На следующий день за ужином моя несчастная Пальмира, увезенная для этой цели в Париж из подвала загородного дома, была безжалостно принесена в жертву, претерпев тысячу мук, одна чудовищнее другой. Сен-Фон заставил меня задушить ее в тот момент, когда он извергался в ее зад. За Пальмиру я получила двадцать пять тысяч франков, кроме того, красочное описание нашего опасного приключения в замке принесло мне еще двадцать пять тысяч.
Следующие два месяца прошли без событий, достойных упоминания. Я только что отпраздновала свое восемнадцатилетие, когда Сен-Фон, посетив меня однажды утром, сказал, что повидал в Бастилии сестер мадам де Клорис; на его взгляд они обе были намного привлекательнее, чем та, кого мы разорвали на куски, в особенности понравилась ему младшая, которая была одного со мной возраста.
– Следовательно, мой повелитель, – улыбнулась я, – нам предстоит поездка в деревню?
– Ты угадала, – ответил он,
– А что со стариком?
– Может быть, подсыпать ему порошок в суп…
– Как хотите, но это будет означать одновременную потерю сразу троих узников, а вы ведь понимаете, что от них зависит жалованье начальника тюрьмы.
– Ну, без работы он не останется. Мы тут же найдем им замену.
– Первым делом мне хотелось бы внести в этот список одну из знакомых Клервиль. Эта тварь вздумала разыгрывать перед нашей подругой недотрогу и отказалась участвовать в ее утехах. Остаются еще две вакансии. Кандидаты у меня уже есть, через неделю я дам вам их имена.
– Я должен оформить необходимые документы, – озабоченно заметил министр. – Впрочем, всему свое время. – Он достал свою записную книжку и написал: «Старый господин; обед, дамы; загородная прогулка». При этом он хитро глянул на меня и улыбнулся. – Ты выезжаешь завтра, Жюльетта. Возьми с собой Клервиль: она прелестна и по части изобретательности не имеет себе равных. Мы чудно проведем время.
– Вам понадобятся мужчины и лесбиянки, сударь?
– Думаю, что нет. Иногда домашние уютные собрания предпочтительнее, чем шумные оргии: чем уже круг лиц, тем больше способствует он размышлениям и вдохновляет на злодейские дела. Кроме того, мы будем чувствовать себя намного свободнее и раскованнее.
– Ну хотя бы двоих женщин для разнообразия?
– Хорошо, двоих немолодых женщин: на этот раз мне почему-то хочется парочку шестидесятилетних. Мне часто говорили, что нет ничего более стимулирующего, нежели естественная дряхлость, так что у нас будет возможность испытать это на деле.
Спустя час я разговаривала с Клервиль.
– У меня есть только одно единственное дополнение, – сказала она, выслушав план министра. – Эти молодые дамы наверняка имеют возлюбленных или, во всяком случае, поклонников; надо разыскать их, взять с собой и использовать на нашем празднике. Такие ситуации, как правило, предполагают богатый выбор самых разных вариантов.
Я поспешила в резиденцию министра рассказать о предложении Клервиль и получила немедленное одобрение; до праздника оставалась неделя, и мы начали азартную охоту за упомянутыми любовниками.
Вероломные уловки, потребовавшиеся для их обнаружения, доставляли большую радость Сен-Фону. Он самолично пришел в Бастилию, приказал поместить девушек в отдельные камеры, вначале допросил одну, затем другую, заставив их трепетать сначала от надежды, потом от страха, и от того и другого вместе; наконец он узнал, что младшая, мадемуазель Фаустина, влюблена в юношу по имени Дормон того же возраста, что и она, а ее сестра, мадемуазель Фелисити, двадцати одного года от роду, отдала свое сердце некоему Дельносу, который был на год-два старше ее и который был известен всему Парижу своей порядочностью. Хватило двух дней, чтобы заключить обоих молодых людей за решетку; против них выдвинули какие-то – уж не помню какие точно – вздорные обвинения, и хотя они были насквозь фальшивы и не рассматривались серьезным образом, этого было достаточно в ту эпоху, когда злоупотребления властью и влиянием свирепствовали настолько, что даже лакеи высокопоставленных лиц могли бросить в темницу кого угодно. Итак, наши жертвы лишь один день провели в Бастилии, и уже на следующий их перевезли в мое загородное поместье, куда накануне были доставлены молодые дамы. Мы с Клервиль встретили гостей и заперли их, но в отдельные комнаты, и хотя находились под одной крышей, они даже не догадывались, что их возлюбленные томятся тут же.
После роскошного грандиозного обеда мы перешли в гостиную, где все уже было приготовлено для предстоящих развлечений. Облаченные в одежды римских матрон, поигрывая связками розог, две свирепого вида шестидесятилетние женщины ожидали наших указаний. Сен-Фон, очарованный великолепным задом Клервиль, пожелал оказать ему почести, прежде чем перейти к делу. Раскинувшись на софе, великая распутница обнажила свои прелести самым бесстыдным и живописным образом, и пока я сосала ей клитор, Сен-Фон наслаждался, глубоко засунув свой язык в ее заднее отверстие.
