Полковник сообщил, что ему дали знать, что завтра утром в Текинский полк явится делегация (избранные на батальонных митингах). Новое начальство будет присутствовать на церемонии принятия присяги Временному правительству. Эту революционную процедуру рекомендовалось провести с возможной торжественностью.
Офицеры расходились хмурые. Приходилось подчиняться обстоятельствам.
Ураз-сардар, эскадронный командир Хаджиева, мрачно произнес:
– Россия была могучей, когда во главе ее стоял один ак-падишах. Теперь она будет носиться по морю крови, как лодка со сломанным рулем…
Утром в штаб полка приехало несколько комитетчиков – пехотных солдат в разбитых сапогах, в истрепанных шинелях и с красными бантами на груди.
Эскадроны Текинского полка поразили пехотинцев необыкновенной пестротой одежд. Своей военной формой азиатские всадники выделялись из всей гвардейской кавалерии. Вместо мундиров – халаты: красные, синие, зеленые. На головах – громадные курчавые тельпеки, надвинутые низко на глаза. Смуглые лица всадников поражали выражением энергии, решимости. Комитетчикам стало неуютно. Им казалось, что из-под низкого края папах сквозь курчавые бараньи завитки на приехавших смотрят не глаза, а винтовочные дула.
В каждом эскадроне выделялся почтенный седобородый всадник в папахе, обвязанной зеленой лентой. Это были священнослужители, эскадронные муллы.
Один из комитетчиков вполголоса спросил, почему ни у одного в строю нет красного банта. Барон Кюгельген с готовностью пояснил:
– Мы мусульмане, господа. Наш цвет – зеленый.
– А знамя? – И комитетчик показал на полковой штан дарт: – Почему не сняли императорский вензель?
– Побойтесь Бога, господа, – притворно изумился Кюгель ген. – Мы же за него кровь проливали!
Тем временем к полковому штандарту на прекрасном гнедом коне выехал величественный старец. Его тельпек был обвязан белой лентой. Это был полковой мулла. Белый цвет повязки на папахе свидетельствовал, что этот человек совершил священный хадж – путешествие на родину пророка, в Мекку.
– А теперь помолчим, господа, – проговорил Кюгельген. Старик с белой повязкой на тельпеке поднял руки кверху и запел высоким протяжным голосом. Эскадроны отозвались сдержанным угрюмым вздохом. Опустив руки, старик помедлил, затем обеими ладонями провел по своим щекам, соединив кончики пальцев внизу бороды. Громко, внятно он произнес: «Омин!» После этого полковой мулла отъехал и занял свое место в строю. Процедура принятия присяги завершилась.
Комитетчики с подозрением посматривали на рослого, породистого Кюгельгена. Командира полка распирало чувство исполненного долга. Солдатишка, похожий на ежа, с запущенной щетиной на нездоровом лице, желчно заметил, что так не присягают. Кюгельген изобразил крайнее изумление и барским жестом развел руки.
– Господа, надо же учитывать национальные особенности!
– Что ты заладил: господа, господа! – закипятился солдатиш ка. – Нету теперь господ, скинули!
Товарищи дернули его за рукав и стали собираться. Они спешили убраться подобру-поздорову…
По соседству, на южном фланге, стояла дивизия графа Келлера, сподвижника славного Скобелева. Граф отказался приводить дивизию к присяге. Его немедленно отстранили от командования. В другой дивизии с начальником ее, старым генералом, случился разрыв сердца… Все чаще распространялись вести о жестокой расправе солдат над офицерами. Текинцы ворчали: «Взбесившаяся собака лает на хозяина!»
Ураз-сардар, командир 4-го эскадрона, получил отпуск и отправился на родину. Исполнять его обязанности Кюгельген назначил Хаджиева. Потянулись тревожные недели. В Петрограде, во Временном правительстве, военными делами стал заправлять Гучков. Однако наравне с правительством образовался Совет рабочих и солдатских депутатов и стал понемногу забирать власть в свои руки. После Приказа № 1, отменившего старорежимное титулование и отдавание чести, Совет спустил в войска Приказ № 2, призывавший солдат не только не подчиняться золотопогонникам, но и истреблять неугодных офицеров. Барон Кюгельген ежедневно собирал командный состав полка. В эскадронах покуда удавалось соблюдать порядок, петроградская пропаганда в казармы не проникала. Комитетчики после первого раза объезжали нелюдимый Текинский полк стороной. Сколько могло продолжаться такое оазисное положение?..
Штаб-ротмистр Натанзон, презрительно цедя слова сквозь зубы, высказал пожелание скорей отправиться на передовую. Там не до митингов, не до пропаганды… О готовящемся наступлении поговаривали постоянно. С планами летнего наступления связывался и завтрашний вызов барона Кюгельгена в Каменец-Подольск, в штаб армии.
