— Где они спят? — спросил он.
— На первом этаже, вон там.
— В одной комнате?
— Да, сударь.
— А женщина?
— В соседней.
— Она одна в комнате?
— Да, но толстый мещанин спит в комнате рядом.
— А слуга?
— Он разместился с конюхом, в конюшне.
— Превосходно,— сказал любимец королевы,— теперь скажи-ка: дорожишь ты своей шкурой?
Трактирщик задрожал.
— Если дорожишь,— продолжал Ренэ,— и если не
хочешь, чтобы тебя повесили на дереве напротив твоего
дома, то я советую тебе разбудить свою жену и детей,
если они у тебя есть.
— Боже мой,— вырвалось у испуганного трактир
щика.
-- Ты уведешь их из дома, и вы проведете остаток ночи под деревом или под стогом сена. Ночь теплая, и нужно умудриться, чтобы схватить насморк.
— Но, сударь,— пробормотал испуганный трактирщик, — вы выгоняете меня из моего собственного дома?
— Нет, но я прошу тебя предоставить его в мое распоряжение на несколько часов.
— А затем я могу вернуться сюда?
— На рассвете. У тебя вид порядочного человека, и я не позволю своим людям поджечь твой дом.
— Но, что же вы хотите делать здесь?
— Это уж мое дело. Предупреждаю тебя только, что если завтра, вернувшись, ты застанешь четыре трупа: двух дворян, мещанина и слуги...
— Так что же? — спросил трактирщик, который почувствовал, что волосы у него встали дыбом.
— Ты выроешь яму в твоем саду и закопаешь их.
— Но... а суд...
— Во-первых, он ничего не узнает. Во-вторых, если что и станет известно, то ты им назовешь мое имя. Меня зовут Ренэ-флорентиец.
По всей вероятности, имя это было хорошо известно трактирщику, потому что он тотчас же принял подобострастный вид, сменивший выражение ужаса, и, по-видимому, боязни за свою жизнь.
Любимец королевы-матери встал и сказал:
— Теперь поторапливайся и убирайся отсюда поскорее.
Ренэ сделал шаг к двери, должно быть намереваясь направиться к гайдукам, которых оставил на дороге.
Но не успел он еще отворить дверь, как на верхней ступени лестницы, которая вела из кухни на второй этаж, показался человек.
В руках у него был мушкет, из которого он прицелился во флорентийца.
Последний, онемев от ужаса, выпустил из рук дверную ручку, за которую уже ухватился.
Человек с мушкетом, то есть Генрих Наваррский, сделал три шага по направлению к Ренэ и сказал ему:
— Если ты не хочешь, чтобы я убил тебя, как собаку, негодяй, молчи и не двигайся с места.
Хотя у Ренэ-флорентийца была с одного бока шпага, а с другого — кинжал, но при нем не, было огнестрельного оружия, и он тотчас же понял, что его противник, которого он узнал сразу, пустит ему пулю в лоб, прежде чем он успеет вытащить кинжал.
Принц, не поворачивая головы и не сводя прицела с флорентийца, сказал:
— Ноэ, мой друг! Подойди-ка к этому господину.
Ноэ, стоявший позади принца, подошел к Ренэ, повелительно посмотрев в то же время на трактирщика.
— Как прикажите поступить с этим парфюмером? — спросил он насмешливым голосом.
— Прежде всего попроси его отдать шпагу, мой милый.
— Слушаю,— ответил молодой человек.
И затем, обратившись к Ренэ, он сказал:
... — Должен признаться, мой любезнейший господин, что вам не везет так, как бы это следовало любимцу Екатерины Медичи, вы попались в наши руки, как мышь в мышеловку. Отдайте мне вашу шпагу добровольно. Ренэ, вне себя от бешенства, сделал движение рукой, означавшее протест, и, казалось, приготовился обороняться.
— Берегись, Ноэ,— крикнул принц,— посторонись, я стреляю.
