?
И наконец, самую большую группу составляли считающие, что от добра добра не ищут. Зачем бежать со службу, которая складывается так неплохо. Все положенные по соглашению деньги команде выплачиваются. На прежние сбережения лорд Хардуэй лапу свою накладывать не стал, хотя возможность такую имел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45