Это была синьорита Паола, дочь Ренэ-флорентийца.
Она с достоинством приветствовала молодых людей, а затем села за резным дубовым прилавком, на котором стояли баночки и флаконы самых различных цветов, коробочки с желтыми, голубыми, белыми и красными порошками, из которых каждый имел особое свойство; одни из них, говорят, сокращали жизнь, другие — поддерживали ее, одни сохраняли красоту, а другие — обжигали кожу и делали урода из красивой женщины.
Молодые люди почти не обратили внимания на флаконы, но зато пристально смотрели на синьориту Паолу.
Итальянка, бесспорно, вполне заслуживала такого внимания: она была действительно прекрасна, но красота ее была мрачная, энергичная, высокомерная, напоминавшая собою черты ее отца, надменного любимца королевы.
Выражение ее больших черных глаз было жестокое, губы были презрительно сжаты, а походка полна гордости.
Во всей ее наружности было что-то, свидетельствующее, что она считает для себя унизительными те условия, в которых она живет.
В самом деле, в то время как ее отец проводил большую часть времени в Лувре, где он имел собственное помещение, Паола постоянно была в лавке на мосту Св. Михаила, и, несмотря на ее самые настойчивые просьбы, флорентиец отказывал ей изменить хоть в чем-нибудь ее образ жизни.
Честолюбивая, как и отец, флорентийка мечтала с пятнадцати лет, а теперь ей было двадцать пять, о жизни, которую злокозненная судьба никак не хотела осуществить. Она хотела выйти замуж за настоящего дворянина, дворянина из хорошего дома.
С первого взгляда казалось, что в те смутные времена этого не трудно было добиться.
Перед королем Карлом IX в Лувре царствовала женщина, которой достаточно было двинуть бровью, чтобы вся Франция пала к ее ногам.
Но на эту женщину странное, таинственное, так сказать, деспотическое влияние имел один человек.
Екатерина царила в Лувре, а первым министром ее был, бесспорно, Ренэ-флорентиец. Ренэ, как говорили, был богаче самого короля, в подвалах его мраморных дворцов на родине хранились груды золота.
Паола была так прекрасна, что ее красоте завидовала даже принцесса Маргарита, увидевшая ее в окно лавки на мосту Св. Михаила, куда она была заключена своим деспотом-отцом.
Без сомнения, если бы любимец королевы, человек, перед которым все трепетали, пожелал выдать свою дочь за первого из баронов, то ему достаточно было сделать лишь намек, но Ренэ не хотел выдавать свою дочь замуж, и Паола напрасно старалась поколебать его решение, не понимая, что им руководит.
Флорентиец не хотел также, чтобы она появлялась в Лувре и была представлена королеве Екатерине, он не позволял ей выходить из лавки, и когда туда являлся какой-нибудь красивый дворянин, она должна была немедленно уходить.
Молодая девушка, знавшая, что ее отец уехал, на этот раз не торопилась исполнить его приказание. Вместо того, чтобы остаться в задней половине лавки, она заняла место за конторкой и пристально смотрела на молодых людей.
«Ого! Вот это действительно красавица», — подумал Ноэ.
Паола посмотрела на Ноэ и подумала то же самое:
«Это в самом деле красивый господин, я в жизни не видела ничего красивее этих голубых глаз».
— Прекрасная барышня, — обратился, подходя к ней, Ноэ, — мой друг и я — мы в первый раз приехали в Париж.
— Этого не видно по вашим манерам, сударь,-- ответила Паола, у которой вновь мелькнула мысль найти мужа-дворянина.
Она улыбнулась, причем сквозь ее красные, как спелые июньские вишенки, губы сверкнули два ряда ослепительной белизны зубов.
Затем она прибавила:
— Однако вы, кажется, только что сказали, что знакомы с моим отцом?
— Да, синьора.
— Где же вы познакомились с ним, если вы в первый раз в Париже?
— В провинции, по дороге из Блуа в Орлеан.
Пока Ноэ беседовал с прекрасной хозяйкой лавки, Генрих Наваррский старался отвлечь внимание Го-дольфина, хрупкого и болезненного юноши, покупая помады и духи.
Но Годольфин, определяя цены товара, ни на минуту не терял из виду Паолу и Ноэ.
Ноэ фамильярно облокотился на прилавок и строил умильные глазки прекрасной хозяйке.
— Честное слово дворянина, — говорил он шепотом, — я не могу понять, прекрасная барышня, как такой могущественный человек, как ваш отец, может находить забаву в продаже благовонных товаров на мосту Св. Михаила.
— Мне это так же непонятно, как и вам, — вздохнула Паола.
— Еще менее понятно, как такая красивая девушка, как вы, место которой в Лувре, проводит все время здесь?
Паола снова вздохнула, но ничего не возразила, она взглянула заблестевшими глазами на белокурого Ноэ, который сказал ей тихо:
— Вы так прекрасны, синьора, что можете свести с ума даже святого.
— Тс, — остановила она его шепотом и указала на Годольфина, который от злости кусал себе губы.
— Пойдем, друг мой Ноэ, — обратился к нему принц Наваррский, покончивший со своими покупками. — Ну что же, ты идешь?
