После этого встанешь и с ругательствами выдашь мне две сотни ударов – вначале не очень сильных, а потом все сильнее и сильнее. Это же относится ко всем остальным: вы будете делать это по очереди. Итак, вперед, рабыни!
Одной рукой Клервиль терзала ягодицы девочки, на чьих плечах сидела я, а другой порола меня совсем нешуточным образом; в то же самое время остальные наши помощницы в точности следовали ее указаниям, и великая распутница, спеша насладиться всем, что было в ее распоряжении, поочередно целовала не занятых в данный момент девушек. Исполосовав меня до крови, эта жестокая блудница расцеловала и жадно облизала все следы своей страсти, и, получив назначенное число ударов, велела сменить положение.
На колени встала самая старшая; Клервиль сильно прижалась влагалищем к ее лицу и принялась тереться своими нижними губками и клитором о ее нос, рот, глаза, поминутно исторгая семя на ее лицо. Две девушки – одна справа, вторая слева – нещадно пороли мою подругу, а та, сжимая в каждой руке по связке розог, отыгрывалась на двух других услужливо подставленных задницах; я стояла на плечах нашей коленопреклоненной служанки, и Клервиль, впиваясь губами в мою вагину, испытывала свой полноценный оргазм, который сопровождался сдавленными стонами, конвульсиями и был, пожалуй, самым сладострастным, самым неистовым и продолжительным из всех, что я встречала за всю свою жизнь.
– О Господи, как же это чудесно! Давайте же продолжим! – вскричала она, не успев перевести дыхание. – У меня пошла сперма, поэтому я не могу терять времени. Не останавливайтесь, рабские души: лижите, сосите, порите и ласкайте меня, сколько хватит сил!
Самую старшую положили на кушетку, я уселась на ее лицо, склонилась вперед, и голову мою обхватили сильные бедра Клервиль. Я сосала ее вагину, снизу сосали меня, а самая юная подставляла свои ягодицы поцелуям наставницы, которую третья содомировала искусственным органом; еще одна, самая гибкая из четверых, пальцем массировала клитор Клервиль и одновременно предоставляла в ее распоряжение свои прелести. Таким образом наша распорядительница получала все мыслимые удовольствия сразу: наслаждалась красивейшим задом одной из участниц, вторая лизала ее влагалище, третья содомировала ее, четвертая ласкала клитор.
Через несколько минут, прошедших в безумных ласках, она обратилась ко мне: – Знаешь, Жюльетта, я возбуждена до крайности, мне необходима хорошая встряска, и верное средство для этого – самые грязные и отвратительные ругательства, какие вы знаете. Вы что, сучки, совсем оглохли?
Тут случилась неловкая заминка, так как мои девушки, взятые из самых добропорядочных семейств и занимавшиеся распутством только в моем обществе, просто-напросто не знали тех эвфемизмов, которые могли усладить слух Клервиль; тем не менее они сделали отчаянную и, конечно, неудачную попытку, и мне пришлось прийти им на помощь: я принялась осыпать градом оскорблений Всевышнего, в чье существование либертина верила не более, чем я. Поскольку язык мой переключился на другой род деятельности, служанка, которая ласкала до этого Клервиль, заменила меня и стала лизать ей влагалище, я же сосредоточилась на богохульстве и покрыла каждого из христианской троицы таким отборным матом, какого они не слышали за всю свою жизнь. Лесбиянка беспрерывно постанывала, громко вздыхала, однако извержение все не наступало, поэтому снова пришлось менять позы. Я не видела более величественного, более прекрасного и возбуждающего зрелища, нежели эта необыкновенная женщина в заключительной стадии ритуала, и пожелай художник изобразить богиню сладострастной любви, лучше модели он бы не нашел: она обхватила руками мою шею, крепко прижалась к моей груди и четверть часа сосала мне язык, заставив девушек целовать себе ягодицы, сплошь покрытые ярко-красными следами порки и составлявшие восхитительный контраст с алебастровой белизной остального тела.
