Немецкий вагон из Швейцарии привез так называемую ленинскую гвардию. Гвардия Троцкого готовилась в Америке, на пароходе их поместилось несколько сот человек, они спешили вовсе не помогать изнемогающей Германии – их предназначение связывалось с более глубокими, более основательными замыслами… В вагоне с Лениным нашлось место всего трем десяткам персон. Следом за этой «пожарной» партией прибыло еще несколько вагонов (имена всех приехавших в настоящее время известны). Не всех вместил и пароход с гвардейцами Троцкого. Они продолжали прибывать в течение нескольких месяцев и в одиночку, и группами. Их кумир, проклятый родным отцом в синагоге, всех встречал, инструктировал, устраивал. Безделье прибывших, судя по развороту событий, не обещало быть долгим…
Россия, пребывающая в эйфории от свержения царя, не знала и не догадывалась, что тучи международной саранчи слетаются на ее уже и без того измученную землю.
Главные страдания державы и ее народа были впереди.
…Все-таки это была отрава навек – писательство, создание романов. Тем более столь удачное, успешное… В последнее время Борис Викторович все чаще ощущал в себе не старого заслуженного боевика, а известного в читательской среде литератора. Его так и позывало за письменный стол, в глубокое и увлекательнейшее уединение над нетронутым листом бумаги. Мир, сотворяемый им в книгах, с неодолимой властностью перетягивал его от всего того, что открывалось взору. Острый и циничный наблюдатель, проявившийся в нем за годы увлеченного сочинительства, невольно сказывался в прищуре припухших глаз, в брезгливой складке бледных тонких губ. Все же он засядет наконец и напишет свою самую откровенную, самую разоблачительную книгу. Название будущего романа давно было готово – короткое и хлесткое, словно удар хлыста, – «Мразь». Да, именно так. Уж кому-кому, но ему-то есть что порассказать, есть что изобразить, вывернуть наизнанку. Ка-кая, как посмотришь, гнусь вокруг! Откуда она вдруг повылезала? Где сохранялась? Причем в таком немыслимом количестве! Обрадовалась, дождалась… О, Русь, Россия-матушка! В тебе, оказывается, таилось и такое. И вот расперло, вспучило – и зафонтанировало, потекло…
Однако игра еще не кончена, господа! Время ставок не ушло, а ему есть что кинуть на самый выигрышный номер этой завлекательной рулетки, в которой разыгрывается не больше и не меньше, как государственная власть в России.
Время покушений кончилось. Однако заговорам конца не будет, не предвидится. Почему они, эсеры, так мало занимались армией, офицерством, генералитетом? Не верили в толпу с оружием в руках, отдавая предпочтение героям-одиночкам? Настало время исправлять ошибки.
В русской истории настали времена людей вооруженных, армейской массы, ведомой боевыми генералами.
При таких обстоятельствах знаменитый террорист и литератор обратил свое внимание на человека, назначенного в начале марта командовать войсками столичного округа. На генерала Корнилова…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Хан Хаджиев быстро сделался настоящим членом Корниловской семьи. К нему привязался Юрик, позднее дитя, предмет болезненной любви стареющих родителей. Взрослая дочь, Наталья, прошлой осенью вышла замуж. Вся неизрасходованная любовь в семье сосредоточилась на Юрике. Мать и отец не чаяли в нем души… Всякий раз, как только появлялась статная фигура молодого офицера в ярком халате и громадной лохматой папахе, мальчишка издавал вопль восторга и устремлялся в прихожую. С этой минуты он завладевал гостем безраздельно и на весь вечер. Стаскивал с него папаху, тащил в гостиную, вскарабкивался на колени. Хаджиев, придерживая повисшего на шее Юрика, неловко отстегивал шашку и прятал кобуру с наганом.
Лавр Георгиевич нашел в воинственных текинцах как раз те качества, которые ценил: верность долгу, преданность. Отныне он был спокоен и уверен. Этим молодым, затянутым в рюмочку джигитам можно было, как говорили в Азии, доверить свою спину – не ударят, не вонзят ножа.
Встреча с помещиками, на которую в дождливый день попал Хаджиев, жалобы хозяев и грозные обещания «уллы-бояра» – все это было лишь частью забот командующего.
Тылы 8-й армии раскинулись на громадной территории в несколько губерний. По законам военного времени местная администрация всех тыловых районов подчинялась армейскому командованию.
Западные губернии России были знакомы Корнилову по годам прежней службы. В свое время в Варшавском военном округе он проходил и стажировку, и отбывал командный ценз.
