Он его уполномочивал, он уступал ему часть своей власти, дабы не позволить опаснейшему генералу приставить к виску правительству винтовочное дуло с пулей.
Савинков с видом смирения принял это поручение, но со смирением скрытого, а теперь уже и непримиримого недоброжелателя. Савинков и прежде превосходно знал настоящую цену этому слишком уж легковесному человеку. Баловень судьбы, но, быть может, и жертва: все зависело от того, какой оборот примут события в России.
На взгляд Савинкова, премьер-министр в последние дни сильно пристрастился к пьянству. Этот губительный порок уже наложил свою печать на дряблое мясистое лицо. Глаза Керенского набрякли и были постоянно воспалены, в них застыли потаенная растерянность и страх. О, бывший террорист отлично знал это выражение душевного смятения! У важничающего премьера были глаза большой больной собаки.
Раздавленность Керенского доставляла Савинкову невыразимое удовлетворение. Что знал этот ничтожный краснобай? Тепличную обстановку столичных салонов и клубных собраний. На этом и вознесся… У Савинкова за спиной была жестокая школабоевика-террориста. Он познал вдохновение борьбы, вкусил и невыносимую горечь поражения. Он заглянул в пустые глазницы самой Смерти… Вот уже восемь лет он жил с душой, опаленной ужаснейшим открытием о предательстве Азефа. Во всей «Боевой организации», сражающейся с самодержавием бомбами, кинжалами и револьверами, не было человека, преданного Азефу более, чем он, Савинков. И он защищал его со всею страстью, отвергал любые доказательства. Он сдался и поверил, убедившись в том, что это чудовище с низким дегенеративным лбом и вечно мокрыми, вывороченными губами хладнокровно сдало его в руки жандармов в Севастополе, сдало, по сути дела, на виселицу, в петлю. Смерти он тогда счастливо избежал, но душа его обуглилась и почернела.
И вот этот самовлюбленный пустобрех в желтых сапогах с серебряными шпорами собрался его переиграть, перелукавить! Смешно…
Внутренне усмехаясь, бывший боевик, сорвавшийся с петли, наблюдал за ужимками премьер-министра с превосходством умудренного исследователя, на ладони у которого шевелится обреченный таракан.
Савинков понимал, что положение Керенского двояко: он боялся генералов и все-таки ждал от армии спасения. В особенности он боялся этого ужасного Корнилова. Поэтому он остерегся ехать в Ставку и послал вместо себя его как главного армейского комиссара.
– Борис Викторович, вы читали последнее послание Корнило ва? Вы ж понимаете: я не могу его принять. Смертная казнь в тылу! Это же чудовищно, это же… сплошная контрреволюция. Нам несдобровать.
– Вы боитесь Совета? – осведомился Савинков.
– Я никого не боюсь. Но я привык равняться на обществен ность!
– Но разве общественность не озабочена сдачей Риги и дивер сией в Казани? А на очереди германский десант на Балтийское побережье, угроза Ревелю, а там и Петрограду.
Нервничая, Керенский поднялся и прошел к громадной карте на стене. Он застыл перед ней в позе стратега.
Савинков негромко обронил: если справедливые требования Корнилова будут отвергнуты, он вынужден подать в отставку.
Керенский яростно обернулся:
– Вы предатель! Вы вонзите нож в спину русской револю ции… Вы корниловец!
Лицо Савинкова превратилось в ледяную маску.
– Господин премьер-министр, прошу войти в мое положение. Не могу же я допустить, чтобы важный правительственный доку-мент подписал не глава правительства, а… – Он неожиданно замолк.
– Ну… что же? – не вытерпел Керенский. – А кто же? Кто? Договаривайте же!
– Верховный главнокомандующий, вот кто, – спокойно за ключил Савинков.
Дернувшись, как от удара, Керенский одарил его отчаянным взглядом. Образ страшного Корнилова придвинулся к нему вплотную.
– Поезжайте, Борис Викторович. А я… уж здесь. Но вы представляете: Милюков-то? Это возмутительно! Он сколачивает новый «Прогрессивный блок». Раньше – против царя, теперь – против меня.
Мягко поднимаясь, Савинков усмехнулся:
– Александр Федорович, помилуйте… это же отработанный пар.
– Ну… все-таки…
Насчет боязни Керенского реакции со стороны Совета Савинков запустил намеренно. Кто, как не Керенский, вошел в состав Совета, сделавшись таким образом своеобразным мостиком между этой новой формой нарождающейся власти и Временным правительством? Министр юстиции первого революционного правительства и в то же время один из руководителей Совета рабочих и солдатских депутатов!.. Теперь запутанность Керенского обозначилась совершенно. Корнилов со своими верными полками сметет и Совет, и правительство. В его глазах цена им совершенно одинакова. Керенский, похоже, согласен поступиться Советом. Но – правительством? На карту ставилась его собственная голова. Еще слава Богу, что ни на одной из петроградских площадей не установлена безжалостная гильотина. Однако расправа все равно будет кровавой. Таков закон революции, закон борьбы.
