Первым делом Лавр Георгиевич сменил внутреннюю охрану. Солдаты Георгиевского батальона раздобрели и начисто утратили строевую выучку. Генерал Брусилов каждое утро здоровался с ними за руку. Георгиевских кавалеров заменили стройные, суровые текинцы. Хан Хаджиев сам развел посты. Пять человек он поставил в саду, двух возле корниловской приемной на первом этаже и двух на площадке второго этажа. По ночам количество постовых удваивалось.
Из окон второго этажа открывался чудесный вид на Днепр и зеленые заречные дали. Лавр Георгиевич бывал в Могилеве не раз. Но лишь теперь, подолгу простаивая у раскрытого окна, он по-настоящему ощутил, какая тяжесть легла на его плечи. В армии считается, что первой ответственной ролью для любого военного является назначение командовать полком. На этой должности любой военачальник проходит необходимую командную выучку. Затем по мере роста ответственность только прибавляется. Строевой стаж Корнилова был явно недостаточен. А на посту командующего войсками фронта он не успел даже как следует оглядеться. За каких-то десять дней он взлетел на самый важный, самый тяжкий пост в своей армии. Россия, русская армия находились в состоянии большой и изнурительной войны с искусным и коварным, не до конца еще обессиленным противником. Ему выпало возглавить русскую армию в самый безрадостный момент войны, когда многовековая громадная империя трещала под непрерывными ударами не столько с фронта, сколько изнутри.
Он знал своего врага по ту сторону передовой. Теперь предстояло думать и о войне с перевернутым фронтом – сражаться против тех, кто окопался внутри России.Первая стычка с правительственным Петроградом произошла из-за назначения командующего войсками Юго-Западного фронта (вместо Корнилова). Не спросив мнения Верховного, Керенский определил на этот важный пост генерала Черемисина. Таких назначений через свою голову Лавр Георгиевич потерпеть не мог. Так в армии не принято! Кроме того, генерал Черемисин отвратительно показал себя во время недавнего отступления.
По прямому проводу с Корниловым объяснялся главный комиссар Савинков. Лавр Георгиевич отвечал резко, почти грубо. Проклятые болтуны! Ни одному из них не знакомо чувство величайшей государственной ответственности. Никогда и ни за что не отвечали!.. Он не поддался на уговоры и настоял на своем. В командование войсками Юго-Западного фронта вступил Николай Николаевич Духонин, красавец генерал с лихо закрученными кончиками усов.
Добившись своего, Корнилов сознавал, что нанес жгучую обиду генералу Черемисину и нажил в его лице непримиримого врага.
Генерал Духонин, приехав, вместо поздравлений с назначением на пост главковерха выразил Корнилову сочувствие. Такой пост, да еще в такое время! Лавр Георгиевич не стал таиться перед старым боевым товарищем. В последний вечер, уже сдав дела, он так и заявил Духонину:
– Власти не ищу. Но если только на мою долю выпадет этот тяжкий крест, то… что делать!
Больше они не произнесли ни слова и крепко обнялись.
Духонин отлично понимал, что, поддержав на прошлой неделе Керенского, Лавр Георгиевич, по сути дела, занялся чистой воды политикой – наступил на собственное горло ради общей большой выгоды. Влияние Савинкова? Глупости… Духонин не принимал этих нашептываний. Корнилов шел на жертву ради спасения в первую голову русской армии. Останется жить армия – спасется и Россия!
Приближалась третья годовщина начала Великой войны. И накатывал снова август – месяц исторически роковой…
Русская армия мобилизовала под ружье миллионы мужиков. Корнилов ужаснулся, узнав, что число дезертиров составило пятую часть солдатской массы. При этом оставшиеся в строю решительно отвергали любую дисциплину. Дух армии был чрезвычайно низок. Солдаты отказывались воевать. В брусиловских папках Корнилов нашел любопытный документ-запрос, посланный в начале года Керенскому: «Укажите соответствующим послам, что тяжелая артиллерия, присланная их правительствами, в значительной части состоит из брака. 35 процентов орудий не выдержали двухдневной умеренной стрельбы…» Знакомая картина. Ввязались в такую войнищу, а во всем зависим от чужих! Не хватает самого необходимого – винтовок. А собираемся праздновать победу!.. Никакого ответа от Керенского Ставка на свой запрос не получила. В Петрограде не собирались ссориться с союзниками из-за такой мелочи, как винтовки и снаряды. Там разглагольствовали о высоких материях.
«Какой пустой человек! – думалось о Керенском. – Это наша национальная беда. Все погубит!»
