«Дорогая Сара!»
При этом имени он вздрогнул.
«Сара,— подумал он.— Женщину, с которой я только что ужинал, тоже зовут Сарой. Что если это она...»
Он продолжал читать.
«Письмо мое ты получишь в Париже, на улице Урс, в своей конторе, из которой ты не выходишь с первого дня нового г-ода, со дня Св. Сильвестра».
Генрих снова прервал чтение.
«День Св. Сильвестра — последний день в году, т. е. тридцать первого декабря, и если Коризандра пишет правду, то между моей незнакомкой и женой ювелира нет ничего общего».
После этого размышления принц продолжал читать.
«Письмо это, милая Сара, тебе вручит дворянин прекрасной наружности и мужественной осанки, который едет в Париж в первый раз. Зовут его Генрихом, Генрихом Бурбонским, принцем Наваррским. По приказанию своей матери, королевы Иоанны д'Альбре, он едет инкогнито, к тебе он явится под именем Генриха, и ты не покажешь вида, что знаешь, кто он такой на самом деле, или даже что угадываешь, кто он. Мой молодой принц, дорогая моя, храбр, смел, умен, но ему двадцать лет.
Понимаешь? О, дорогая моя, к своему стыду должна признаться тебе, я люблю его!
Я люблю его и любима им, или по крайней мере он думает, что любит меня.
Сегодня он расстался со мною на рассвете, целуя мои руки и давая клятвенные обещания. Он клялся, что будет любить меня вечно.
Но клятвы двадцатилетнего ребенка уносит время, уничтожает разлука...»
«Однако,— прервал себя Генрих Наваррский,— как могла угадать Коризандра, кого я встречу между Блуа и деревней Божанси? Будем продолжать чтение».
«О, я ревную, дорогая Сара, ревную, как испанка, и что-то говорит мне, что сердце, которое Генрих отдал мне, которое принадлежит мне, возьмет другая, в Париже, если я не приму своих мер!»
— Бедная Коризандра,—тихо сказал Генрих Наваррский, так, как говорят «в сторону».
Графиня де Грамон писала:
«Вот почему я обращаюсь к тебе, Сара, и поручаю тебе моего Генриха.
Этот ужасный Париж переполнен обольстительными и способными погубить его женщинами. Мой Генрих красив, и они украдут его у меня.
Так вот что я придумала. Четыре или пять лет прошло с тех пор, как ты вышла за ювелира Лорио и мы с тобой не виделись, ты теперь должна быть еще прекраснее, чем прежде, моя Сара, и я уверена, что волокиты и влюбленные в тебя напрасно простаивают целые вечера на улице Урс.
Если Генрих увидит тебя,— а увидит он тебя наверняка, так как передаст тебе мое письмо,— то он увеличит собою их число. К счастью, Сара, ты столь же добродетельна, сколь и прекрасна, а, кроме, того, ведь ты мой Друг.
Если бы Генрих даже забыл меня немножко ради тебя, это было бы полбеды, ты сумеешь держать его в рамках, то обнадеживая его, то отталкивая и пуская в ход весь запас кокетства, которое всегда свойственно женщинам.
Неужели ты все еще не понимаешь? Нет, может быть... Итак, слушай:
Если мой Генрих полюбит тебя, он не будет мечтать о любви расфранченных женщин, волочащих шлейфы своих платьев из золотистого сукна по коридорам Лувра. Ты сумеешь окончательно покорить его, постоянно обещая и никогда не сдерживая своих обещаний, и так будешь тянуть время до того часа, когда он должен будет уехать из Парижа.
Поняла теперь?
Да, не правда ли?
Когда Генрих вернется в Беарн, я заставлю его дорого заплатить за его попытку обмануть меня.
Прощай, дорогая моя Сара, вспоминай, как мы проводили время в детстве под высокими деревьями парка в замке моего отца, и люби меня по-прежнему.
