— А Рауль?
— В таком случае не ходи.
— Ах, ваше высочество, — сказала Нанси жалобным тоном, — бедный молодой человек, как его обманули, заставили ждать понапрасну. На дворе холодно, туманно... брр!
Заступничество Нанси за человека, в котором Маргарита никак не могла заподозрить принца Наваррского, тронуло ее.
— Ну, поди, приведи его. Теперь ровно девять часов. Я хочу узнать, как французская принцесса может проводить время в таком городишке, как Нерак?
«Кажется, мой рассказ об устрицах сослужил службу гасконцу», — думала Нанси, уходя.
***
Пока камеристка ходила на свидание, которое она назначила Генриху, Маргарита оставалась одна.
Она встала, вздохнула в последний раз и взглянула на себя в зеркало.
«Я так подурнела, что на меня страшно смотреть, — подумала она, вздохнув. — Я так много плачу с некоторых пор».
Она рукой поправила прическу и откинула волосы со своего прекрасного, высокого лба, потом опустила алебастровый абажур, потому что глаза ее впали, а щеки немного побледнели. Если бы Нанси видела теперь принцессу, то она бы сделала заключение, что несколько козырей из игры герцога Гиза попали в руки господину де Коарассу.
Окончив эти приготовления, принцесса снова заняла прежнее место у стола. Когда вошел Генрих, она была погружена в чтение.
Принц, как всякий внезапно очутившийся при ярком свете после потемок, был ослеплен на минуту и остановился.
Потом он сделал два шага вперед, держа шляпу в руке.
Маргарита подняла голову.
— Ах, прошу извинить меня, сударь,— сказала она,— я не слыхала, как вы вошли.
Генрих поклонился.
Маргарита указала ему рукой на стул, стоявший возле нее. Хотя принц был далеко не застенчив, однако он чувствовал небольшую неловкость, что привело в восхищение Маргариту.
— Милостивый государь,— сказала она,— я пригласила вас, потому что мне хотелось получить более подробные сведения о Наваррском дворе.
— Я к услугам вашего высочества,— ответил Генрих.
— И потому еще,— продолжала Маргарита,— что вы показались мне человеком очень умным.
Генрих поклонился.
— О, умные люди не редкость при французском дворе,— сказал он.
— Вы ошибаетесь, сударь, кроме Пибрака и старого сэра Брантома...
— Мессира Брантома, автора «Светских женщин»?
— Да.
— Ваше высочество принимает его иногда у себя?
— Я принимала его очень часто, и его общество мне очень нравилось. Но...
Она смутилась и посмотрела на мнимого де Коарасса, почтительно сидевшего на кончике стула и смотревшего на нее с робким и лукавым видом школьника.
— Вы знаете, что он очень стар? — докончила она.
— А!
— И безобразен?
— А ваше высочество чувствует отвращение к безобразию и старости?
— Нет, когда они умеют держать себя так, как им подобает.
— Значит, Брантом держал себя иначе?
Маргарита насмешливо улыбнулась.
— Представьте себе, что он пришел однажды вечером сюда — это было в то время, когда он писал свою книгу — и прочел мне главу.
— Которую? — спросил Генрих.
— Ту самую, где рассказывается, что дворяне в царствование моего деда Франциска I имели обыкновение посылать пару шелковых чулок даме своего сердца.
— После того как дама проносила их восемь или десять дней, они посылали за ними и носили их сами,— закончил Генрих.
— Да.
— И с тех пор, ваше высочество, вам эта глава не нравится?
— Не сама глава, а продолжение ее, которого нет в книге,— прибавила Маргарита, смеясь.
Принц смотрел на нее, пока она говорила, и думал:
«Господи, как она хороша! И как жаль, что этот герцог Гиз...»
— Извините мое любопытство, принцесса,— любопытство, свойственное провинциалу, но я не угадываю этого продолжения.
— Вообразите, бедняга до того опьянел от своей прозы, что упал передо мною на колени.
— Неужели!
— И на другой день я получила небольшую шкатулку, и угадайте, что в ней было?
— Экземпляр книги «Светские женщины»?
— Нет, пара шелковых чулок.
— Ах! — воскликнул Генрих, стараясь выказать сильное негодование.— Брантом чересчур дерзок.
— Или сошел с ума, — сказала Маргарита.
В эту минуту Генрих посмотрел на нее вовсе не так почтительно, как можно было бы ожидать от незнатного гасконского дворянина.
Принцесса чуть-чуть покраснела, но позволила любоваться собой.
— Ваше высочество,— сказал принц, помолчав немного,— положим, этот господин был очень дерзок, но если ваша красота сводит с ума даже человека опытного и старого, как он...
— Коарасс, вы льстец.
— Извините меня, принцесса, я чистосердечный провинциал.
— Я полагаю, что вы не пришлете мне завтра, как Брантом...
— Ах, ваше высочество,— прошептал Генрих с волнением,— видеть вас изредка было бы величайшим для меня счастьем.
Маргарита не ответила и, находя, что де Коарасс чересчур быстро приступает к делу, оборвала разговор на эту тему.
