Несколько тощих кур копошились на дворе в мусоре, большой пес, помесь овчарки и волка, дремал на пороге, а трактирщик, он же и повар, щипал перед дверью гуся на ужин гостям, которых ему послало небо. В кухне служанка растапливала печь, а жена трактирщика накрывала на стол, в то время как единственный слуга чистил привязанных у входа в конюшню лошадей приезжих господ.
Генрих Наваррский и Амори де Ноэ уселись верхом на большом бревне, лежавшем перед домом, непочтительно повернувшись друг к другу спиной.
Генрих о чем-то задумался и отрешенно, ничего не замечая, смотрел перед собой, а Амори вытащил книгу из кармана и стал читать ее.
— Черт возьми! Какой ты стал ученый, мой милый! А что такое ты читаешь, Амори?
— Последнее произведение мессира Бурделя, аббата Брантомского: «Жизнь женщин полусвета». Надо же как-нибудь убить время.
— Благодарю, значит, беседа со мной заставляет тебя считать часы.
— О, простите! — сказал Амори.— Ваше высочество несправедливы.
— Ты находишь?
— Ваш разговор очень, очень интересен мне. — Но?..— спросил Генрих.
— Но так как ваше высочество нашли более приятное занятие, нежели беседу со мной, и не удостоили сказать мне даже трех слов, то я подумал, что мне надо обойтись как-нибудь и без него.
— Твоя независимость нравится мне, Амори, мой милый, но я покончу с этим.
— Ага! Наконец-то ваше высочество удостоили заговорить со мной!
— Как простой смертный.
— О ком вы задумались, Генрих?
— О Коризандре.
— Все о ней же!
— Отчего бы и нет?
— Но, Боже мой! — возразил Ноэ.— Стоят ли женщины того, чтобы думать о них день и ночь?
— О, эта!..
Амори начал крутить свои белокурые усы и погрузился в глубокое молчание. Принц продолжал.
— Притом, Ноэ, мой дорогой, одна вещь возбуждает в высшей степени мое любопытство.
— Какая это вещь, Генрих?
— Ты знаешь, что Коризандра дала мне письмо?
— Да.
— К своей подруге детства, жене ювелира Лорио.
— Совершенно верно. Ну так что же?
— Ну, так мне очень бы хотелось узнать содержание этого письма.
— К несчастью, оно перевязано шелком, концы которого припечатаны печатью из голубого воска.
— Увы! Это известно мне.
— И распечатать его было бы в высшей степени неделикатно.
— Еще бы! Но письмо, написанное женщиной, которая любит вас и доказала свою любовь...
— Боже мой!
— Не принимая в расчет этого обстоятельства, я придерживаюсь твоего мнения и никогда не позволю себе взломать печать... На, увы!..
Генрих остановился и вздохнул.
— Ну, что же? — спросил Ноэ.
— Со мной случилось несчастье.
— Неужели? Какое же?
— Печать сломалась сама собою.
— Каким образом?
— Или, вернее, она растаяла, потому что сегодня было очень жарко. Мы остановились в гостинице, у ворот Блуа, чтобы позавтракать. Я положил письма Кори-зандры и моей матери на солнце. Солнце растопило воск, когда мы пили луарское кисловатое вино.
Принц Наваррский вытащил письма из кармана и протянул их своему другу Амори де Ноэ.
— Да, правда,— сказал последний,— солнце растопило воск, но не развязало концов шелковинки.
— Правда твоя, однако...
— О, я знаю, что вы хотите сказать мне. Развязав узел, можно снова завязать его.
— Однако!..
— Ах, что касается письма королевы Иоанны На-варрской, которое предназначается вам лично и которое вы должны вскрыть по приезде в Париж, то я вам скажу...
— Оно мало интересует меня.
— Почем знать?
— Оно касается, без сомнения, политики, а политика надоела мне. Зато письмо Коризандры... но если ты настаиваешь на том, что это было бы непорядочно...
Генрих Наваррский не докончил своих слов. Стук копыт нескольких лошадей послышался на дороге, до того пустынной и безмолвной.
Молодые люди обернулись и увидели группу, состоявшую из трех всадников, направлявшихся к гостинице, носившей громкое название «Место свидания волхвов».
Генрих Наваррский спрятал оба письма снова в карман и встал, чтобы лучше рассмотреть всадников.
Третий всадник, замыкавший группу, оказался женщиной.
Ехавший впереди был толстый, уже довольно старый человек, одетый в плотно облегающий тело сюртук из коричневого сукна и фетровую шляпу без пера, мушкет его был привешен к луке седла. Все это доказывало, что он не был дворянином...
Он имел вид зажиточного мещанина, живущего в городе и вполне счастливого.
За ним ехал слуга, который вез два больших чемодана, из которых один был привешен к луке седла, а другой — за спиною седока. Женщина, ехавшая на прекрасной белой лошади и замыкавшая процессию, была тоже одета так, как одеваются мещанки.
Но она казалась такой привлекательной под своею маской,— женщины в те времена путешествовали не иначе, как в маске,— стан ее был так гибок и строен, и она так ловко управляла своей лошадью, что можно было предположить в ней аристократку, путешествующую инкогнито в сопровождении своих слуг.