Савинков прикинул: теперь Керенский испугался раскосых, азиатских глаз Корнилова. Московское совещание сделало фигуру маленького генерала настоящим символом Надежды на спасение России. Но какая нужда в Керенском ему, Савинкову? Тут… туманно. Все будет зависеть от развития событий.
Поэтому он решил удовлетвориться должностью доверенного человека, полномочного посланника главы правительства.
Он знал (и Керенский тоже знал!) о делегатах большевистского VI съезда. Делегаты уже съехались в Петроград. Работать собираются как бы в подполье. Но какое подполье, какие секреты, если там полным-полно провокаторов? Каждый шаг ленинской партии был заранее известен. Традиции проклятого Азефа… Главным решением VI съезда будет курс на выступление с оружием в руках, на восстание. Большевики надеются на распухший сверх всякой меры гарнизон столицы и на монументальный Кронштадтс его боевыми кораблями, набитыми здоровенной братвой в аршинных клешах. Отсидевшись всю войну в своей надежной крепости, матросня рвется доказать свое р-революционное молодечество. Керенский так и назвал Кронштадт: «разбойничье гнездо». Он напомнил Савинкову, что еще две недели назад правительству обещали для блокирования Кронштадта специальную бригаду с артиллерией. Бригада должна занять Ораниенбаум и оттуда потребовать если не разоружения матросов, то хотя бы соблюдения ими лояльности к правительству.
Словом, все надежды от очередного поползновения большевиков на власть по-прежнему связывались с армией. А на кого еще надеяться? Вот только как бы исключить из армии таких опаснейших людей, как Крымов и Корнилов?
Напутствуя Савинкова, глава правительства особенно просил поторопиться с переброской к Петрограду надежных воинских частей. Невозможно работать, ощущая над самой головой занесенную большевистскую дубину! Савинков снова не удержался от укола, напомнив собеседнику, что в свое время и Корнилов, и сам он, Савинков, предлагали правительству самые решительные меры. Тогда, весной и летом, расправиться с большевиками было куда легче, проще, безопаснее, нежели сейчас. Керенский промолчал – как будто покаянно. Сам виноват! Доуступался, додип-ломатничал…
Направляясь с поручениями Керенского в Ставку, Савинков и в дорожные, бездельные часы не прекращал мучительных раздумий. В частности, его тревожил буквально завтра начинающийся съезд большевиков. Имеются ли у правительства достаточные силы, чтобы прихлопнуть этот съезд? Ну разумеется! Так почему бы не прихлопнуть? Нельзя? Не можно? Но кто же это так властно покровительствует большевикам? А покровительство угадывается явно.
Что же выходило?
В мае состоялся съезд сионистов. В августе – большевиков… Там и там – поразительное совпадение программ!
Нет, что ни говори, а большевистский съезд осуществляется во исполнение какого-то давным-давно составленного и хорошо продуманного плана. Именно отсюда его полнейшая открытость и абсолютная безопасность.
Черт побери, кто бы мог такое представить всего год назад!
Савинков не сомневался, что Керенский ему не доверяет. Следовательно, хитрит и притворяется изо всех своих актерских жалких сил. Ну а разве сам он с Керенским не хитрит? Тоже ведь не верит ни на грош! Хитрость на хитрость…
И в эту долгую дорожную ночь ему внезапно стукнуло: а не присутствует ли и за спиной присяжного с серебряными шпорами какая-нибудь смутная и оттого зловещая фигура наподобие Азе-фа? Открытие это словно прострелило Савинкова. Он подскочил и сел в разворошенной постели. Вагон мотало. Углы купе тонули в зыбком синем мраке ночника под самым потолком. Власть нового Азефа настолько велика, что у премьер-министра Временного правительства нет ни сил, ни прав его ослушаться. Керенский назначен, он поставлен на свой пост и, как часовой, уйдет лишь по команде разводящего. До тех пор он будет лишь послушный исполнитель, порою сам не понимая до конца своих решений и поступков.
Как видно, ему уж на роду написано всю жизнь вожжаться со всевозможными Азефами!
Савинкову было не до сна. Требовалось срочно выбирать: Керенский или Корнилов? С кем ему в конце концов остаться, чью взять сторону, кого предать? Керенский… Точного представления о тех, кто за его спиной, покамест не было. Но вырисовывались определенно Бьюкеннен, Локкарт… пожалуй, даже Рутенберг со своим майским сионистским съездом. А Корнилов? Генералы с остатками разбитой армии?.. Соединение российских сил? Каких? Ведь даже на Московском совещании примерно половина зала шикала и негодовала.