— Идем, — ответил Ноэ, которому, по-видимому, жаль было отойти от прилавка прекрасной флорен-тийки.
— Милостивый государь, — сказала она, презрительно протягивая руку, чтобы взять золотой, который принц положил на прилавок, — вы сказали мне, что знаете моего отца, не так ли?
— Да, синьора.
— И вы познакомились с ним в провинции?
— Да.
— По дороге из Орлеана в Блуа?
— Совершенно верно.
— Но вы не сказали мне, ни где, ни когда?
— Три дня назад, в гостинице, — ответил Ноэ, — и я был бы очень вам благодарен, сударыня, если бы вы передали ему от нас поклон.
— Я передам ему, как только он приедет. Позвольте узнать ваше имя, сударь?
— Ноэ, беарнский дворянин.
Паола поклонилась.
— Если бы я знал, когда я могу застать его...— продолжал Ноэ, бросив пламенный взгляд на молодую девушку.
Паола вздрогнула.
—...то пришел бы засвидетельствовать ему свое почтение, — докончил Ноэ.
— В сумерки вы всегда можете застать его,—ответила Паола. — Приходите после сигнала «тушить огонь», и вы застанете его.
Ноэ поклонился, взял под руку принца, в последний раз взглянул на флорентийку и вышел из лавки, тихо говоря своему спутнику:
— Пойдем в Лувр. Господин де Пибрак, положим, несколько удивится нашему визиту.
Молодые люди ушли, а Паола вышла из-за прилавка и направилась обратно в комнату за лавкой, откуда она вышла, увидев входящих молодых дворян. Но Годольфин пошел ей навстречу. Странное жалкое существо было бледнее, чем обыкновенно, его тонкие губы дрожали от волнения и злости.
— Синьора, — сказал он, с решительным видом остановившись перед молодой девушкой, — сегодня вы опять нарушили приказание вашего отца.
— Что за беда! — надменно сказала она.
— Вы знаете, что мне приказано наблюдать за вами.
— Тебе? — сказала она с видом глубочайшего презрения.
— Мне, — повторил Годольфин.
— То есть отец приставил тебя ко мне в качестве шпиона и приказал доносить ему, как я провожу каждый день и каждый час.
— Ваш отец мой господин, и я повинуюсь ему.
Паола взглянула на молодого человека, опустившего глаза, и он вздрогнул с ног до головы под ее сверкнувшим взором.
— Признайся лучше, презренный, что другая причина побуждает тебя исполнять в такой точности приказания моего отца.
При этих словах бледное лицо Годольфина вспыхнуло и подавленный крик вырвался из его груди.
— Сжальтесь, — пробормотал он, сразу меняя выражение и падая на колени, — сжальтесь, я буду молчать.
— Презренный глупец! — продолжала Паола со все возрастающим негодованием. — Неужели ты мог надеяться, что я полюблю тебя когда-нибудь?
— Сжальтесь, Паола, сжальтесь! Сказав это, Годольфин встал.
— Я не слуга, Паола, я приказчик.
— Ты был лакеем. Отец мой подобрал тебя неизвестно где...
— Возможно, но...
Нечто вроде рычания вырвалось из судорожно сжатого горла Годольфина. Его голубые глаза засверкали, и он гордо откинул голову назад.
— Не знаю почему, — сказал он, — но мне кажется, что в жилах у меня течет благородная кровь.
Паола пожала плечами и презрительно засмеялась.
— Берегись, Годольфин, — сказала она. — Если ты будешь продолжать шпионить по приказанию отца, то я найду какого-нибудь дворянина, который переломает твои хрупкие кости так, что из них можно будет приготовить месиво для собак короля Карла.
Паола гордо прошла мимо Годольфина, который дрожал всем телом, и скрылась в комнате за лавкой, вход в которую был воспрещен приказчику парфюмера Ренэ.
Годольфин упал на скамейку, обхватив голову руками, и прошептал:
— О! Я ненавижу ее и люблю. Я хотел бы убить ее... и я отдал бы свою жизнь за один ее поцелуй.
И это странное существо, разрыдавшись, царапало ногтями себе грудь.
VII
Между тем Генрих Наваррский и Ноэ, выйдя из лавки парфюмера Ренэ-флорентийца, перешли мост Св. Михаила и дошли до набережной на левом берегу Сены.
Там они на минуту остановились и начали совещаться.
— Ну, так, значит, мы пойдем теперь в Лувр, — сказал Генрих.
— Это будет довольно благоразумно, — сказал Ноэ,— тем более, что, если верить хозяину нашей гостиницы, господин Пибрак дежурит сегодня.
— Но я должен отнести письмо Коризандры, — заметил на это принц.
— На улицу Урс, к ювелиру Лорио, не так ли?
— Именно.
Ноэ чуть заметно улыбнулся.
— Я думал, что Коризандра вероломная женщина и что ваше высочество не желает...
Ноэ не докончил.
— Ошибаешься, Ноэ, мой милый, — я не люблю более Коризандру.
— Неужели?
— И я отомщу ей за ее вероломство.