— Эй! — крикнул мещанин.— Эй, хозяин!
Трактирщик, щипавший гуся, не двинулся с места,
только небрежно поднял голову и дерзко взглянул на всадника.
— Что вам надо? — спросил он.
— Черт возьми! — ответил мещанин, слезая с лошади, и повелительным тоном человека, у которого кошелек туго набит: — Я хочу поужинать и отдохнуть.
Трактирщик в нерешительности посмотрел на молодых людей. Но взгляд его выражал, что он видит для себя слишком мало чести дать приют мещанам в то время, когда у него остановились знатные господа.
Генрих Наваррский, понявший, без сомнения, что означает его взгляд, сказал ему:
— Как, хозяин! Неужели вы хотите отказаться пустить их к себе?
Трактирщик пробормотал:
— Прошу прощения у вашей милости, но я не ожидал такого наплыва путешественников и...
Вместо того, чтобы докончить начатую фразу, трактирщик указал на гуся, которого он только что ощипал.
— Понимаю,— сказал Генрих,— гусь предназначался нам.
— Да, сударь.
— И у вас более ничего нет?
— Почти ничего.
— В таком случае,— сказал принц,— мы поделимся гусем с этим славным человеком.
Затем, обратившись к мещанину, он сказал:
— Любезный, позвольте пригласить вас отужинать с нами.
Мещанин поклонился до земли и пробормотал несколько слов в знак благодарности.
В это время трактирщик, который сразу изменил свое обращение и тон разговора, поспешил помочь молодой женщине слезть с лошади и крикнул конюху:
— Эй, Нику, расседлай-ка этих лошадей и дай им сейчас добрую охапку соломы, а через четверть часа два гарнца овса.
— Милостивый государь,— бормотал мещанин, отвешивая поклон,— меня глубоко тронула ваша любезность; сразу видно, что вы дворянин старинного рода. Выскочка, новоиспеченный дворянчик, съел бы один гуся целиком.
— Любезный,— весело ответил ему Генрих,— мы съедим гуся вместе и польем его, черт возьми! самым лучшим вином, какое только найдется у нашего хозяина.
— О, что касается вина, то у меня его с собой целый козий мех, он привешен вон там, к седлу, и вы, попробовав, оцените его, милостивый государь.
Мещанин указал на козий бурдюк, висевший на боку у лошади.
Но Генрих уже не смотрел ни на лошадь, ни на мещанина, ни на бурдюк.
Путешественница слезла с иноходца и сняла маску.
Стану ее соответствовало и лицо.
Она была поразительно хороша собою. Это была женщина лет двадцати четырех или двадцати пяти, беленькая как лилия, с черными, как вороново крыло, волосами, пунцовыми губками, несколько грустными глазами.
Генрих Наваррский быстро поднялся с бревна, на котором сидел верхом, и поспешил поклониться молодой женщине, чем заставил улыбнуться Амори де Ноэ.
— Эге,— подумал молодой человек,— Генрих только что жаловался, что все время думает о Коризандре... Кто знает?
Мещанин спросил себе комнату, предложил руку молодой женщине и вошел с ней в гостиницу.
Генрих проводил глазами прекрасную незнакомку.
— Черт возьми! — пробормотал Ноэ.— В этой стране мещанки, кажется, красивее дам большого света. Что вы на это скажете, Генрих?
— Она прелестна, мой милый Ноэ.
— По крайней мере так же прекрасна, как Коризандра.
— Тс,— прервал его Генрих, которого неприятно поразило это сравнение.— Мне пришла в голову странная мысль.
— Неужели!
Мне почему-то кажется, что это та самая женщина, которую мы видели сегодня ночью.
— Которую преследовал Ренэ?
— Да.
— Очень возможно. Однако лошадь у нее белая, а у вчерашней наездницы была вороная.
— Это ничего не значит. Лошадь можно переменить дорогой.
— Правда. Но наездница была одна, а с этой едут два здоровенных парня.
— Пустяки,— пробормотал принц,— я убежден, что это она, черт возьми! И найду возможность узнать, ошибаюсь ли я, друг мой Ноэ.
И так как его, по-видимому, разбирало нетерпение увидеть поскорее незнакомку, то он крикнул трактирщику:
— Эй, повар, поторапливайся, я голоден...
Трактирщик ушел на кухню, чтобы растопить печь,
а молодой принц снова уселся верхом на бревно.
— Генрих, Генрих, бьюсь об заклад, что вы не хотите ни есть, ни пить.
— Ты с ума сошел?
— Вы хотите поскорее увидеть вашу незнакомку.
— Молчи, чудак!
— И меня не удивит, если... сегодня же вечером...
— Что?
— Вы не будете тронуты, как выражается Брантом.
— Я люблю Коризандру. Ноэ насмешливо засмеялся.
— Верно,— сказал он,— но... в пути...
— Что в пути? Договаривай!
— Отсутствующая любовница теряет свои права точь-в-точь как муж, уезжающий на войну или на охоту.