Я пишу несколько строк, которые вкладываю в другой конверт твоему старому мужу, который, надеюсь, в случае нужды предоставит свой кошелек в распоряжение моего Генриха.
Еще раз прощай.
Твоя Коризандра».
— Черт возьми!— воскликнул Генрих Наваррский, окончив читать письмо.— Коризандра, оказывается, способна провести всех нас! Какое коварство!
В то время как Генрих громко произносил это проклятие, кто-то тихонько постучал в дверь.
— Войдите,— сказал он. Вошел Ноэ.
— А! Это ты,— сказал принц.
— Ну, я боюсь,— смиренно начал постоянно насмехающийся остроумный молодой человек,— чтобы Коризандра не поссорила нас и...
Ноэ не докончил своих слов; он увидел раскрытое письмо, которое принц держал в руке.
— А-а! — протянул он.
— Коризандра — коварная женщина,— начал Генрих,— и она дорого заплатит мне за свой обман.
Он протянул Ноэ письмо.
— Возьми, читай,— сказал он.
Ноэ взял письмо и с серьезным видом подошел к лампе.
— О, женщины,— прошептал Генрих в сердцах.
— Тс! — остановил его Ноэ, внимательно читавший послание графини.
Он не прерываясь дочитал его до конца, не сделав при этом ни одного замечания, и, когда он кончил читать, молча возвратил письмо Генриху.
Как! — воскликнул последний.— Оно не произвело на тебя никакого впечатления?
— Конечно, нет.
— И ты находишь...
— Я нахожу, что графиня чрезвычайно ловкая женщина, вот и все.
— Но... однако... как поступил бы ты на моем месте?
— Я снова запечатал бы письмо как можно тщательнее,— ответил Ноэ.
— А затем?
— А по приезде в Париж отнес бы его по адресу.
— Никогда!
— Я притворился бы влюбленным в ювелиршу Сару,— продолжал Ноэ.
— А дальше что?
— А потом позабыл бы Коризандру и начал бы ухаживать за какой-нибудь женщиной при дворе. Таким образом, я сразу обманул бы и Коризандру и ее соучастницу.
Генрих пожал плечами.
— Твой план недурен,— сказал он,— но он неосуществим.
— Почему, принц?
— Потому что мы не будем при дворе.
— Неужели? А отчего?
— Оттого, что мы путешествуем инкогнито, по приказанию моей матери.
— Это не основание.
— Ты полагаешь?
— Бьюсь об заклад, что королева Иоанна Наваррская в своем письме, наоборот, советует вам представиться ко двору под каким-нибудь вымышленным именем.
— Это мы узнаем в Париже.
— Ах, клянусь вам,— сказал Ноэ,— что раз уж вы распечатали письмо Коризандры, то вы вправе вскрыть и письмо вашей матери.
— Ты прав, друг мой Ноэ, и я приступлю к этому немедленно.
И пока Ноэ завязывал шелковинку, которой было скреплено письмо графини де Грамон, Генрих Наваррский распечатал письмо своей матери. Наставления Иоанны д'Альбре, королевы Наваррской, были изложены вполне ясно и заключались в следующем:
«Дорогой принц, мой сын, я не хотела говорить вам сразу о цели вашего путешествия из боязни, чтобы роковая любовь к прекрасной Коризандре, к слову сказать, женщине, отличающейся более красотой, чем добродетелью, не заставила вас отказаться от повиновения моему приказанию.
Но я думаю, что, очутившись в Париже, вы будете более благоразумны и вспомните, что наследный принц королевства Наваррского и потомок Людовика Святого обязан подумать о роде, из которого он происходит, и о народе, которым ему предстоит управлять.
Пока вы ухаживали за Коризандрой, король Карл IX, наш двоюродный брат, вел со мною переговоры относительно вашего брака с его сестрой Маргаритой Французской.
Этот брак, собственно, и заставил меня настоять на вашем отъезде в Париж.