– Клянусь трижды великим божеством содомитов и лесбиянок, – бормотала она, дрожа все сильнее, – мое влагалище клокочет как разъяренный вулкан, Жюльетта, в таком состоянии я способна на все, нет на свете такого преступления, которое я не могла бы совершить прямо сейчас, не сходя с места. Ах, любовь моя, шлюха моя ненаглядная, любимая моя наперсница, я безумно люблю тебя и в твоих объятиях хотела бы провести остаток жизни… Ах, Жюльетта, признайся, что нет ничего приятнее в злодействе, чем безнаказанность, деньги и хорошее здоровье. Я прошу тебя: придумай что-нибудь неслыханное, что-нибудь чудовищное и мерзкое…
Я еще раньше заметила, что особенно сильно возбуждает ее самая юная из служанок и шепотом спросила:
– Вы не хотели бы замучить ее до смерти?
– Нет, – прошептала она в ответ, – это мне не подходит: я не имею ничего против того, чтобы всласть поиздеваться над женщиной, но убить ее… Словом, я предпочла бы мужчину. Только мужчины вдохновляют меня на настоящую жестокость, я хочу мстить им за все, что они с нами делают, пользуясь правом сильного. Ты не представляешь, с какой радостью я убила бы самца, любого самца… Боже мой, с каким восторгом я бы его пытала; я нашла бы медленный, верный и мучительнейший способ умертвить его. Ты в свое время сама узнаешь это наслаждение, а пока, увы, у тебя в доме нет мужчин, поэтому давай закончим наш вечер обычными упражнениями похоти, раз уж нет возможности завершить его настоящим злодейством.
В конце концов изощренное распутство истощило ее в тот вечер: она искупалась в ванной, наполненной розовой водой, высушилась, побрызгала на себя духами и завернулась в прозрачный, открытый во многих местах халат, после чего мы сели ужинать.
Клервиль была настолько же неподражаема за столом, как и в постели, настолько же требовательна и оригинальна в еде, как и в наслаждениях плоти; она питалась только мясом птиц бойцовых пород, которое следовало очистить от костей и затем подать в различных причудливых формах; пила она обыкновенно подслащенную воду, в которую, независимо от времени года, добавлялся лед, и в каждый бокал этого напитка она капала двадцать капель лимонной эсенции и вливала две чайных ложки экстракта цветов апельсина; она никогда не прикасалась к вину, но потребляла большое количество кофе и ликеров; ела она чрезвычайно много и из более, чем пятидесяти стоявших на столе блюд не пропускала ни одного. Заранее предупрежденная о ее вкусах, я лозаботилась о том, чтобы угодить всем ее желаниям. Эта очаровательная дама, привыкшая – всегда и всюду, где и когда это возможно – не отступать от своих правил и привычек, рекомендовала мне их с такой доброжелательной настойчивостью, что я также полюбила подобную диету, не считая, однако, ее воздержания что касается вина: я до сих пор имею такую слабость и, без сомнения, сохраню ее до конца своих дней.
За ужином я призналась подруге, что меня восхищает и изумляет ее либертинаж.
– Ты не все еще видела, – скромно отвечала она, – это лишь малая толика того, чем я обыкновенно занимаюсь во время оргий. Я очень хочу как-нибудь вместе с тобой насладиться по-настоящему; хочу, чтобы тебя приняли в клуб, в котором состою сама и члены которого отличаются чудовищным бесстыдством и распутством. На собрания женатый мужчина приводит свою жену, брат – сестру, отец – дочь, холостяк – своего приятеля, молодой человек – свою возлюбленную; мы собираемся в большой зале, где каждый получает удовольствие сообразно своим вкусам и подчиняется только собственным желаниям и своему воображению. Чем раскованнее ведет себя человек, чем неординарнее его поступки, тем большим уважением он пользуется среди нас, а тем, кто наиболее отличился в сластолюбии или придумал новые средства и способы получать удовольствия, мы выдаем призы.
