Уверяю тебя, эта свидетельница лжет! Кто-то заранее подучил ее, что нужно говорить, и этот «кто-то» умышленно толкает ее на обман. Более того приходилось ли тебе когда-нибудь слышать имя Синди Поп?
Гарри замер на месте. Казалось, что само время нарушило свой привычный ход. Несмотря на фартук, вид у дяди был зловещий.
– Нет, не приходилось. И ради твоего же блага я советую тебе забыть о том, что ты когда-либо его слышала.
Глава 14
Брутус проводил Элис на верхний этаж «Найтингейл-Гейта». Подъем по лестнице казался ей ужасно медленным, а сама лестница – бесконечной, и хотя в здании было всего четыре этажа, преодолеть их без остановки оказалось не таким простым делом.
Наверху Элис пришлось ухватиться за перила и остановиться на несколько секунд, чтобы перевести дух. Накануне вечером она вернулась к себе во флигель, не оставшись на обед. Сейчас, когда время уже близилось к полудню, а у нее в течение долгих часов не было во рту даже маковой росинки, она испытывала головокружение и слабость. На обратном пути ей непременно нужно будет зайти на рынок.
Брутус смотрел на нее сверху вниз так, словно она была самым жалким созданием на свете. Ей не терпелось поставить его на место парой удачно подобранных фраз, однако ей стоило большого труда уговорить этого сторожевого пса проводить ее сюда – и то лишь после того, как она напомнила ему, что является адвокатом Лукаса Хоторна и что дело не терпит отлагательств. После этого ей пришлось держать язык за зубами из страха, что он откажется вести ее дальше.
Когда ее дыхание немного успокоилось, до слуха Элис донесся какой-то странный звук – однообразный и ритмичный, похожий на яростный стон. О Господи, чем еще мог заниматься Лукас Хоторн? Первым побуждением Элис было развернуться и бежать обратно вниз по лестнице, однако некая извращенная смесь страха и любопытства неудержимо влекла ее вперед, шаг за шагом.
Она переступила порог комнаты на самом верху здания, которая изобиловала разными… предметами. Металлом, кожей, зеркалами. Лукас находился в самом центре комнаты, обнаженный до талии. Облегающие брюки сидели на его бедрах словно вторая кожа, пот струился по гладкой жесткой поверхности спины. Он наносил один за другим удары по подвешенной на веревке боксерской груше – воплощение грубой силы, примитивной и ничем не сдерживаемой.
Вид его широких плеч, упругого плоского живота и узких бедер поражал воображение, равно как и та ярость, с которой он снова и снова атаковал тяжелую грушу, защищенный лишь тонким слоем ткани вокруг костяшек пальцев. Все это время ноги его не переставали двигаться, и от одного его вида сердце в груди Элис подскочило. Никаких больше озорных ухмылок и легковесных фраз, словно все происходившее вокруг его ничуть не заботило. Казалось, что от изящного и утонченного светского щеголя не осталось и следа, и он предстал перед ней диким и неукрощенным, непохожим на тех людей из общества, с которыми ей приходилось иметь дело до сих пор. Элис вдруг почувствовала, что в ней самой проснулась дикарка, заставляя ее сердце отчаянно биться. Но, как всегда, она сумела взять себя в руки. Возможно, она и нарушила приличия, став адвокатом, но тем не менее оставалась настоящей леди.
Вся его необузданная сила находила себе выход в этой комнате, и Элис даже слегка ему завидовала. Какие бы пороки ни приписывали ему люди, она сомневалась в том, что многие из них имели представление об этой стороне его натуры. То, что они имели возможность наблюдать в «Найтингейл-Гейте», было еще цветочками по сравнению с этим.
Брутус, по-видимому, пожалел о том, что привел ее сюда. Не сказав ни слова хозяину, он схватил ее за руку и поволок к двери. Однако Элис не собиралась никуда уходить.
– Мистер Хоторн!
Звук ударов по коже прекратился, и Лукас обернулся в их сторону, оказавшись с ней лицом к лицу.
Похоже, им сейчас владело настоящее бешенство, нечто близкое к безумию. Она могла догадаться об этом по выражению его лица, по тому, как его тело напряглось до дрожи в мускулах. Его кожа, на которую падал косой луч солнца, проникавший через высокое окно, лоснилась от пота, голубые глаза стали почти черными от охватившей его слепой ярости. Лишь тогда Элис поняла, что, хотя этот человек и занимал ее мысли, она, по сути, ничего о нем не знала.
– Какого черта вы здесь делаете?
Голос его был резким от еле сдерживаемого гнева.
– Я не думал, что вы… – запинаясь, пробормотал Брутус.
– Да, вы об этом не подумали.
– Ради всего святого, мистер Хоторн, не надо винить во всем Брутуса. Я сказала ему, что…
– Меня не волнует, что вы ему сказали. Убирайтесь отсюда.