— Ноэ, ты богохульствуешь.
— Уверяю, что нет.
— Ты отрицаешь любовь.
— Напротив.
— Уверяя, что я не люблю Коризандру...
— Я не говорил этого.
— И что я могу полюбить другую...
— Я философ,— прервал Ноэ слова принца.
— Что это значит?
— У меня на вещи свои взгляды.
— В чем же состоят эти твои взгляды?
— Развенчивают одну, чтобы увенчать другую.
— Я не понимаю.
— Позвольте мне говорить метафорами и намеками, как говаривала королева Маргарита Наваррская.
— Послушаем.
— Предположим, что вас зовут Амори де Ноэ, а меня Генрихом Наваррским.
— Прекрасно.
— Я оставил в Беарне обожаемую мною женщину, которую зовут Коризандрой.
— Отлично.
— Я встречаю здесь другую женщину, чрезвычайно красивую, которую зовут... Придумайте какое-нибудь имя — положим, Минервой или Дианой.
— Продолжай.
— Коризандра, оставшаяся в Беарне, олицетворяет собою первую, а Минерва или Диана — вторую.
— Милый Ноэ, вы проповедуете разврат.
— Очень возможно.
— И ваши взгляды расходятся с моими.
— Посмотрим...
Не успел Амори докончить своих слов, как подошел трактирщик и доложил, что гусь, который жарился на вертеле, подрумянился, а угри, приготовленные по-матросски, две бутылки старого божанси, жаренный по-турецки хлеб и дичь уже на столе.
В ту же минуту мещанин и молодая женщина, уже успевшие привести в порядок свое дорожное платье, вышли из комнаты.
Генрих Наваррский, как бы желая оправдать предсказания Ноэ, предложил руку молодой женщине и посадил ее по правую руку от себя на почетное место.
Мещанину было лет пятьдесят, он был лыс, с круглым, свежим лицом, мягким, но не лишенным некоторой твердости выражением глаз.
Он был воздержан на слова, но не молчалив, почтителен с молодыми дворянами, но не низкопоклонен и не раболепен. Он пил много и ел с большим аппетитом, доказательством чего мог служить его объемистый живот.
Молодая женщина, к которой он обращался на «вы» и называл Сарой, держала себя чрезвычайно скромно и с достоинством.
Она остроумно отвечала на любезности молодого принца и его товарища, улыбнулась два или три раза, причем ее голубые глаза сохраняли по-прежнему грустное выражение. Она называла мещанина просто по имени — Самуилом, когда он обращался к ней, называя ее Сарой. На несколько вопросов, предложенных молодыми людьми, Самуил и его спутница отвечали очень сдержанно, не распространялись о своих делах и сказали только, что они едут из Тура в Париж.
После обеда прекрасная Сара удалилась в свою комнату, а Самуил — в небольшой кабинет рядом, где ему поставили складную кровать.
Генрих Наваррский, сильно разочарованный, взял за руку своего друга Ноэ и увлек его на большую дорогу.
— Пойдем подышим воздухом при свете луны,— сказал он ему.
— Вы хотите поговорить со мной о Коризандре? Генрих вздрогнул.
— Ты насмехаешься надо мною, мой милый!
— Черт возьми! Мои предсказания, кажется, сбываются.
— Каким образом?
— Вы увлечены прекрасной мещаночкой.
— Я? Поди ты!
— Вздор,— настаивал Ноэ,— хотя вы и смеетесь над моими взглядами, но следуете им.
— Ты ошибаешься, она меня только заинтересовала.
— Это чувство — первая ступень к любви.
— Ты так думаешь? — наивно спросил принц.
— Еще бы!
— Кто она — дочь его или жена, или вчерашняя наездница?
— Вот это нелегко узнать,— сказал Ноэ.
— Если это его дочь...
— Так что же?
Генрих Наваррский, казалось, смутился.
— В таком случае у него прехорошенькая дочка, вот и все.
Амори рассмеялся.
— А если она его жена. О! Тогда...
— Ах, бедная Коризандра,— вздохнул Ноэ. Генрих закусил губу.
— Ты противный насмешник,— сказал он,— я ломаю свое копье о твое забрало и ухожу спать.
Действительно, Генрих Наваррский пожелал доброй ночи своему спутнику, вошел в гостиницу, приказал подать себе лампу и пошел в приготовленную для него комнату.
Там он сел на постель, позабыв раздеться, и начал мечтать, но уже не о Коризандре, а о прекрасной незнакомке.
Вдруг он вздрогнул.
— Честное слово,— подумал он,— мне кажется, Ноэ прав, если так будет продолжаться, то я позабуду Коризандру. Клянусь, у меня остался один только способ не забыть ее и думать только о ней — это прочитать ее письмо к подруге детства, жене ювелира Лорио.
Принц вынул письмо из кармана своей куртки и без зазрения совести развязал шелковинку.
— Тем хуже,— подумал он,— любовь делает меня нескромным.
IV
Генрих Наваррский развернул письмо Коризандры, графини Грамон, поднес его к лампе, которую он поставил на стол, и начал читать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26