Лавр Георгиевич вспомнил арабскую пословицу: «Для стрелы, летящей прямо в цель, – одна дорога, для летящей мимо цели – тысячи дорог».Своей властью, никого не спрашивая, он перевел поближе, на Юго-Западный фронт, генералов Деникина, Маркова, Эрдели и Селивачева. Очень помогало, что Главный комитет «Союза офицеров» постоянно находился тут же, в Могилеве. Умница Новосиль-цов, в мундире полковника, часто наведывался в штаб. Текинцы на постах его узнавали и пропускали, не спрашивая разрешения Хаджиева.
Однажды Новосильцов поставил вопрос прямо: согласен ли Корнилов принять на себя единоличное правление? Изумившись, Лавр Георгиевич уточнил: правление или командование?
– Ваше превосходительство, я ничуть не оговорился. Именно правление.
Корнилов помедлил:
– Я солдат и принимал присягу. В этом смысле я смотрю и на свой долг. Власть в державе? Нет, нет, это не наше дело. Но ударить по рукам и ударить как следует – это я сделаю. А о власти государственной должны решать не мы.
– Но тогда как вы смотрите на возвращение Романовых?
– А вы что… считаете это возможным?
Смешавшись, Новосильцов пробормотал насчет того, что знамя монархизма, видимо, следует до поры до времени завернуть в чехол. Затем он снова завел речь о диктатуре. Видно было, этот вопрос для «Союза офицеров» представлялся самым важным.
– Видите ли, – сказал Корнилов, – я не считаю такую по становку… м-м… ну, что ли, своевременной. По крайней мере сейчас, сегодня.
– А в будущем? – настаивал полковник.
– В будущем? Н-ну… разве лишь при определенных услови ях. Тогда – да. Да!
Полковник просиял и заявил, что большевики, несомненно, давно бы захватили власть, если бы не боялись армии. Все-таки армия не целиком на большевистской стороне. И он стал перебирать воинские части, на которые следовало положиться. При государе самыми надежными дивизиями были гвардейские. К сожалению, именно гвардия разложилась окончательно.
– А желтые кирасиры? – вспомнил Корнилов.
– Пожалуй, они одни и помнят о чести, – согласился Ново сильцов.
Заезжал Деникин. Он находился в крайне удрученном состоянии.
– Надо что-то делать, пока не поздно… Знаешь, ко мне подсы лали Гучкова. Они там носятся с идеей посадить на трон великого князя Дмитрия Павловича. Ну этот… Распутина убивал. Хоро шенький монарх, нечего сказать! Во-первых, педераст… одна компания с Юсуповым. А во-вторых, ну просто чушь собачья. Предлагали мне войти в состав правительства. Что мне там де-лать? Зачем? Какой из меня министр? Я же не Керенский. Да и все они там пляшут под дудку Совета. Значит, и мне плясать? Хорошенькое дело! Нет уж, не дождутся. Я им прямо так сказал: вы там митингуйте, агитируйте, голосуйте, а нам нужно совсем немного – дайте нам власть хотя бы на недельку. И только не мешайте. А уж после этого валяйте дальше. Хотите Учредилку – дело ваше. Захотите нового царя – пусть так и будет. Но только сначала надо навести по-ря-док!
Приезжал бравый, громогласный Крымов и стал спрашивать совета. Заскакивал к нему недавно Савинков, предлагал в командование 11-ю армию. Соглашаться? Не соглашаться? Жалко, сокрушался он, если 3-й Конный корпус попадет в чужие руки. Лавр Георгиевич посоветовал от армии отказаться, а корпус не оставлять. Крымов залихватски подмигнул:
– Я так уже и сделал. Корпус у меня – богатыри. Давай только приказ: пойдем, и дойдем, и войдем. И наведем порядок… будь здоров! – Он сидел кряжистый, пышуший здоровьем, колени широко расставлены. – Ты, Лавр Егорыч, не представляешь, какой у них в Питере бардак. Собирались арестовывать Совет – не арестовали. Ловили Ленина – не поймали. Уверяют: убежал и спрятался так, что не найти. Врут, подлецы! Этот Ленин в самом центре Петрограда у них лекции читает. Не веришь? В Лесном институте. Приедет, прочитает и уедет. И никто его не трогает и пальцем. Его, оказывается, вовсе и не ловят, а надежно охраняют. Не дай Господь, какой-нибудь дурак появится и схватит! Вот они, дела-то там какие… Не-ет, Лавр Егорыч, порядочек, порядочек необходим. – Он с выразительным видом постучал ребром ладони по колену.
Напоследок Крымов обругал кадетов проститутками. Планам военных они, видишь ли, сочувствуют, а вот поддерживать не согласны. Виляют, подлецы. Все ждут, высматривают: кто победит, чтобы примазаться. Ну пусть попробуют сунуться!