Из поездки командир полка вернулся необыкновенно быстро и привез ворох новостей. На русскую армию свалилась череда перемещений высших лиц. Пост Верховного главнокомандующего снова занял великий князь Николай Николаевич (он был снят в сентябре 1915 года и отправлен на Кавказ). Однако Временное правительство не утвердило великого князя и назначило генерала Алексеева. Текинцы презрительно кривили губы: как видно, за заслуги, за то, что в самую решительную минуту предал ак-пади-шаха… Новые назначения получили генерал Гутор и Брусилов… Самой же главной новостью было назначение генерала Корнилова командовать войсками 8-й армии. На днях он подал в отставку с поста командующего войсками Петроградского военного округа.
Последнее назначение вызвало живейший интерес текинцев. Имя генерала Корнилова знал каждый офицер. В молодые годы нынешний командующий армией служил в Туркестане и объездил все уголки этого пустынного, знойного края. Несколько раз он с риском для жизни отправлялся в загадочный Кашгар. Отправлялся, переодевшись дервишем: в лохмотьях, под чужим именем. Затем воевал в Маньчжурии, с японцами, пережив позор Мукдена и Ляояна. Перед войной он четыре года провел в Китае на посту русского военного агента.
В 1916 году все русские газеты наперебой кричали о Корнилове. Печальной весной 1915-го, во время панического отступления русской армии под натиском Макензена, генерал Корнилов со своей Стальной дивизией прикрывал отход как раз нынешней 8-й армии, был тяжело ранен разрывом снаряда и попал в плен. Газетный ажиотаж вызвал дерзкий побег Корнилова из плена. Уже немолодой и слабый от ран, он все же бежал из лагеря, добрался до Дуная и попал в Румынию, вступившую к тому времени в войну. В Петрограде Корнилова удостоил аудиенции Николай II, наградил Георгиевским крестом 3-й степени (Георгия 4-й степени Корнилов получил за русско-японскую войну).
Имя Корнилова вновь появилось на страницах газет в начале марта 1917-го, когда страну взбудоражило известие о царском отречении. Генерал Корнилов назначается командовать войсками Петроградского военного округа. Фронтовой военачальник, скромный чернорабочий войны, он попадает на самый верх, в столицу, в старинное здание со знаменитой аркой на Дворцовой площади. Пробыл он там совсем недолго, полтора месяца. Рассказывая, барон Кюгельген обронил, что оставить свой высокий пост генерала «вынудили обстоятельства». Потолкавшись в штабе, в Каменец-Подольске, командир полка сумел разузнать, что внезапная отставка Корнилова связана с недавней нотой Временного правительства, заверявшего союзников в своей готовности продолжать войну до победного конца. Барон Кюгельген многозначительно обронил, что вслед за Корниловым со своих постов слетели сразу двое: военный министр Гучков и министр иностранных дел Милюков.
Не задерживаясь в Петрограде, Корнилов поспешил на фронт. О генерале давно шла слава как о человеке строгом, даже жестоком. Штабные офицеры немедленно убедились в этом. Корнилов принялся безжалостно подтягивать дисциплину, «потуже закручивать гайки». Кое-кому это пришлось не по нраву: «Царские порядочки!»
Прошло несколько дней, и барон Кюгельген объявил офицерам, что необходимо хорошенько подготовиться: новый командующий армией выразил желание ознакомиться с состоянием Текинского кавалерийского полка.
Смотр начался со скандального происшествия.
Махальщики подали знак, что показалась автомашина, как вдруг из конюшен 2-го эскадрона вырвался свирепый жеребец. (В последнем бою под Черными Протоками 2-й эскадрон понес особенно тяжелые потери. Убитых погребли, а их коней содержали на привязи.) Командир полка переменился в лице. Такой позор перед лицом прославленного генерала! Штаб-ротмистр Натанзон выругался и отрядил десяток всадников: поймать или хотя бы отогнать сорвавшегося с привязи буяна подальше от торжественного плаца. Клуб пыли на дороге приближался. День занимался знойный, мглистый. Летняя ночь не принесла прохлады. Натягивало сильную грозу.
Парадная сосредоточенность вычищенного к смотру строя исчезла. Посматривая на приближавшийся автомобиль, всадники не переставали следить, что вытворяет вырвавшийся из заточения жеребец. Ни заарканить, ни просто отогнать его никак не удавалось. Он играл со своими преследователями, словно с жеребятами в степи.
Внезапно автомобиль остановился. Когда клуб пыли отнесло, кавалеристы все до единого увидели невысокого человека в генеральском мундире, шагавшего к строю. Изумление – вот общее, что испытал каждый. И это Корнилов?! О новом командующем ходило столько легенд, что он представлялся сказочным богатырем (кое-кто убеждал, что генерал одной рукой поднимает лошадь с всадником). Помимо этого удивляла столь далекая от замершего строя остановка автомобиля. Не подъезжая, генерал выбрался из кабины и теперь направлялся к полку, шагая торопливо и широко, слишком широко для человека низенького роста.