Вскоре он возбудился и принялся содомировать Клервиль, теперь уже целуя мои ягодицы; в следующую минуту он овладел мною и стал лобзать обольстительный зад моей подруги.
– А теперь за дело, – произнес министр, поднимаясь, – любое промедление будет стоить мне оргазма: я не могу устоять перед такими задницами.
– Послушайте, Сен-Фон, – сказала Клервиль, – у меня к вам две убедительные просьбы. Всем известны ваши способности к жестокости, и я прошу вас использовать их в полной мере, дорогой; это мое первое желание. Второе заключается в том, чтобы вы дали Мне возможность употребить мои способности в этой области: доверьте мне истязать этих молодых людей. Моя главная слабость – пытать мужчин; вы получаете удовольствие, мучая представительниц моего пола, а я обожаю приносить страдания вашим собратьям, и мне кажется, терзая этих прелестных мальчиков, я получу не меньшее наслаждение, а быть может и большее, нежели вы, когда будете медленно убивать их любовниц.
– Вы настоящее чудовище, Клервиль.
– Я знаю, дорогой мой, и меня удручает лишь тот факт, что вы превосходите меня в злодействе.
Сен-Фон объявил о своем желании хорошенько разглядеть каждого из четверых обреченных по очереди, и одна из его престарелых помощниц подвела к нему Дормона, влюбленного в фаустину.
– Милый юноша, – начала Клервиль, – ты стоишь перед своим повелителем и господином, поэтому должен проявить максимальную покорность и предельное чистосердечие в своих ответах; твоя жизнь находится в руках его светлости.
– Увы, – отвечал несчастный, – клянусь, мне нечего сказать, сударыня. Я не имею ни малейшего понятия, чем заслужил арест, и не понимаю, тючему судьба столь жестока ко мне.
– Разве ты не собирался жениться на Фаустине?
– Я желал для себя только одного счастья: сделать ее своей женой.
– Так ты ничего не знал о той ужасной истории, в которую попала ее семья?
– Клянусь, сударыня, мне ничего об этом не известно, но я знал ее семью как приличную и порядочную, да разве может существовать порок в доме, где родилась Фаустина?
– Глядите-ка, – рассмеялась я, – он рассуждает как герой сентиментальных романов.
– Я всегда превыше всего ценил добродетель, сударыня.
– Юношеский задор, – продолжала Клервиль, – приводил к гибели немалое число таких молодых людей как ты. Впрочем, нас интересует не это: цель нашей беседы – сообщить тебе, что Фаустина находится сейчас здесь, в этом доме. Министр благоволит к ней и надеется, что ты уступишь ему свои права, за это она будет прощена, а вместе с ней и ты.
– Я не нуждаюсь в прощении, потому что не сделал ничего дурного, – таков был ответ юноши. – Однако хочу вам сказать, что даже перед лицом тысячи смертельных опасностей, я не стал бы спасать свою жизнь ценой такой гадости, само упоминание которой я считаю оскорблением.
– Пусть будет так. А теперь зад, сударыня, подайте мне его зад! – вскричал министр, приходя в крайнее возбуждение. – Совершенно очевидно, что мы не найдем общего языка с этим упрямым ослом, если только не прибегнем к насилию.
При этих словах Клервиль и обе ведьмы навалились на юношу, в мгновение ока связали его и раздели донага. Затем его подвели к Сен-Фону, который добрых пятнадцать минут сосредоточенно осматривал и ощупывал мужской зад, прекраснее которого трудно было найти на свете, а, как вам известно, мужчины – большие знатоки в таких тонких областях анатомии и частенько превосходят в этом нас, женщин.
Дормон оглядел присутствующих отчаянным взглядом и понял, какого сорта оскорбления его ожидают.
– Ах, меня обманули! Я оказался среди злодеев.
– Твоя догадка, сударь, совершенно верна, – заметила Клервиль язвительно, – и скоро ты в этом убедишься.
После некоторых предварительных и весьма мерзких упражнений мне было велено привести Фаустину. Красота, изящество, девственная нежность – все это ласкало взор, и всем этим она обладала в редкой мере, а когда она увидела, что происходит в комнате, ее оскорбленное целомудрие расцвело новыми красками. Не спуская глаз со своего возлюбленного, которого с обеих сторон усердно обхаживали Клервиль и Сен-Фон, девушка едва сдерживалась, чтобы не упасть в обморок.
– Не волнуйся, мой ангел, – сказала я, взявши ее за руку, – и будь как дома; мы здесь трахаемся, мы купаемся в грязи, непотребной мерзости и прочих наслаждениях, голубка моя; сейчас ты, по нашему примеру, оголишь свою божественную попку, и поверь мне, это будет совсем не противно.