— Знаете ли, де Коарасс, что король, брат мой, очень вас полюбил?
— Король слишком милостив ко мне, ваше высочество.
— Вы приходитесь двоюродным братом де Пибраку?
— Да, ваше высочество.
— Де Пибрак очень умен.
— Страшно умен, принцесса. Но,— сказал Генрих, находя, что Маргарита слишком удалилась от первого предмета разговора,— разве Брантом не извинился перед вами?
— Нет. Он уехал лечиться в свое аббатство.
— Бедняга!
— Как! Вы сожалеете о нем? — смеясь, спросила Маргарита.
— Увы, да, принцесса!
— Почему?
— Потому что я понимаю, как он должен был страдать.
Намек был более чем ясен.
— Господин де Коарасс, вы смелы, как истый гасконец.
— Извините меня, ваше высочество, но я сам так взволнован, что...
Генрих так искусно притворился взволнованным, что Маргарита была тронута.
— Сколько вам лет? — спросила она.
— Двадцать.
— В таком случае я прощаю вам.
И она протянула ему руку. Генрих взял ее руку и, поднеся ее к губам, приготовился уже встать на колени перед Маргаритой, когда в дверь постучали.
Маргарита вздрогнула.
— Кто там? — спросила она.
— Ваше высочество,— раздался детский голосок,— ее величество прислала просить вас к себе.
Генрих узнал голос Рауля.
— Милый мой,— ответила Маргарита,— передай королеве, что я уже легла спать. Сейчас я оденусь и приду к ней.
Она не отперла двери, и Рауль ушел. Затем она подошла к потайной двери, через которую вошел Генрих.
— Нанси! — позвала она уже в коридоре.
Через две минуты послышалось шуршание платья Нанси, и камеристка вошла.
Принцесса, улыбаясь, посмотрела на Генриха и сказала:
— Вы видите, что я должна проститься с вами.
— Увы! — вздохнул Генрих.
— Господи, а мне так хотелось узнать подробности о Наваррском дворе,— сказала Маргарита.
— Я всегда готов к услугам вашего высочества.
— В таком случае приходите завтра. Я хочу узнать, каков этот принц Наваррский, которого хотят навязать мне в мужья.
Она протянула принцу руку, которую тот поцеловал, и сказала:
— Идите за Нанси.
— Пожалуйте,— сказала камеристка, взяла принца за руку и повела его по тому же самому темному коридору и лестнице, по которым он пришел.
* * *
Спустя несколько минут Генрих простился с очаровательной камеристкой у ворот Лувра, где тот же самый швейцарец по-прежнему притворялся спящим, и направился в свою гостиницу, думая о Ноэ, которого не видел с утра. Вдруг он увидел, что кабачок Маликана открыт, несмотря на поздний час, и под влиянием непреодолимого любопытства вошел туда. У огня грелся какой-то человек, а Маликан дремал за конторкой.
Человек этот был Ноэ.
Увидев его, Генрих вскрикнул от удивления.
— Ах, я знал, что вы войдете сюда, если увидите, что дверь открыта.
— Ты не ошибся. Вот и я.
Генрих посмотрел на Ноэ.
У Ноэ был таинственный вид, по-видимому, его что-то волновало.
— Черт возьми, уж не случилось ли с тобой какой беды на мосту Св. Михаила?
— Нет, не то.
— Ты чем-то озабочен.
— Я беспокоился о вас, Генрих.
— Обо мне?
— Да.
— А почему?
— Вы просидели весь день взаперти у прекрасной Сары Лорио.
— Ах, черт возьми! Я начал уж забывать о ней. Впрочем, это довольно странно: у Сары я чуть было не забыл, что принцесса Маргарита ждет меня в девять часов.
— А у Маргариты?
— Я даже не вспомнил о Саре.
— Видно, что у вас есть память сердца.
— О, принцесса так прекрасна! — в восторге прошептал Генрих.
— Следовательно, вы любите ее.
— О, пока еще нет.
— Значит, ювелиршу?
— Не знаю, право, но она тоже очень хороша и несчастна!
— Неужели?
— Этот Лорио, который нам показался таким честным мещанином...
— Ну, что же он такое?
— Негодяй, разбойник, убийца! — вполголоса сказал Генрих.
— Вот тебе раз! А я-то хотел еще спасти его от большой опасности.
— От опасности?
— Да.
— Каким это образом?
— Кажется, его скоро убьют. Но я не помешаю... только...
— Да объяснись же наконец.
— Только мы хорошо сделаем, если спасем его жену,— докончил Ноэ.
— Какая же опасность грозит ей, друг мой Ноэ?
XX
В то время как Генрих Наваррский сидел у принцессы Маргариты, Ренэ-флорентиец, находившийся все еще под влиянием откровений Годольфина, сделанных им в состоянии ясновидения, отправился в Лувр к Екатерине Медичи.
Ренэ имел право входить во всякое время к королеве-матери.