Его гнев захлестнул комнату подобно приливной волне. Но почему-то она совсем не чувствовала себя испуганной. Смущенной, выбитой из колеи – да, но не испуганной. Хотя, по правде говоря, напрасно.
– Сожалею, но я не могу уйти, – произнесла она, с извиняющимся видом пожав плечами, как будто эта вспышка буйного гнева ее совсем не трогала. – Нам нужно поговорить.
– Выведите ее отсюда, – процедил Лукас сквозь зубы, обращаясь к Брутусу, глаза его зловеще сверкали.
– Это очень важно, Лукас.
Когда она назвала его по имени, его так и передернуло. Затем, судорожно вздохнув, словно пытаясь совладать с силой, которая так и била в нем ключом, он произнес:
– Отведите ее в мои апартаменты. Я поговорю с ней там.
– Ваши апартаменты? Вы имеете в виду вашу спальню?
Ее охватило волнение не менее сильное, чем гнев, бурливший в этой комнате всего несколько мгновений назад.
– С каких это пор вас вдруг стали заботить приличия? – насмешливым тоном осведомился Лукас.
Очко в его пользу.
– Просто это место мне кажется менее… подходящим.
– Подходящим? – Он посмотрел на нее так, словно она окончательно лишилась рассудка. – Или в моих апартаментах, или нигде.
По-видимому, он и не собирался с ней шутить.
– Хорошо, пусть будет по-вашему.
Голос ее звучал жалобно, но вместе с тем голова пошла кругом от радостного возбуждения при мысли о том, что она увидит его личные покои.
На сей раз Элис безропотно позволила Брутусу вывести ее из комнаты, хотя отдернула руку и гордо приподняла вверх подбородок, когда заметила, что его хватка на ее запястье сделалась крепче.
Охранник проводил Элис назад по коридору на третий этаж. Распахнув тяжелую дубовую дверь, он сделал ей знак войти:
– Подождите здесь.
Этот человек, как всегда, ограничивался минимальным количеством слов.
Осмотревшись по сторонам, Элис поняла, что находится в личном кабинете Лукаса, где ей уже приходилось бывать раньше. Но на сей раз она заметила там еще одну, внутреннюю дверь, которая была слегка приоткрыта. За ней она могла заметить обычную в мужских покоях мебель – кресла, бюро. И еще кровать.
От такого зрелища сердце в ее груди забилось чаще. Ей никогда прежде не случалось заглядывать в спальню мужчины, даже ее отца – разве еще ребенком, когда она тайком проникала туда, отрабатывая свои навыки детектива на небольшом потайном сейфе, находившемся в задней части его платяного шкафа. Уокер так и не узнал о том, что она стала настоящим мастером по части вскрытия замков.
При этом воспоминании на лице девушки появилась улыбка. Где-то поблизости хлопнула дверь, однако никто не появился, и она догадалась, что в эти покои, судя по всему, ведет еще один вход. До нее донеслись чьи-то шаги, затем шум воды, лившейся струей из крана. Она не сразу сообразила, что это Лукас, который умывался в одной из смежных комнат.
Его бесцеремонность вызвала у нее прилив жара по всему телу. А тут еще это проклятое любопытство. Она пыталась представить его себе с обнаженным торсом, по которому струйками стекает вода. Несмотря на то, что она росла в доме, где было полно мужчин, еще никогда ей не случалось видеть мужчину так, как совсем недавно в спортивном зале – со скульптурными очертаниями фигуры, которая вполне могла бы послужить моделью для знаменитого «Давида» Микеланджело.
Усилием воли Элис заставила себя сосредоточиться на окружающей обстановке и заметила на полке ряд фотографий – потемневшие от времени семейные снимки. Присмотревшись, она узнала на них Эммелин Хоторн, Грсйсона в юности и рядом с ним еще одного подростка, который, как она догадалась, был средним из трех братьев Хоторн, Мэтью. И лишь на одной из этих фотографий был Лукас.
Элис взяла портрет в тяжелой серебряной рамке и долго им любовалась. Вне всяких сомнений, это был он. Высокий, даже в столь юном возрасте, и на удивление красивый. Никакой неуклюжести или угловатости, свойственной многим подросткам в этом возрасте. Наверняка уже в те годы девушки сходили по нему с ума. Однако главным отличием между Лукасом прежним и нынешним, которое она заметила, была его улыбка. Не то чтобы он не улыбался, став взрослым, улыбался, и даже очень часто, но то была какая-то двусмысленная, лукавая улыбка. В молодые годы она была свободнее и непринужденнее, а значит, и чище. Элис снова невольно задалась вопросом: что же могло случиться в жизни этого человека, что так его изменило?
Когда она снова окинула взглядом фотографии, ей в голову пришла еще одна мысль. Хотя она никогда не встречалась лично с Брэдфордом Хоторном, она была совершенно уверена в том, что ни одного его снимка здесь не было. Она вспомнила, каким холодным становился голос Лукаса, стоило кому-нибудь заговорить при нем о его отце, и недоумевала, какая кошка могла пробежать между этими двумя людьми?