Флорентиец побледнел, но скрестил руки, а Ноэ отцепил шпагу, которую тот носил у пояса.
— Теперь отбери у него кинжал,— продолжал принц.
Ноэ взял кинжал так же, как и шпагу.
— А так как у господина может оказаться еще спрятанный где-нибудь нож или пистолет, то из предосторожности обыщи его, мой милый.
Молодой человек бросил к ногам принца шпагу и кинжал, обыскал Ренэ, губы которого покрылись от бешенства пеной, хотя он покорно стоял под наведенным на него дулом мушкета, затем вытащил из его кармана туго набитый кошелек и пергамент, который за минуту перед этим итальянец показывал несчастному трактирщику.
Принц опустил мушкет и сказал трактирщику:
— Возьми эти деньги. Этот господин забыл заплатить тебе за то, что ты дал ему возможность убить нас и увезти хорошенькую женщину, которая спит наверху.
Трактирщик дрожал.
— Бери же, дурак,— прибавил Ноэ,— по всей вероятности, этому господину скоро ничего не понадобится.
Ренэ почувствовал, что у него на лбу выступил холодный пот.
— Поищи нам крепкую новую веревку,— прибавил принц.
«Клянусь,— подумал трактирщик,— эти дворяне гораздо рассудительнее флорентийца, они платят мне. Как честный человек, я обязан служить им».
Трактирщик отвязал веревку, на которой в кухне сушилось белье.
Принц сказал Ренэ:
— Вас не убьют, если вы не будете кричать. Итак, стойте смирно и дайте нам связать вас. Но при первом же крике вы отправитесь к черту со всеми вашими маслами и косметиками.
Принц подал знак, и Ноэ дал парфюмеру подножку, а трактирщик схватил его за плечи. Трактирщик был невысокого роста, но коренаст, с силой быка он опрокинул на землю флорентийца и быстро связал его.
— Заткнуть ему рот? — наивно спросил он.
— Конечно.
Трактирщик вытащил свой платок и засунул его в рот парфюмеру.
— Готово,— сказал он.
Ренэ с бешенством катался по полу, пытаясь разорвать связывающие его веревки, и со злостью кусал заткнутый ему в рот платок.
— Теперь спусти этого господина в погреб и оставь его там на несколько часов, ну, и хотя бы до завтра.
Как в большинстве провинциальных трактиров, вход в погреб был из кухни, направо от конторки, на которой блестели оловянные горшки и глиняные кружки, вход в погреб был закрыт трапом, который трактирщик поспешил поднять.
— Взвали господина, — приказал Ноэ, — себе на плечи и опусти его в самый глубокий погреб.
Мушкет Генриха Наваррского обладал такой силой, что трактирщик не колебался ни минуты.
Он поднял своими сильными руками связанного и лишенного возможности двинуться фаворита королевы и исчез вместе с ним в погребе.
Генрих и Ноэ начали совещаться:
— Все это прекрасно, — сказал принц, — но...
— Что... но?
— Вооруженные люди, стоящие на дороге.
— Так что же?
— Когда они увидят, что начальник их не возвращается, то окружат дом, выломают двери, и мы не в силах будем долго сопротивляться им.
— Вы правы, — сказал Ноэ, — но я придумал кое-что.
— Что же?
— Пока вы будете будить мещанина и женщину...
— Женщину, пожалуй, — сказал принц, — но мещанина к чему?
— Ах, Генрих, — проворчал Ноэ, — вы только что наказали флорентийца и хотите подражать ему, это несколько легкомысленно.
Принц закусил губу.
— Хорошо, — сказал он, — я разбужу мещанина. А затем что?
— Мещанина и его жену.
— Хорошо! Продолжай.
— В гостинице две двери: одна, вот эта, выходит на дорогу, другая — на скотный двор и в сад.
— Прекрасно.