– Но… но что здесь происходит? О, Боже милосердный, где я? И кто вы такие?
– Твой хозяин – его светлость, министр, твой дядя и друг. От него зависит решение твоего дела. А дело это не простое, совсем не простое; однако будь терпелива, будь послушна, и все обойдется.
– А ты, – произнесла она прерывающимся голосом, глядя на Дормона, – как ты мог..?
– Меня привели сюда силой, так же, как и тебя… – И он потупил взор. Потом поднял голову и продолжал: – Сегодня – день нашего бесчестья, но придет другой, и мы будем отомщены.
– Довольно молоть чепуху из комической оперы, юноша, – прервал его министр и с силой ударил ногой в обнаженные чресла, – лучше употреби свое изящное красноречие на то, чтобы убедить эту девку покориться моим капризам, а потребую я не так уж мало. Ей предстоят нелегкие испытания.
Из прекрасных глаз Фаустины полились слезы, и она разрыдалась; жестокосердный Сен-Фон, взяв в руку свой член, приблизился к ней.
– Черт меня побери! – заорал он. – Она плачет? Как я люблю, когда женщины плачут, а они всегда делают это в моем присутствии. Плачь, плачь, моя прелесть, выплачь все свои глаза, и пусть слезы твои оросят мой член. Впрочем, оставь немного в себе: скоро у тебя будет серьезная причина проливать их.
Однако я воздержусь и не стану рассказывать, насколько далеко зашла в тот час безграничная жестокость человека, который, кажется, ничего так сильно не любил на свете, как осквернять невинность и топтать красоту, когда они находятся в безысходном положении. Слабый проблеск надежды, мелькнувший было в залитых слезами глазах девушки, тотчас обратился в глубочайшее горе, и Сен-Фон своим членом вытер новый поток слез.
Как я уже говорила, главная страсть Клервиль заключалась не в том, чтобы мучить женщин – на мужчинах предпочитала она изливать всю свою жестокость, которой не обделила ее Природа. Правда, она могла обходиться без зверств, но вот отказать себе в удовольствии наблюдать, как зверствуют другие, было выше ее сил, и теперь, стоя возле Дормона и продолжая возбуждать его, она с извращенным любопытством смотрела на мучения бедной Фаустины и время от времени подсказывала новые способы.
– Вот так, – сказал, наконец, Сен-Фон, переводя дыхание, – теперь надо поспешить и соединить этих счастливчиков, которым вскоре предстоит слиться в последнем супружеском объятии. Кстати, – добавил он, – я не претендую на законное право этого юного рыцаря на одно из двух дивных сокровищ непорочности его прелестной невесты. Приготовь мальчишку, Жюльетта, а я займусь самочкой.
Признаться, я никак не думала, что подобное предприятие удастся. Ужас, отчаяние, тревога, слезы – словом, наши возлюбленные были в ужасном состоянии, и разве этого было недостаточно, чтобы сделать акт любви между ними невозможным? По-моему, так считали и остальные присутствующие. Однако несколько минут спустя мы стали свидетелями настоящего чуда, одного из тех невероятных явлений, на которые способна только щедрая Природа, ее мощь восторжествовала над всеми препятствиями, и нашим глазам предстала удивительная картина: неожиданно разъярившийся Дормон совокуплялся со своей возлюбленной. Из них двоих приходилось держать только ее – она стонала от боли и унижения, и эта боль и это унижение преграждали путь к удовольствию; мы испробовали все возможные варианты, мы подступали к ней и так и эдак: возбуждали, бранили, ласкали ее – ничего не помогало, душа ее оставалась нам недоступна и пребывала в скорби, и мы ничего от нее не добились, кроме глухих стонов и рыданий.
– А знаете, в таком виде она мне больше нравится, – заметил Сен-Фон, – меня не особенно трогают знаки удовольствия на лице женщины. Они как-то двусмысленны и неопределенны… Я предпочитаю признаки боли, которые намного выразительнее – и красноречивее.
Между тем появилась кровь: дефлорация завершилась. Клервиль опрокинула Дормона на спину, сверху на него положили Фаустину, подогнув ей колени и нагнув голову так, чтобы лоб ее упирался в его плечо; таким образом прекрасный зад красивой девушки оказался в удобном и живописном положении.
– Очень хорошо, смотрите, чтобы она не вырвалась, – предупредил Сен-Фон одну из своих подручных. – Теперь можно совершить дефлорацию одновременно в обоих местах, и я, разумеется, предпочитаю попку.
Операция завершилась потрясающим успехом, правда, вместо стонов экстаза девушка испускала пронзительные вопли, ибо никогда доселе не проникал в нее столь массивный кол, и, кроме того, все ее существо категорически отвергало саму мысль об удовольствии, о котором обыкновенно мечтают многие распутницы и которое сводит женщину с ума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95