Но так как я опасаюсь интриг королевы Екатерины Медичи, которая не любит людей нашего вероисповедания, то я хочу, чтобы вы явились к французскому двору инкогнито и увидели бы там принцессу Маргариту, чтобы убедиться лично, насколько брак этот придется вам по вкусу.
На другой же день, после вашего приезда в Париж, вы отправитесь в Лувр и спросите там разрешения переговорить с де Пибраком, капитаном гвардии его величества короля Карла IX.
Вы покажете де Пибраку кольцо, которое я вам дала и которое вы носите на левом мизинце.
Де Пибрак тотчас же предложит вам свои услуги и представит вас французскому двору как беарнского дворянина, которому его очень просили оказать свое покровительство.
Таким образом, вы будете иметь возможность вдоволь насмотреться на принцессу Маргариту Французскую, вашу невесту, которая очень хороша собою, и я не сомневаюсь, что вы скоро влюбитесь в нее и забудете эту интриганку Коризандру.
Пока вы будете в Париже, я тоже буду готовиться к отъезду и не замедлю присоединиться к вам.
Но это случится, дитя мое, не ранее того времени, как вы объявите там ваше имя и ваш титул.
В конце концов, доверьтесь вполне де Пибраку, который получил уже мои инструкции, и старайтесь пока казаться только бедным гасконцем, кошелек которого очень тощ».
На этом кончалось послание королевы Наваррской.
— Итак, Ноэ! — вскричал Генрих, чрезвычайно удивленный.— Что ты обо всем этом думаешь?
— Я думаю,— ответил Ноэ,— что королева Иоанна, ваша мать, права.
— В чем же?
— В своем желании женить вас... но...
— А! Послушаем, что это за но!..— сказал юный принц.
— Но я не думаю, что принцесса Маргарита принадлежит к числу женщин, подходящих для замужества с вами.
— Отчего?
— О, право, не знаю, отчего...
— Но... однако... она уродлива?
— Напротив, она прекрасна. — Значит, она... зла?
— Очень добра, принц, и, говорят, даже...
— Что говорят?
— О, в конце концов, то, что о ней говорят, нисколько меня не касается,— резко оборвал Ноэ.— Но она католичка.
— А я протестант.
— Именно. Когда жена уходит к обедне, а муж на проповедь,— прибавил Ноэ, покачав головой,— в хозяйстве пойдут неурядицы.
— Ты говоришь правду, Ноэ.
— Но королева, ваша матушка, женщина осведомленная в политике и имеет, конечно, основания желать, чтобы брак этот состоялся.
— Ну, так как бы ты поступил на моем месте?
— Я отправился бы в Париж.
— Хорошо. А затем...
— Я явился бы в Лувр.
— Прекрасно.
— Я увидел бы принцессу Маргариту, а затем обдумал бы все.
— Я последую твоему совету,— сказал принц.
— А пока я потушил бы лампу,— докончил Ноэ,— и заснул бы, не думая больше ни о Коризандре, ни о принцессе Маргарите, ни о прекрасной незнакомке.
— О, это совсем другое дело,— сказал принц,— а так как Коризандра... да, впрочем, мы увидим, друг мой Ноэ.
И молодой наследник наваррского престола юркнул под одеяло, а Ноэ, пожелав ему спокойной ночи, потушил лампу.
Через четверть часа Ноэ спал крепким сном и маленькая гостиница погрузилась в тишину.
Один Генрих Наваррский не мог заснуть, строя догадки, кто была незнакомка — дочь или жена толстого мещанина, которого она называла Самуилом?
Шум, сначала отдаленный, а затем послышавшийся уже вблизи, прервал его размышления и заставил вздрогнуть.
Это был шум, происходивший от топота копыт нескольких лошадей, рысью проезжавших мимо гостиницы.
Генрих Наваррский полюбопытствовал, кто это могли быть такие, вскочил с постели и прильнул лицом к оконному стеклу.