— Все это я заметил еще днем. Со двора есть выход в поле. Мещанин, его жена и мы прекрасно можем проехать по двору верхом, направиться по тропинке, обсаженной ивами, пуститься затем в галоп и выехать на дорогу, сделав большой крюк.
— Превосходно, — сказал принц, — но ты забываешь о людях, стоящих на дороге.
— Это уж мое дело.
— Твое?
— Мое, — холодно заметил Ноэ, — идите будить мещанина и его жену.
Генрих Наваррский не мог угадать, как намерен будет поступить Ноэ, но он настолько был уверен в находчивости молодого человека, что ответил ему:
— Хорошо, поступай как знаешь.
Трактирщик вылез из погреба.
— Друг мой, — сказал Ноэ, — недалеко отсюда стоят около тридцати человек, которые через час, видя, что их господин Ренэ не возвращается, подожгут твой дом, а тебя и твою семью повесят на ивах, растущих на твоем дворе.
— Что вы говорите! — воскликнул трактирщик, волосы которого встали дыбом.
— Истинную правду, милейший.
Ноэ приотворил дверь и указал ему на всадников, дожидавшихся на дороге.
— Господи Иисусе! Я погиб,— пробормотал трактирщик.
— Нет, если послушаешься меня.
— Говорите,— сказал трактирщик, вопросительно посмотрев на Ноэ.
Последний продолжал:
— Ты пойдешь к этим всадникам и спросишь их: «Вы ждете вашего господина, Ренэ-флорентийца, не так ли?» — «Да»,— ответят они тебе.— «Ну, так вы ему не понадобитесь сегодня ночью. Дама оказалась уступчивей. Отправляйтесь в Орлеан, захватив с собою вот эти тридцать пистолей».
Говоря это, Ноэ вынул из кармана трактирщика кошелек, высыпал из него деньги на стол, отсчитал тридцать пистолей, а остальное положил обратно в кошелек.
Трактирщик тяжело вздохнул.
— Надо и им дать кое-что из наследства,—сказал молодой человек,— снеси им кошелек их господина, благодаря ему они поверят твоим словам.
— Давайте,— сказал трактирщик, продолжая вздыхать.
— А так как надо всегда предвидеть всевозможные измены,— а ты можешь предупредить их о том, что случилось, — то я клянусь тебе, что если ты вернешься не один, я подожгу твой дом и выстрелом из мушкета уложу твою жену на месте.
Эта угроза заставила трактирщика окончательно перейти на сторону молодых людей.
Он взял кошелек с тридцатью пистолями и выбежал с ним на дорогу.
— Скорей, Генрих, скорей, — торопил Ноэ, — разбудим мещанина и в путь.
Принц взял свечу и, все еще держа мушкет, поднялся на первый этаж и постучал в перегородку, которая отделяла его комнату от комнаты молодой женщины.
— Кто там? — спросила она дрожащим голосом.
— Отворите, сударыня, отворите!
— Кто там? — повторил мещанин, который также услыхал стук.
— Дело идет о вашей жизни, — настаивал принц, — отворите.
Прекрасная незнакомка отворила дверь, полураздетая.
— Боже мой, — воскликнула она, — что такое еще случилось?
— Не проезжали ли вы прошлой ночью по дороге из Тура в Блуа? — спросил принц.
— Да, сударь.
— Вас преследовал какой-то человек?
— Да, да, — подтвердила она, бледнея.
— Ну, так этот человек продолжает преследовать вас, он окружил дом и без нас вы бы погибли!
Принц пересказал мещанину и его жене вкратце все, что только что произошло, и прибавил:
-- Одевайтесь живей, не теряя ни минуты, я пойду оседлаю лошадей, и мы уедем.
Четверть часа спустя люди Ренэ-флорентийца в самом деле уехали, а мещанин, молодая женщина и их слуга скакали верхом по тропинке, извивавшейся в полях.
Мещанин рассыпался в благодарности перед молодыми людьми и поклялся, что никогда не забудет того, что обязан им своей честью и жизнью, но он промолчал на предложение Генриха Наваррского поехать вместе до ближайшего города.