— Каким образом?
— Начну ухаживать за прекрасной ювелиршей, ее подругой.
Ноэ начал напевать охотничью песенку.
— Это, однако, не помешает вам, Генрих, по вашем возвращении в Беарн отправиться на поклон к Коризандре.
— Никогда!
— И поклясться ей, что вы были ей верны.
— Эге! Да ты, кажется, начал читать мне наставления, — сказал принц.
— Да сохрани меня Бог!
— А я мог бы спросить тебя, зачем это ты так любезничал несколько минут назад с дочерью этого противного Ренэ-флорентийца?
— Она очень красива, и я не отказался бы от такой любовницы...
— Однако это было бы опасно.
— Опасность придает прелесть любви.
— Ноэ, Ноэ, ты теряешь благоразумие. Ты меня считал неблагоразумным, а теперь сам набрался храбрости.
— Я не принц и приехал в Париж не для того, чтобы...
— Тс, — остановил его Генрих, — будет еще время и для политики. Ну, так на чем же мы порешим?
— Это как вам будет угодно.
— Значит, мы идем в Лувр?
— Нет, мы пойдем на улицу Урс. Так же, как и вам, мне хочется увидеть прекрасную ювелиршу, миндалевидные глаза которой должны отвлечь ваше внимание от прекрасных придворных дам и сохранить ваше сердце для любви графини.
Принц взял под руку Ноэ, и они, справившись, как пройти, перешли площадь замка, дошли до улицы Сен-Дени и остановились перед улицей Урс, одной из самых узких в Париже того времени.
Молодой человек лет двадцати, в куртке из толстого коричневого сукна и шляпе без пера, с небольшим ящиком под мышкой выходил с улицы в ту минуту, когда туда входили наши молодые люди. Молодой человек с виду походил на приказчика, и Ноэ остановил его.
— Друг мой, это улица Урс, не так ли?
—- Да, сударь.
— Знаете ли вы ювелира Лорио, который живет здесь?
— Это мой хозяин, господа, — ответил приказчик, отвешивая поклон. — Меня зовут Вильгельм Веркон-сен. Я родился в Шалоне на Сене и служу приказчиком у ювелира Лорио.
— Итак, мой милый, — сказал принц, — наша встреча как нельзя более удачна.
— Вы знаете, милостивые государи, господина Лорио?
— Мы явились по поручению одной знатной дамы, которая близко знает его самого, а также и его жену.
Вильгельм Верконсен поклонился.
— Госпожи Коризандры графини Грамон, — прибавил Генрих.
— Ах! — сказал приказчик, который, по-видимому, хорошо знал дела и знакомых своих господ. — Вы, господа, вероятно, приехали из Беарна?
— Совершенно верно.
— Моего хозяина нет дома, — продолжал Вильгельм, — зато хозяйка дома.
— В таком случае проводите нас к ней.
Вильгельм с минуту колебался.
Генрих, по-видимому, угадал причину и вынул из кармана письмо Коризандры.
— Взгляните, — сказал он приказчику, — мы не прощелыги какие-нибудь.
Вильгельм покраснел до корней волос. — Извините, господа, — сказал он, — но молва приписывает моему хозяину огромное богатство, хотя это неправда...
— Гм, — пробурчал Ноэ.
— И не проходит дня, чтобы не пытались обокрасть его лавку.
— Прекрасно! — прошептал Ноэ в сторону. — Ты глуп. Мы имеем в виду не деньги твоего хозяина, а его жену.
Вильгельм Верконсен повернул обратно и пошел впереди молодых людей, чтобы показать им дорогу.
— Пожалуйте же, господа, — сказал он, — жена моего хозяина, по всей вероятности, в лавке за конторкой.
Дойдя до середины улицы, Вильгельм остановился перед одноэтажным домом.
Окна его были забраны крепкими железными решетками, стены были очень толсты, а в массивной дубовой двери, обитой железом сверху донизу, на высоте человеческого роста было прорезано окошечко, которое отворялось каждый раз, когда являлся посетитель.
«Это не дом торговца, а целая крепость», — подумал Ноэ.
Вильгельм поднял тяжелый бронзовый молоток, который, упав, произвел глухой звон внутри жилища.
Окошечко немедленно открылось.
— Кто там? — раздался ворчливый голос.
Молодые люди увидели в окошке костлявое лицо цвета пергамента, обрамленное белой как снег бородой.
— Это я, Яков, я — Вильгельм.
— Ах, хорошо, — сказал старик, — ты один?
— Нет, со мною эти господа.
Старик подозрительно оглядел Генриха Наваррско-го и его спутника.
— Ты их знаешь?
— Они приехали из Беарна.
— Ты знаешь их? — повторил упрямый старик.
— У них есть с собою письмо от графини Грамон к госпоже Лорио.
— А, — протянул старик, — это дело другое. Хотя...
— Послушайте, господин Яков, — сказал Генрих Наваррский самым заискивающим голосом, — успокойтесь, мы пришли не с тем, чтобы занять под залог или как-нибудь иначе.
Слова эти окончательно успокоили недоверчивого главного приказчика господина Лорио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26