Новый командующий, сам по крови степняк, с одного взгляда засек и парадный строй принарядившихся эскадронов и, главное, азартную ловлю скандально вырвавшегося так некстати жеребца. Фыркающий и воняющий бензином автомобиль мог дополнительно возбудить текинских диковатых лошадей. Корнилов предпочел своим широким некавалерийским шагом преодолеть обширный, сильно вытолоченный плац… Ротмистр Фаворский, с места взяв в карьер, вихрем подлетел к шагавшему генералу и, порхнув взметнувшейся буркой, соскочил с седла. Он предложил командующему сесть верхом, чтобы подъехать к строю замерших эскадронов как подобает. Кавалеристы увидели: генерал крепко взяв в руку поводья, взлетел в седло, едва коснувшись стремени. Острый взгляд текинцев засек уверенную повадку генерала в обращении с конем.
– Смир-рна-а! – раскатился зычный голос командира полка.
Барон Кюгельген выхватил шашку и молодцевато взял ее подвысь. Внезапно глаза его выкатились, он раскрыл рот для рапорта, но не произнес ни слова. Проклятый жеребец стремительно летел к командующему со спины. «Берегитесь, ваше превосходительство!» – собирался малодушно крикнуть Кюгельген.
Все дальнейшее произошло в одно мгновение. С какой-то мстительною яростью жеребец взвился на дыбы и со всего маха обрушил на верхового генерала страшный удар своих передних копыт. Что подсказало генералу об опасности? Он соскочил на землю в самую последнюю секунду. Его сдуло словно ветром. Удар копытами распорол седло. В сумятице пыли, конского ржания, гортанных криков налетели с поля всадники. На шею жеребца наконец-то удалось накинуть тонкий волосяной аркан.
Соскочив с седла, барон Кюгельген потерянно топтался перед генералом. Вместо положенного рапорта приходилось извиняться.
Тут, словно завершая полный крах неудавшегося смотра, грянул ливень.
Велев подать себе коня, новый командующий тронулся вдоль строя. Поливало как из ведра. Струи текли с козырька корнилов-ской фуражки. Узкими глазами генерал всматривался в смуглые лица джигитов под курчавыми папахами. Равняясь с муллами, он почтительно прикладывал руку ко лбу, губам и сердцу. Важные старцы отвечали сдержанным наклоном головы.
Возле Хаджиева он придержал коня.
– Сен ким сян? – спросил он по-туркменски. (Ты кто?) Пораженный звуками родной речи, Хаджиев ответил по ус таву.
– Не из Ахала? – последовал вопрос.
– Никак нет, ваше превосходительство. Я из Хивы.
– Что, корнет, совсем плохая жизнь? – допытывался гене рал. – Чай – нет. Чал – нет. (Чал – верблюжье молоко.)
Хаджиев улыбнулся и ответил, что надеется на улучшение.
– Иншалла! – с самым серьезным видом отозвался генерал и отъехал.
Новый командующий понравился текинцам с первого же дня. «Он мог бы быть хорошим мусульманином. Он, как видно, знает Коран!» Между собой они стали называть Корнилова «уллы-бояр» (великий господин). Барон Кюгельген узнал об этом с ревностью. У него никак не складывались отношения с этими азиатами. Строгие, неизбалованные текинцы сразу засекли стремление полкового командира к парадной показухе. Барон всячески старался показаться лучше, чем есть на самом деле. «Но будет ли тень прямой, если ствол кривой?» Кроме того, Кюгельген постоянно жаловался на фронтовые трудности. Но что он запоет, когда попадет на передовые позиции? Старший помощник Хаджиева по эскадрону Шах-Кулы однажды мрачно обронил: «Тощей лошади и хвост в тягость».
Верные текинцы постоянно вспоминали прежних командиров: полковника Зыкова и великого князя Михаила. Младший брат царя отличался необыкновенною отвагой. Попав на фронт, он более всего боялся, что его станут оберегать как царского родственника. Офицерам приходилось удерживать великого князя от ненужного риска.
Мгновенное признание Корнилова объяснялось еще и тем, что на него падал блеск прежнего величия так подло свергнутого ак-падишаха. Их отцы помнили великого Скобелева, непобедимого ак-пашу. Он был свиреп в бою, но великодушен после. С ним расправились коварные суетливые людишки. Текинцы их ненавидели, словно шакалов…
Барон Кюгельген считал, что со смотром осрамился. Проклятый жеребец! Корнилов своего недовольства ничем не выказал, однако остаться отобедать отказался. Надежда поправить невыгодное впечатление за столом в офицерском собрании рухнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89