Из Петрограда приехал комиссар Филоненко. Чин он получил вровень с корниловским. Лавр Георгиевич догадывался, что комиссара держат в Могилеве в качестве «ока и уха государева». Короче, для повседневного пригляда за ним, Корниловым. Выходит, при всех своих сладких речах и преувеличенно крепких рукопожатиях Савинков новому главковерху не доверяет ни на грош. Опасается? Но – чего? Лавр Георгиевич знал, какое впечатление произвела в Петрограде его телеграмма, когда он получил в командование Юго-Западный фронт. Угрозу правительству Савинков принял и на свой счет.
На что, однако, рассчитывал бывший бомбометатель, прикрепляя к Ставке своего соглядатая Филоненко? Неужели всерьез надеялся, что главковерх подвинется в своем кресле и посадит рядом с собою назначенного комиссара?Филоненко оказался совсем не глупым человеком и быстро сообразил, что Корнилов – совсем не старый, дряблый Гутор. Если того ему в конце концов удалось съесть, то на этом и не такие ломали зубы. Поэтому все свои усилия он направил на регулярную посылку донесений в Петроград. Шифровальщиков штаба он загрузил сверх головы. От него не укрылись чрезмерно частые посещения Новосильцовым, приезд генералов Деникина и Крымова. Перестало ему нравиться и поведение генерала Луком-ского, начальника штаба. Зашифровывая свои донесения, он, опасаясь, что о них узнает сам Корнилов, придумал еще один шифр, сугубо свой, понятный лишь ему и Савинкову.
Однажды «комиссарверх» Филоненко донес: «…то, что Ваня, Федор, Генрих, Эрна, Жорж делали тогда с запада, теперь может быть с востока. Конь бледный близко, так мне кажется. Пожалуйста, исполните все то, что завтра утром вам передам».
Прочитав, Савинков нахмурил лоб. В донесении использовался текст его нашумевшего романа «Конь бледный». Но что за лица в Ставке, на которых содержался намек? Что там готовилось и почему именно «с запада»? И совсем непонятно «восточное направление»…
Савинков растерянно ответил своему агенту, что он ничего не понял.
«…Генерал ведет под уздцы коня бледного под Лавра. Я очень рад, что у моего заместителя чрезвычайно музыкальный слух. Я, конечно, сделаю то, что надо человеку решительному и благовоспитанному. Примите во внимание, что я не хочу есть неспелую грушу, но вместе с тем знаю, что созревший фрукт, падая с дерева без воли стоящего под деревом, может больно ушибить».
Снова невозможно толком разобраться. Но Савинков ощутил уверенный сигнал тревоги. В Ставке что-то затевалось. И вся затея связывалась с Корниловым, с назначением его на высший военный пост. Этот маленький невозмутимый генерал с раскосыми безжалостными глазами получил власть над всей армией.
Савинков навсегда запомнил, как вспыхнули эти узкие глаза во время их последней встречи. Корнилов, едва зашла речь о наведении порядка в столице, стукнул по столу своей аристократической рукой коричневого цвета:
– Я не позволю никаких сантиментов. Офицеры, которые прикажут своим солдатам «мазать» (стрелять в воздух, а не в толпу), будут все без исключения преданы военному суду!
В последние дни от него, полностью подтверждая тревожные сигналы Филоненко, в Петроград поступали телеграммы самого решительного свойства.
Ощущение громадной власти вернуло Корнилову тон категорический, как это принято в строю. Снова речь пошла о создании трех армий.Корнилов требовал военных порядков в тылу, и особенно на транспорте, на железных дорогах. Кроме того, ему хотелось распространить применение высшей меры наказания в виде расстрела не только на фронтовую территорию. На его взгляд, скорой и безжалостной расправы заслуживали все агитаторы, все политически вредные элементы. Решительной борьбы с крамолой требовало, как он доказывал, само катастрофическое положение страны, измученной войной и возмутительными беспорядками.
Савинков узнавал знаменитую «зарывистость» маленького генерала. Из чисто военной сферы его неудержимо заносило в политику. Корнилов рвался командовать решительно везде и всем. Перед правительством, в частности перед военным министерством, вставала деликатная задача: не теряя этого деятельнейшего генерала, все же обуздать его неудержимые порывы, направив все его усилия на чисто военные вопросы. Политикой, слава Богу, есть кому заняться и без него.
Беспокоило Савинкова трусливое состояние премьер-министра. Керенский буквально вздрагивал при одном имени нового главковерха. Корнилова он боялся еще с мартовских дней, когда генерала вызвали с фронта командовать войсками столичного округа. Тогда его все же удалось снова спровадить на фронт. Но вот теперь – снова!
– Борис Викторович, – страдальческим голосом выговаривал Керенский, – я же просил его ни в коем случае не привлекать к нашему святому делу этого ужасного, ужасного Крымова. Я на этом настаивал ультимативно. Так нет же, нет! Они, как мне докладывают, неразлучны. Они вместе во всем, во всем. Это же страшно, страшно… поймите же! Еще бы не понять!
Керенскому докладывали десятую часть того, что поступало непосредственно в военное министерство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89