Да и вот еще вопрос: а примет ли его Корнилов?
В Могилеве, в Ставке, первым, кто попался Савинкову на глаза, был верный Филоненко. Он встретил «хозяина» на вокзале.
Филоненко сразу же стал жаловаться на Корнилова. После Московского совещания генерала не узнать. И его азиаты стали просто бешеные. Вчера вечером он попытался попасть в штаб, к самому Корнилову. Для передачи с глазу на глаз у него имелось секретнейшее сообщение. Так не пропустили же! Им говоришь, доказываешь, возмущаешься, а они – одно:
– Ны разгабарибат… стрылат будэм!
– Но ты же комиссар, – заметил Савинков. Филоненко понизил голос:
– Борис Викторович, в том-то все и дело. На комиссара смот рят уж так косо!
«Само собой», – подумалось Савинкову. По мнению Корнилова, и комиссаров, и комитеты вообще следовало прижать к ногтю.
– А что там у тебя за сведения, да еще секретные? – полюбо пытствовал он.
Филоненко оглянулся, как заговорщик: никого… На днях ему совершенно нечаянно удалось установить, что 7-й Сибирский казачий полк вдруг снялся с позиций, погрузился в эшелоны и тронулся – куда бы вы думали, Борис Викторович? – прямо на Москву. Зачем? Кто распорядился? Какая-то, знаете, ужасная белиберда с приказами… Мало того, двигаясь к Москве, казакивдруг снова ни с того ни с сего выгрузились из вагонов в Можайске.
– Борис Викторович, я еле вас дождался. Происходит что-то непонятное. Войска снимаются, войска перевозятся, войска наце ливаются… Кто заправляет всем? Сам Корнилов? Я лично убеж ден – да!
Он смотрел честными, преданными глазами.
«Дур-рак!» – едва не соскочило с языка Савинкова. Задержать казачий полк в Можайске приказал он сам. Этим можно козырнуть и так и эдак: и перед Керенским, и перед тем… ну, тем, с кем еще придется иметь дело. Дескать, и мы не сидели сложа руки, тоже что-то соображали и принимали кое-какие меры по силе, так сказать, возможности… Филоненко с его идиотской старательностью и преданностью едва не испортил задуманной игры.
Возле бывшего губернаторского дома, где с осени 1915 года стала помещаться Ставка, Савинкова покорил дорогой его сердцу воинский порядок: часовые на постах стояли в струнку, а не вразвалку и четко отдавали честь. «Ну вот… можно же!» – подумалось ему. Страшных текинцев он увидел, когда миновал ворота, – пестро одетые джигиты несли внутреннюю охрану. На главном посту столичного гостя встретил Хаджиев и повел с собой. Савинков шагал развалисто и независимо, Филоненко невольно ежился и затравленно поглядывал на свечками застывших часовых в огромных косматых папахах. Текинцы отвечали ему ледяными, презрительными взглядами из-под кудрявых волос.
Хаджиев, тонко, словно институтка, перехваченный в талии, двигался летучим, мягким шагом. Писательским глазом Савинков отметил в его походке что-то звериное – сильное и молодое.
Филоненко продолжал нашептывать, заставляя Савинкова склоняться ухом вбок:
– Они тут очень нас боятся. Я имею в виду террор… возмож ность покушения. Видите, как они нас пасут? И будут пасти, уверяю вас! Да вы и сами убедитесь…
В сопровождении Хаджиева они вошли в огромный кабинет Верховного. Лавр Георгиевич, маленький, измученный, поднялся за столом. Он приветствовал Савинкова и совсем не замечал Филоненко. Хаджиев, по обыкновению, застыл у двери. «Максимилиан прав», – отметил Савинков, располагаясь на жестком стуле возле самого стола. В кабинете появился генерал Лукомский. С папкой бумаг он остановился в нерешительности: он не ожидал увидеть посторонних.
– Лавр Георгиевич, – громко объявил Савинков, – я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз.
Немедленно повернулся и направился к двери Лукомский. За ним вяло поплелся Филоненко. Хаджиев пропустил всех и вышел сам. Корнилов и Савинков остались одни.
Бремя верховной военной власти, на взгляд Савинкова, сильно согнуло маленького генерала. В облике Корнилова появилось что-то беззащитное… После бессонных дорожных размышлений Савинков приглядывался ко всему вокруг оценочным взглядом придирчивого покупателя… Впрочем, на плечи генерала наваливались тяжести не только армейские, но и политические. Недаром Керенский опасался его одного, и больше никого. Ну разве еще Крымова…
Корнилов удивился, что Керенский не приехал сам, а прислал замену. Савинкову показалось, что генерал расстроился. Он принялся его успокаивать.
– Александр Федорович с нами, – заявил он. – Делегируя меня сюда, он специально подчеркнул, что питает надежду на ваш характер, на ваши силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89