Он увидел группу всадников, которые сначала проехали было мимо, но затем остановились, спешились и о чем-то начали совещаться.
Один из них отделился от остальных, дошел пешком до гостиницы и постучал в дверь.
Минуту спустя хозяин гостиницы встал и отпер ему дверь.
Всадник вошел и затворил ее за собою.
Генрих Наваррский, хотевший было уже снова лечь в постель, увидел полоску света под дверью и услышал отчетливо доносившийся голос трактирщика.
Комната, которую занимал принц, находилась над кухней, а свет на полу шел от лампы, которую зажег хозяин перед тем, как впустить путешественника.
Генрих Наваррский осторожно нагнулся к щели и посмотрел.
Хозяин разговаривал с посетителем вполголоса. Генрих сразу узнал новоприбывшего — это был Ренэфлорентиец.
— Ого,— подумал принц,— я думаю, не мешало бы разбудить Ноэ. Быть может, придется скоро пустить в ход рапиры.
V
Молодой принц тихонько подошел к постели Ноэ и прикоснулся к нему.
— Кто здесь? — спросил Ноэ, вскочивший на ноги.
— Это я, молчи,— прошептал Генрих, закрывая ему рот рукой. Затем он наклонился к нему и сказал:
— Встань потихоньку, поди посмотри и послушай вместе со мною.
Ноэ не понял ничего, однако встал и вместе с принцем дошел до дверной щели, присел и начал смотреть.
Человек, в котором Генрих Наваррский признал парфюмера королевы-матери, Ренэ-флорентийца, уселся на скамью, скрестил ноги и имел вид человека, любящего поблагодушествовать.
Перед ним, держа войлочную шапку в руке, в почтительной позе стоял хозяин, в другой руке он все еще держал лампу.
— Господин трактирщик,— говорил флорентиец,— вы не знаете, кто я?
— Нет, милостивый государь.
— Но вы, конечно, слышали о королеве-матери Екатерине Медичи?
— Ах, Господи Иисусе! — вскричал трактирщик и поклонился посетителю с видом человека, пришедшего в ужас.
— И... вы умеете читать?
— Не особенно бегло, сударь.
— В таком случае посмотрите вот это.
Всадник расстегнул свою куртку, вынул пергамент и развернул его перед глазами хозяина.
На пергаменте была печать и герб Франции, и крупным почерком были написаны строки:
«Приказ пропускать предъявителя сего и, по первому его требованию, оказывать ему содействие.
Екатерина».
Трактирщик поклонился, дрожа всем телом.
— Я добрый католик и верный подданный,— пробормотал он,— поверьте мне, милостивый государь, и...
— Дело вовсе не в этом, болван,— резко прервал его флорентиец,— ты должен ответить на мои вопросы.
Трактирщик вздохнул. Ренэ продолжал:
— Есть у тебя путешественники?
— Да, сударь.
— Сколько их?
— Пятеро.
-- Ого,— сказал Ренэ.— А среди них нет ли красивой молодой женщины, путешествующей в сопровождении двух слуг...
— Толстого мещанина и слуги — так, сударь?
— Именно,— сказал Ренэ.— А... кто такие другие путешественники?
— Двое молодых людей, дворяне, которые, по-видимому, едут издалека, с Юга.
— Ого,— проворчал Ренэ, глаза у которого заблестели от злобной радости,— уж не те ли это негодяи, которые так превосходно отделали меня прошлой ночью?
Генрих Наваррский и Ноэ ни слова не пропустили из этого разговора, хотя он и велся вполголоса. Флорентиец продолжал:
— Скажи-ка, как они одеты?
— На них серые суконные куртки и черные войлочные шляпы.
— Так, а какие волосы?
— Один — белокурый, другой — черноволосый.
— Черт возьми! да это они самые.
— Ваша милость знает их?
— Очень близко.
Флорентиец задумался на мгновение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26