— Едем, — проворчал принц, вдевая ногу в стремя,— я теперь убедился: это муж.
— И он ревнив, — прибавил молодой Ноэ.
VI
Спустя три дня Генрих Наваррский и его друг Ноэ, приехавшие в Париж утром и остановившиеся на улице Св. Иакова, переходили мост Св. Михаила.
На колокольне церкви Сен-Жермен л'Оксеруа пробило четыре часа.
На мосту Св. Михаила, так же как на всех мостах того времени, были построены лавочки, на вывесках их были нарисованы предметы, которыми торговали их владельцы.
Тут поместился цирюльник, там ювелир, а подальше бакалейщик, еще подальше — пирожник продавал молочные блинчики с яблоками и сидр. На двери была вывеска:
«Пирожная лавка Прекрасной Нормандки».
Рядом с этой лавочкой двое молодых людей, которые, по-видимому, никуда особенно не торопились и бесцельно глазели по сторонам, заметили бьющую в глаза вывеску, которая тотчас же привлекла их внимание:
«Ренэ-флорентиец, дворянин из Тосканы и парфюмер ее величества королевы Екатерины Медичи».
Ноэ ткнул локтем своего спутника, указывая ему на вывеску парфюмера.
— Эге! Как вы думаете, Генрих, не .зайти ли нам за покупками к нашему приятелю?
— Ты шутишь, мой милый, — смеясь, ответил ему Генрих.
— И да, и нет. Во-первых, мне хотелось бы узнать, вернулся ли уже этот негодяй, во-вторых, я не прочь потратить золотой на его парфюмерию и душистые масла, о которых рассказывают такие чудеса.
И, не дожидаясь согласия молодого принца, Ноэ перешагнул порог лавки парфюмера.
Юноша лет пятнадцати или шестнадцати, сидевший в углу лавки на скамейке, встал, увидев вошедших посетителей, и пошел им навстречу, почтительно сняв свою голубую бархатную шапочку.
Бледный, с худощавым лицом, белокурыми волосами и неопределенного голубого цвета глазами, немного выше среднего роста, но хрупкий и болезненный, с загадочной печальной улыбкой на тонких губах. Этот юноша сразу обращал на себя внимание тех, с кем ему приходилось сталкиваться.
Никто не знал, откуда парфюмер Ренэ вывез это странное существо.
Он не был ему ни сыном, ни племянником.
Он исполнял у него обязанности приказчика, торговал, принимал покупателей, говорил по-французски с сильным южным акцентом и никогда никому не сказал, откуда он родом, хотя уже более четырех лет его видели неизменно сидящим в лавке парфюмера королевы-матери.
Звали его Годольфином. Генрих Наваррский и Ноэ не могли удержаться от удивления при виде юноши, который подошел к ним с подобострастием купца, желающего продать свой товар.
— Что угодно вашей милости? — спросил он, опустив глаза.
— Купить духов, — ответил Генрих Наваррский.
— Это, во-первых, — прибавил Ноэ, — а затем засвидетельствовать свое почтение господину Ренэ-фло-рентийцу.
— А!.. Вы знакомы с ним? — спросил Годольфин и, казалось, вздрогнул.
— Мы с ним добрые приятели, — возразил со смехом принц.
— Господина Ренэ здесь нет, господа.
— Ага! Значит, он в Лувре?
— Нет.
— Где же он?
— Он путешествует.
Ноэ и принц многозначительно переглянулись.
— А известно вам, когда он вернется? — спросил принц.
— Мы ждали его вчера вечером, ждали сегодня утром и ждем теперь, и синьорита Паола, его дочь, очень беспокоится, что он еще не вернулся.
В то время как Годольфин беседовал с покупателями, дверь в глубине лавки отворилась, и в лавку вошла женщина, наружность которой произвела сильное впечатление на обоих беарнских дворян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26