Екатерина не могла прожить дня, не повидав своего парфюмера. Ренэ знал государственные тайны лучше самого короля. Когда он вошел к королеве, она читала очень длинное письмо, полученное ею от сына, герцога Алансонского, писавшего ей из Анжера, где он был губернатором, и сообщавшего ей подробности восстания гугенотов в центре Франции.
— Ах,— с гневом прошептала королева.— Я наконец вырву у моего сына, короля, указ, в силу которого гугеноты получат достойное возмездие.
Вошел Ренэ.
— А, вот и ты! Ты пришел как нельзя более кстати.
— Я нужен вашему величеству?
— Да, ты будешь моим секретарем.
— Кому прикажете писать?
— Моему сыну, герцогу Алансонскому.
— Слушаю,— сказал Ренэ.
Он положил плащ и шляпу и сел напротив королевы. Екатерина сказала:
— Я должна покончить с гугенотами.
— Я одного мнения с вашим величеством.
— Герцог Алансонский пишет мне, что на западе гугеноты становятся нестерпимы.
— Что желает ответить ваше величество?
— Боже мой! Право, не знаю. Посоветуй мне, Ренэ.
Ренэ принял важный вид:
— Я прочел по звездам,— сказал он,— что гугеноты погубят монархию.
Королева побледнела.
— Можно ли это предупредить? — продолжал Ренэ.— Звезды говорят неясно. Однако, если верить им, монархию спасет женщина.
— А кто эта женщина?
— Это вы,— сказал Ренэ.
— И она восторжествует?
— Да.
— Какой ценой?
— Ценой потока пролитой крови. Но эта кровь, как спасительная роса, оплодотворит будущее.
Екатерина, женщина крайне суеверная, слушала внимательно Ренэ, своего оракула.
— Быть может, ты один будешь знать тайну моей
политики, зато будет хоть один человек на свете, который
не станет несправедливо осуждать меня.
— Вы великая государыня! — воскликнул с восторгом Ренэ.
Екатерина встала в гордой и спокойной позе.
Королеве-матери было только пятьдесят лет, она была хороша собой и величественна.
— Ренэ,— сказала она,— я приехала во Францию, когда мне было шестнадцать лет. Ребенком я очутилась среди развратного двора. Франциск I умирал, Генрих II, мой муж, хороший воин, готов был поставить свою корону ставкой во время игры в кости, Франция была разорена. Лотарингцы, испанцы, немцы, итальянцы оспаривали друг у друга это чудное королевство. Я спасла его своими советами. Оставшись в тридцать лет вдовой и матерью шестерых детей, из которых последний лежал еще в колыбели, я должна была нести тяжесть короны, а эта корона была действительно тяжела — клянусь тебе! Королевство тревожили внешние враги и междоусобная война. Я преодолела все. Говорят, что я скрытна и жестока; меня осыпают насмешками и оскорблениями, но в то же время предо мною дрожат, и французская корона, которая легко бы слетела с головы моего сына, держится крепко на ней благодаря мне. Понимаешь?
— О, да, ваше величество,— сказал Ренэ.
— Неужели ты думаешь,— продолжала Екатерина с жаром,— что дочь Медичи, принцесса, воспитанная во Флоренции — отчизне искусств и великих идей, до того ослеплена фанатизмом, что решилась бы погубить несчастных за то, что они идут слушать проповедь, а не обедню, если бы эти люди, прикрываясь религией, не организовывали заговоров?
Ренэ с- любопытством посмотрел на Екатерину. Королева продолжала:
— Видишь ли, гугеноты — враги престола и монархии. Их священники под предлогом проповеди о бедности требуют свержения короля, раздела имущества, ограбления монастырей и разрушения старого порядка, который веками делал Францию величайшим королевством.
— Вы правы, ваше величество,— прошептал Ренэ, пораженный справедливостью слов Екатерины Медичи.
— И если,— продолжала Екатерина,— для того, чтобы остановить этот революционный поток, мне придется прибегнуть к кровопролитию и сделать в Лувре укрепление из трупов, отправить в Монфокон адмирала Колиньи, а Конде и принца Наваррского на Гревскую площадь, история назовет меня королевой жестокой и кровожадной, но какое мне до того дело! Я спасу монархию!
Ни разу еще Екатерина не объясняла так ясно, в нескольких словах свою коварную, но вместе с тем великую политику, которую она так энергично проводила в продолжение четырех царствований.
— Ваше величество,— сказал Ренэ,— одно обстоятельство удивляет меня, однако...
— Какое?
— А то, что, прекрасно зная намерения гугенотов...
— Я угадала,— прервала его королева,— ты удивляешься, что, зная цель гугенотов, я хочу отдать свою дочь за принца Наваррского, Генриха Бурбонского, одного из предводителей этой партии.
— Да,— ответил Ренэ.
— Ну, так слушай. Генрих Бурбонский гугенот потому, что его государство настолько мало, что он может накрыть его своим плащом, потому, что дождь проникает сквозь крышу его замка в Нераке, и потому, что он носит грубое сукно за неимением шелка и бархата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26