По крайней мере, на это меня хватало. Она потчевала меня разными рассказами о своих родителях и родственниках. – Тут Элис рассмеялась своим чудесным, беззаботным смехом. – У нее нашлось для меня немало пикантных историй о ее братьях, тайком выбирающихся по ночам из дома, и сестрах, срывающих у своих кавалеров поцелуи под раскидистыми ветвями комнатных пальм.
– Так вот откуда вы почерпнули эту идею поцелуев под пальмами?
На губах Элис сверкнула озорная улыбка, затем она продолжала:
– Когда наступила моя очередь, мне хотелось, чтобы мои истории были не менее захватывающими. А поскольку мне нечего было рассказать ей о своем брате, я решила поделиться с ней тем единственным, что знала. Подробностями очередного преступления, которое мой отец вместе с дядей распутывали в течение последних нескольких недель.
Она поморщилась, и Лукас понял, что ее счастливые воспоминания на этом закончились.
– Я рассказала ей все, что помнила, вплоть до мелочей. – Элис усмехнулась. – Сначала, увидев ее широко раскрытые глаза, я подумала, что моя подруга была совершенно очарована услышанным от меня. И лишь на следующий день, когда ее отец неожиданно ворвался в кабинет к моему, я поняла, что девочка была в шоке. – Она покачала головой. – Но я и вправду понятия не имела о том, что мои ровесницы могут прийти от подобных историй в ужас.
– И как поступил тогда ваш отец?
В ответ она снова усмехнулась и покачала головой. Как это ни глупо, ему хотелось, чтобы улыбка оставалась на ее лице.
– Он заставил меня посещать разные занятия, чтобы научить всевозможным дамским премудростям – пению и танцам, шитью и правилам хорошего тона. – Тут она взглянула на него, шаловливо приподняв брови: – Известно ли вам о том, что ваш адвокат умеет играть на фортепиано?
– Нет. Но зато я знаю, что вы превосходно танцуете.
– Я с детства обожала танцы, – отвечала она со смехом, который почти тут же замер на ее губах, сменившись сдержанной улыбкой. – Но какое бы удовольствие я ни получала от этих уроков, они стоили денег. Денег, которых у двух государственных служащих всегда не хватало. И очень скоро я снова оказалась за столом рядом с отцом, слушая его лекции по праву.
– Мне очень жаль, – произнес Лукас со всей искренностью.
Элис приподняла голову и пожала плечами.
– Тут не о чем жалеть. По правде говоря, мне всегда нравились наши разговоры с отцом и нравятся до сих пор. Мне интересно с ним спорить, обсуждая возможную стратегию ведения процесса. Как бы я ни любила танцы, эти разговоры я любила еще больше.
– Иными словами, пока остальные девочки вашего возраста разучивали гаммы и срисовывали узоры для вышивания, вы занимались с ним правом.
– Да, пожалуй, так.
– А что сталось с вашей матерью?
Улыбка совершенно исчезла с ее лица.
– Этого я не знаю. Она умерла, когда я была еще маленькой. Я ее совсем не помню, однако дядя говорил, что она была очень красива.
– Теперь я понимаю, от кого вы унаследовали вашу внешность.
На какой-то миг его слова лишили ее дара речи, но затем она с трудом выговорила:
– Все эти любезности, мистер Хоторн, могут подействовать на других женщин из числа ваших знакомых, но не на меня. Больше вам не удастся ходить вокруг да около, сбивая меня с толку. Объясните мне, что значит для вас этот перстень?
Смех тотчас замер на его губах, и несмотря на то, что Лукас поклялся себе не идти на поводу у собственных чувств и не раскрывать прежде времени своих карт, он чувствовал, что должен предложить ей что-то взамен. Или, быть может, вес дело было в том, что он застал эту женщину в своих личных апартаментах держащей в руках его детскую фотографию?
– Это подарок, который напоминает мне о том единственном случае в моей жизни, когда я был с кем-то по-настоящему близок.
– Мне трудно себе представить, чтобы вы не умели ладить с окружающими.
– А разве я умею делать это сейчас?
Судя по ее виду, она и не собиралась ему отвечать.
– Вы и сами знаете, что нет, и вам лучше понять это раньше, чем вы переступите порог зала суда.
– Я бы сказала, что вы намеренно отделяете себя от остальных.
– Без сомнения, вы правы. Но есть много людей, которым известно все обо мне и о моем бурном прошлом. Я начал курить в десять лет.
Элис предпочла отмахнуться от его замечания:
– Я уверена, что многие мальчики тайком таскают из отцовского портсигара сигареты. Ни одно жюри присяжных не осудит вас за одно это.
Лукас отвернулся к окну, глядя на прохожих, торопливо сновавших по улице внизу.
– Я впервые попробовал спиртное всего год спустя. Затем он обернулся и увидел, как она приподняла голову.
– Что ж, – начала Элис, – дети есть дети, а детям всегда присуще любопытство.