Вступив в командование 8-й армией, Лавр Георгиевич получил на руки не только тяжеловесное армейское хозяйство, на него также свалилась такая застарелая болезнь империи Российской, как национальный вопрос.
В древнем Киеве всегда считали заклятыми врагами Украины ляха, жида и москаля. На этой почве пышным цветом распускался непримиримый местный национализм. Самостийники исполь-зовали любой случай, чтобы посчитаться с застарелыми национальными обидами… Оголтелый национализм – болезнь, как правило, малых народов. Народы большие, великие имеют природную склонность к патриотизму. Национализм не имеет ничего общего с патриотизмом. Если национализм зиждется на ненависти к окружающим, то патриотизм стремится к открытости в отношениях с соседями, к дружбе и тесному сотрудничеству.
К живучести украинского национализма сильно приложила руку местная интеллигенция. Нашлись ученые – великие специалисты по искажению истории. Они провозглашали (и доказывали!), что по обе стороны Днепра издревле обитал «особенный народ», коренным образом отличавшийся от великорусского. Этот народ имел сугубо свой самостоятельный язык, нисколько не похожий на тот, что на севере, в Московии. Само собою выходило, что Володимер Святой, крестивший свой народ, был крестителем Украины, а не Руси, он дал православие не русским, а лишь украинцам.
Москва, самодержавная и властная, покорила Украину. Таким образом, русские никакие не братья украинцам, а завоеватели, оккупанты, колонизаторы.
В 1708 году гетман Мазепа долго уговаривал стародубского полковника Скоропадского перекинуться вместе с ним к шведскому королю. Однако полковник остался верен русскому царю. После Полтавы преданность Скоропадского была щедро вознаграждена. Царь Петр ценил верных людей.
Злополучные разделы Польши прибавили к украинскому национализму еще и польский. А вместе с польским – как тамошнюю застарелую заразу – Россия обрела дополнительно и еврейский. Недаром генерал Скобелев постоянно упрекал императора Александра I за участие в разделе Польши. Нашел чем соблазниться! Русский генерал, разбиравшийся как редко кто в проблемах национального сожительства, называл поляков «сучьей породой». Пускай бы они попали под пяту пруссаков, – Россия не узнала бы восстания 1830 года и кровавейшего мятежа 1863 года!
Великая война мигом всколыхнула и обострила давнишние национальные обиды.
Два года назад Верховный главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич, едва появившись в Ставке, отдал два распоряжения. Первое: о наступлении армии Самсонова. Второе: он обнародовал «Манифест», обещавший полякам самую широкую автономию. Пошли слухи даже о польской конституции… Немедленно вознегодовали украинские самостийники: а мы? Однако Москва считала украинцев братьями и ничем их не выделяла, не отличала. Поляки, как надоевшие сварливые квартиранты, нуждались в правах. Украинцы же самибыли хозяевами. А у хозяев, в отличие от капризных квартирантов, имеются лишь обязанности.
Между тем русская армия воевала крайне неудачно. Обещанной конституции поляки так и не дождались: после ряда поражений русские откатились далеко на Восток. Вместо московской конституции поляки получили штык из Берлина… И все же украинцы в открытую завидовали полякам. Пускай немецкий штык, но только не русский! Им казалось, что крупповская сталь изготавливается из пух-пера…
С фронта России по-прежнему угрожали немцы и австрийцы. Однако страшнее и этой угрозы были удары с тыла.
Лавр Георгиевич уехал из Петрограда с убеждением, что настоящей причиной краха династии Романовых является не сила напора, а слабость сопротивления, бессилие защиты.
Между тем за разложением русской армии заинтересованно следили и в Киеве, и в Варшаве.
Методично и умело разливала свой зловонный яд католическая церковь. Необозримый тыл русских армий неумолимо разлагался по признакам: национальному, религиозному и – чуть позднее – классовому.
В германском плену генерал Мартынов просветил Корнилова насчет теории немецкого ученого Гакстгаузена. Этот немец еще в прошлом веке постоянно облизывался на Украину. Он называл земли по берегам Днепра «лакомым куском». Его теория легла в основу политики, позднее названной «Дранг нах Остен». Украина рассматривалась как законная добыча победителя в войне… На поражении России основывались надежды как польских, так и украинских националистов. Те и другие, лукаво щурясь, лишь выбирали, кому повыгодней отдаться. В Киеве вдруг объявился бывший офицер Кавалергардского полка Павло Скоропадский. В Варшаве начал бурно действовать Юзеф Пилсудский, соратник ленинского брата Александра, участник покушения на Александра И. Отбыв ссылку в Сибири, он вернулся в отчие края лютым ненавистником всего русского, православного. «Сучья порода» Пилсудского проявилась в коварстве польских планов. В самом начале войны поляки всячески льнули к Германии и Австро-Венгрии, а как только Россия потерпит поражение, поляки намеревались немедленно перекинуться к западным союзникам, Франции и Великобритании.