Тут ее внимание отвлек звук открывшейся двери, и, обернувшись, она увидела в дверном проеме Лукаса, за которым виднелся краешек кровати. Все его недавнее раздражение прошло, словно он смыл его с себя водой и мылом, однако улыбка так и не вернулась на его лицо.
– Ну что, нашли здесь что-нибудь интересное? – спросил он, прислонившись к косяку двери и скрестив руки на могучей груди.
Нам нем были элегантные мужские брюки и белая рубашка без галстука с расстегнутыми у воротника пуговицами, приоткрывавшими взгляду золотистую кожу. Джентльмен, позволивший себе отдохнуть и расслабиться в своих личных покоях. Зрелище показалось ей настолько волнующим, что она почувствовала, как напряглась ее грудь.
Элис застенчивым жестом пригладила волосы. Это заставило его улыбнуться, однако улыбка вышла какой-то безликой и отстраненной – словно он решил отделиться от нее стеной, чего она прежде никогда за ним не замечала. До сих пор она вызывала в нем гнев, любопытство, иногда даже смех, но только не равнодушие.
– О проклятие! – пробормотал Лукас почти шепотом.
– Что такого я натворила на этот раз?
– Вы выглядите просто обворожительно.
Щеки Элис вспыхнули жарким румянцем. Вот тебе и равнодушие! Чувствуя себя крайне неловко и не будучи привычной к разговорам подобного рода, она предпочла отмахнуться от его замечания:
– Опять вы со своими слащавыми комплиментами.
В нем снова вспыхнуло раздражение, но почти тут же улеглось.
– Вы сказали, что у вас есть ко мне какое-то важное дело. Что это за дело?
Ах да, верно. Она совсем забыла.
– Вы уже говорили мне о том, что потеряли тот перстень с соловьем. Однако никогда не рассказывали, почему вообще стали его носить. – Ей вспомнились намеки, которые обронил в разговоре Оливер Олдрич, и она догадалась, что тут крылось нечто большее, чем просто любовь к птицам. – Что особенного в этом соловье, что вы не только носили перстень с его изображением, но и назвали в его честь свой клуб?
Лукас смотрел на нее в упор. Впервые за долгие годы он выглядел смущенным. Он мельком взглянул на фотографию, которую держала в руках Элис – ту, где он был снят еще подростком, – и тоска по прошлому заставила его невольно вздрогнуть. Затем он снова поднял глаза на своего адвоката.
– Случалось ли вам когда-нибудь ладить с окружающими? – спросил он.
Вопрос удивил ее. Какое это имеет отношение к перстню? Элис некоторое время колебалась, не зная, что сказать.
– Нет, – ответила она откровенно.
– Что, ни разу в жизни? Даже когда вы были ребенком?
– Нет, – повторила она.
Он мог почувствовать в ее голосе искренность – и еще скрытую печаль, которой она не могла дать выхода. Девушка приподняла подбородок:
– Меня воспитывали двое мужчин, один из которых был вдовцом, а другой холостяком, и оба они страстно любили свою работу. Мое стремление найти свое место среди родных мешало мне обрести место в кругу моих сверстников.
– Почему?
– У нас дома за обедом часто обсуждались различные юридические казусы или детали последних преступлений. Если я хотела принимать участие в этих разговорах, то поневоле должна была научиться разбираться в том, о чем говорили мои отец и дядя.
– А они чаще всего разговаривали о своей работе.
– Вот именно.
– Но почему вы так уверены в том, что никогда не ладили со своими сверстниками?
Судя по ее лицу, у нее не было желания отвечать на его вопрос.
– Прошу вас, – обратился к ней Лукас мягко. Он должен был это знать – по причинам, не имевшим никакого отношения к предстоящему процессу.
Элис вздохнула, но в конце концов, сдалась.
– Когда мне было одиннадцать лет, – начала вспоминать она бесстрастным тоном, – у меня впервые появилась подруга. Девочка, которая недавно переехала в дом, расположенный неподалеку от нашего. Ее отец был простым торговцем, сколотившим себе состояние, и потому лишь немногие родители в нашем квартале позволяли своим детям играть с ней. Но ни мой отец, ни дядя никогда не были снобами, а что до меня, то подруга всегда остается подругой.
Однажды она пригласила меня на чай. У нее был прекрасный чайный сервиз из английского фарфора – крохотные чашечки, блюдца и даже миниатюрный чайник для заварки, сделанные специально для нее.
Полные губы Элис приоткрылись в мечтательной улыбке, и Лукас невольно попытался представить ее себе такой, какой она была в детстве. Робкая и застенчивая, но смышленая, даже слишком смышленая по сравнению с другими детьми, с холодным бесстрастным умом, совершенно несвойственным детям ее возраста.
– Мы обе сидели за невысоким столиком и беседовали, притворяясь взрослыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45