Лукас не знал, пытался ли он напомнить ей или самому себе о той пропасти, которая их разделяла. Он провел рукой по волосам, чувствуя, как безотчетное, беспокойство неудержимо влечет его вперед.
– Послушайте меня, Элис. Я тот самый человек, которого ваш отец больше, чем кого-либо на свете, хочет упрятать за решетку. Я был им большую часть жизни и просто не умею быть другим.
– Так вот почему вы не разговариваете с вашим отцом?
– Мы не разговариваем с ним потому, что он презирает меня.
– Отец презирает своего сына?
Он помолчал, глядя на нее, и неохотно продолжил:
– Он презирает меня потому, что мне нравится мой образ жизни. Я пристрастился к нему уже много лет назад и, став взрослым, ничуть не изменился. Я курю, я пью, – он заколебался, сознавая, однако, что, если он сейчас остановится, Элис его не поймет, – я сплю с женщинами, на которых вовсе не собираюсь жениться. Да что там говорить! Мне было всего двенадцать лет, когда я впервые узнал, что такое интимная близость. С проституткой.
Глаза Элис округлились от ужаса.
– Двенадцатилетний подросток – и женщина, торгующая своим телом? Но ведь это же чудовищно!
– Чудовищно? – Боже, как ей объяснить? – Это было чудесно.
Она, похоже, не в силах была пошевелиться, и Лукас продолжал:
– Как я уже сказал, мне тогда только исполнилось двенадцать, а она была гораздо старше меня – ровно настолько, чтобы хорошо знать свое ремесло, но достаточно красивой, чтобы разжечь мое воображение. Это было похоже на дивный сон – нежные, но опытные руки, ласкающие те части моего тела, на которые я лишь недавно начал обращать внимание.
Элис отвернулась, однако Лукас не мог утверждать, опечалило ее это признание или оттолкнуло. Он посмотрел на тот палец, на котором когда-то носил перстень:
– Соловей напоминает мне о том времени.
Когда она снова повернулась к нему, на лбу ее проступили морщины:
– И о чем именно он вам напоминает, Лукас? О том, каким вы были, или о том, кем вы стали?
Вопрос застал его врасплох. В самом деле, о чем? Хотел ли он забыть того наивного и чистого подростка, которым был когда-то, или же человека, в которого он превратился, человека, который вряд ли вообще имел понятие о том, что такое чистота?
– По правде говоря, я не знаю, – ответил он.
Элис посмотрела на него, пытаясь осмыслить услышанное. Ей вспомнился их недавний разговор с Олдричем, и она была совершенно уверена в том, что Лукас не притворялся. Напротив, несмотря на решительный тон, ему трудно далось это признание, правда была слишком горькой.
Тут ей на ум пришло утверждение его матери о том, что Лукас был далеко не так плох, как о нем думали люди. Выражение его глаз не имело ничего общего с пороком или сознанием вины – скорее то было искреннее и неподдельное отчаяние.
Вслед за этой мыслью ее осенила и другая. Возможно, Лукас уже и сам утратил веру в правду. Но как доказать, что он вовсе не был чудовищем? У него не имелось никакого алиби. Ей нечего было противопоставить свидетельнице. И он не мог представить никаких доказательств того, что перстень с изображением соловья находился сейчас в чужих руках. Ей придется найти какой-нибудь другой способ подтвердить его непричастность к убийству – такой, чтобы у присяжных не осталось и тени сомнения.
И тут вдруг все стало ясно как божий день. Ей придется самой отыскать настоящего преступника. Дрожь пробежала по ее спине от страха, едва она вспомнила, как кто-то преследовал ее ночью в переулке, а затем утром на этом самом месте нашли еще один труп. Убийца с перстнем нанес еще один удар, и Элис была совершенно уверена в том, что он на этом не остановится.
– У меня есть план, – произнесла она прежде, чем успела передумать. – План, который поможет нам доказать вашу невиновность.
– Ах, опять вы со своими планами, – отозвался он с горькой усмешкой.
Внезапно мысль о том, чтобы обратиться к нему с просьбой, показалась ей не такой уж удачной. Скорее всего, он ответит ей отказом. Однако отступать она не собиралась. Элис сделала глубокий вдох и очертя голову ринулась вперед:
– А пока что мне придется вас покинуть. Я отправляюсь на разведку.
С этими словами она развернулась на каблуках и направилась к двери, не обращая внимания на выбившуюся из пучка прядь волос, которая развевалась за ее спиной. Однако не успела она сделать и нескольких шагов, как Лукас ее остановил:
– На разведку?
Элис приподняла голову, прикидывая в уме, как ей лучше объяснить ему свой план. Пожалуй, ей не стоит сейчас вдаваться в подробности, чтобы со стороны все выглядело вполне безобидным.
– Да, я собираюсь произвести разведку в переулке. Кто знает, что мне удастся выяснить?
– Вы пытаетесь выследить убийцу и заманить его в ловушку?
– Выследить? Заманить в ловушку? – Она пожала плечами.