Примечательно, что еврейская проблема при этом только тлела и совершенно не давала дыма. Евреи были смелы лишь с русскими. Местных националистов они остерегались. Как поляки, так и украинцы были на расправу и скоры, и жестоки. Командуя Оренбургским пехотным полком, стоявшим в Вильно, Корнилов навсегда запомнил презрительное замечание лабазника-украинца, смотревшего, как волокут в полицию молоденького еврея с разбитым в кровь лицом: «Это ж такая нация. Чим билыпе кота гладишь, тим вин више хвист пидийма!»Весной 1917 года после царского отречения украинский национализм свирепо поднял голову. Россия, бесконечно митингуя, вдруг узнала, что русская земля кончается возле Харькова, дальше начинается зарубежье, заграница, чужая территория. Скоропадский, съездив в Германию, заручился поддержкой немцев – ему была обещана военная помощь против ненавистных москалей.
Неистовый противник Скоропадского, недавнего столичного гвардейца, мужиковатый Петлюра пошел совсем иным путем: он громогласно пообещал евреям автономию в составе своего «незалежного» государства, разрешив создать Еврейский национальный совет и Еврейский генеральный секретариат с многочисленными департаментами. Киевские сионисты, обрадованные такой милостью, послали в Петроград своим единоверцам восторженную телеграмму: «Вавилонское пленение кончилось!» Славя пана Петлюру, они совсем не обращали внимания на такие «мелочи», как традиционные еврейские погромы, причем нынешние зверства уличной толпы превосходили ярость погромов во времена Хмельницкого, Гонты и Железняка.
«Союз за освобождение Украины» возник еще в 1914 году, накануне войны. Возник тайно, стал действовать скрытно. Однако о нем уже прекрасно знали и в Германии, и в Австрии. Оттуда, от «друзей украинского народа», потекла постоянная щедрая помощь. (В германской разведке возникла особая украинская секция.) Самостийники не уставали вдалбливать в медлительные мозги Одарок и Василей, что они никакие не русские. Эти сказки были продуманно рассчитаны на глубокое невежество народа. Быстро привилась идейка о былом вольном казачестве. В прошлом году, когда весь русско-германский фронт оцепенел в позиционном выжидании, самостийники создали «Первый сечевой полк имени Шевченко»: 8 сотен по 200 человек. Их обрядили в синие просторные жупаны.
Снова приходилось задумываться об искусной вражеской руке. Лавр Георгиевич вспоминал дни в германском плену. В лагерях военнопленных велась бешеная пропаганда ненависти к самодержавию. Откуда-то регулярно доставлялись газеты, листовки, рукописные журнальчики. Настоящими врагами Украины объявлялись не немцы, не австрийцы и даже не поляки, а русские. Внезапно для украинских солдат и офицеров создали особый лагерь, отделили от остальных. Затем их стали освобождать и отправлять по домам. Дома их уже ждали активисты «Союза за освобождение Украины». Поговаривали, что в последнее время Союз сумел установить связь напрямую со Стокгольмом.
Удивительно при этом, что отчуждение Украины происходило при молчаливом одобрении революционного Петрограда. Временное правительство не уставало провозглашать, что самого лютого врага древней России оно видит в проклятом самодержавии.
Подала свой затаенный голос и Литва. Словно в героические времена Гедимина и Ягайлы, литовцы потребовали национальной самостоятельности. Следом за ними заворчало Закавказье. Даже в родных краях Корнилова, в казахских степях, заполыхало кровавое восстание Амангельды Иманова. Казахская беднота – джата-ки, всю зиму коченевшие в драных юртах, вдруг принялись избивать русских поселенцев, ютившихся в землянках.
В России начался разлад, какой бывает, когда вдруг в большой семье скоропостижно умирает строгий, требовательный хозяин. Окраины державы, обрадовавшись отсутствию всякого надзора, принялись резвиться и проказничать. Дробление империи на самостоятельные государства и республики стало модой. Державу драли на клочки. Доходило до нелепостей. О полном суверенитете объявили Кронштадт и Шлиссербургский уезд. А в центре Москвы, на Хитровке, сметливый извозчик Терентий Козолуп провозгласил вдруг республику Самотеку, а самого себя ее президентом.
Зараза самостийности выступала на горячечном теле России болезненной сыпью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89