– Черта с два! – Выражение его лица явно предвещало бурю.
– Вы же сами говорили о том, что найти какой-нибудь способ добиться вашего оправдания – моя прямая обязанность.
– Нет, – отрезал он, нисколько не тронутый ее доводами. – Я запрещаю вам это делать.
– Мистер Хоторн…
Однако на сей раз ее прервал не Лукас, а ее собственный желудок, который именно в этот неподходящий момент громко заурчал, что было неудивительно. Лукас улыбнулся и покачал головой, словно не в силах удержаться, хотя вид у него до сих пор был слегка отстраненный. Затем он протянул ей руку:
– Теперь, когда вы изложили свой план и получили ответ…
– Я и не собиралась ни о чем вас просить, Лукас.
– …пойдемте со мной.
– Куда?
Он увлек ее за собой в спальню.
– И что мы будем здесь делать?
Он остановился совсем близко от нее и спросил:
– А чем бы вы хотели заняться?
Она бросила беглый взгляд на его постель.
– Уж не пытаетесь ли вы меня соблазнить, мисс Кендалл? Это совсем не похоже на такую деловую женщину, как вы.
Дрожь пробежала по ее телу, и ей почему-то отчаянно захотелось ответить ему «да».
– Ни в коей мере.
Лукас улыбнулся, обхватив широкой ладонью ее щеку.
– Вы в этом уверены? – Он понизил голос. – Лично я не имею ничего против.
Дыхание ее стало частым и поверхностным. Его пальцы задержались на ее коже, запах мыла и крема после бритья окутал ее со всех сторон. Но, словно зная заранее, что ничего хорошего из этого не выйдет, ее желудок еще раз заурчал.
Чувственные губы Лукаса изогнулись в улыбке:
– Давайте лучше сначала разберемся с вашим желудком, а о чувствах поговорим позже.
Он снова подхватил ее под руку и повел дальше, в глубь комнаты.
– Мистер Хоторн, – заявила она, не сводя глаз с кровати, – что бы вы обо мне ни думали, я не та женщина, с которой…
– А по-моему, именно та.
Элис затаила дыхание.
– Голодная женщина то есть.
Они прошли как раз рядом с кроватью, и только тут Элис заметила примыкавшую к спальне небольшую кухню.
– Я приготовлю вам что-нибудь поесть, – произнес Лукас. – Вы можете говорить, пока я готовлю, хотя сомневаюсь, что мне удастся вас расслышать из-за того шума, который вы невольно производите.
Элис ответила ему натянутой улыбкой.
– Неужели ваша мать никогда вас не учила, что упоминать вслух о таких вещах неприлично?
– Да, но, как я понимаю, вы ничего не ели с утра, и я тоже. У нас нет никаких причин оставаться голодными, когда это легко можно исправить. – Он сделал еще шаг в ее сторону, глаза его потемнели от какого-то невыразимого словами чувства, когда он провел пальцами по ее губам. – Если только вы не убедите меня заняться кое-чем еще.
По спине ее от волнения пробежали мурашки.
– Пожалуй, нам действительно стоит перекусить, – с трудом выговорила она.
– Да, разумеется.
Минутный проблеск чувства исчез, и он несколькими крупными шагами преодолел оставшееся расстояние до кухни. Элис последовала за ним, тщетно пытаясь вспомнить, зачем она, собственно, сюда пришла.
– Как насчет яичницы с ветчиной?
– Вы на самом деле умеете готовить?
Лукас только пожал плечами и достал сковородку.
– Если под словом «готовить» вы подразумеваете яичницу с ветчиной, то да. Как правило, я спускаюсь обедать вниз, но бывают случаи, когда я предпочитаю есть в одиночестве.
– Надо признать, я поражена.
И это было правдой. Не прошло и нескольких минут, как Лукас состряпал яичницу с плавленым сыром, идеально поджаренным беконом и толстыми ломтиками хлеба, смазанными сливочным маслом. Затем он поставил тарелки на маленький стол, расположенный в глубине эркера, украшавшего заднюю часть здания. Голод в сочетании с аппетитным запахом яичницы едва не заставил ее лишиться чувств.
– Вы вообще когда-нибудь едите? – осведомился он.
– А вы всегда говорите все, что приходит вам на ум?
Он с усмешкой пододвинул ей стул:
– О нет, далеко не всегда. Особенно когда дело касается вас.
– Например?
Элис проглотила кусочек и едва сдержала стон удовольствия. Она даже представить себе не могла, что простая еда покажется ей такой вкусной.
– Например, как бы часто я ни напоминал себе о том, что вы мой адвокат, и ничего более, я постоянно думаю о ваших дивных глазах, которые при свете солнца становятся почти зелеными.
Он налил ей стакан апельсинового сока, после чего снова уселся на место и как ни в чем не бывало принялся за еду, словно они беседовали о погоде. Как всегда, этот человек представлял собой сплошной клубок противоречий.
– Уж не пытаетесь ли вы соблазнить меня хорошей едой и лестью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45