– О, моя прелесть, – воодушевилась я, заключая Клервиль в объятия, – как возбуждает меня ваш рассказ и как я буду счастлива оказаться в вашем обществе!
– А ты уверена, что тебя примут? – лукаво прищурилась Клервиль. – Кандидаты у нас проходят самые серьезные испытания.
– Неужели вы сомневаетесь в моих способностях и в моей решимости? Неужели вы считаете меня недостойной, зная, чем я занималась, не моргнув глазом, в компании Нуарсея и Сен-Фона?
– Это верно, – согласилась она, – в тебе совершенно нет стыда, а это самое главное. В конце концов твои шансы не так уж и малы. – Затем ее голос зазвенел от воодушевления. – Видишь ли, Жюльетта, очень редко человек находит взаимопонимание или получает взаимное удовольствие с тем, с кем он связан брачными и прочими родственными узами, и, как правило, брак оборачивается отвращением и отчаянием, а чтобы избежать этого, чтобы сокрушить эти мерзкие общественные условности, которые заточают несчастных супругов в пожизненную тюрьму брака, необходимо, чтобы все мужчины и все женщины, без исключения, вступали в подобные клубы. Сотни мужей вместе со своими женами, сотни отцов со своими дочерьми получают у нас все, чего им недостает в обыденной жизни. Допустим, уступая своего супруга другой женщине, я даю ей то, чего не в состоянии дать ей собственный супруг, а от ее благоверного получаю наслаждения, недоступные мне в моей брачной постели. Обмены эти множатся до бесконечности, и таким образом за один вечер женщина может наслаждаться сотней мужчин, а мужчина – сотней женщин; такие праздники плоти закаляют и выявляют характер человека, помогают ему познать самого себя; там царит полнейшая свобода нравов, вкусов и фантазии: мужчина, питающий отвращение к женщинам, развлекается со своими приятелями, женщина, которую привлекают представительницы собственного пола, свободно отдается своим наклонностям; никаких рамок, никаких помех, никакого стыда и скромности – только желание вкусить как можно больше самых разных наслаждений. При этом индивидуальные интересы совпадают с интересами общими, слов'ом, абсолютная и полная гармония. Наш клуб существует пятнадцать лет, и за все это время я не встречала там ни одной недовольной физиономии. Наши отношения исключают ревность и страх измены, а эти чувства – самые коварные враги человеческого счастья, даже одна лишь эта причина возвышает наш клуб над унылыми супружескими союзами, где муж и жена, скрывающие свою личную жизнь друг от друга, обречены либо на пожизненное несчастье, либо на горькие сожаления, ибо часто брак можно разорвать только ценой бесчестья для обоих. Я уверена, что наш пример вдохновит, в конце концов, все человечество, хотя знаю, что на этом пути стоят многие предрассудки, но предрассудок недолговечен, если ему противостоит истинно философский ум. Я вступила в этот клуб в первый же год своего замужества, когда мне было шестнадцать. Признаться, вначале я краснела от стыда при мысли о том, что мне придется появиться обнаженной перед множеством мужчин и женщин, однако за три дня пообвыклась и стала чувствовать себя как рыба в воде. Меня вдохновил пример других, и без ложной скромности скажу, что на четвертый день, увидев, как все вокруг меня вдохновенно и изобретательно погружаются в грязь и бесстыдство, я со всем жаром юной души бросилась в эту пучину и скоро превзошла всех остальных как в смысле теории, так и практики.
Рассказ об этой необыкновенной конгрегации произвел на меня такое действие, что я решила не оставлять Клервилъ в покое до тех пор, пока она не поклянется помочь моему вступлению в ее клуб. Клятва ее была скреплена новыми извержениями спермы, которую мы обе сбросили в изрядном количестве на глазах троих здоровенных лакеев: они держали в руках канделябры с горящими свечами, пока мы страстно ласкали друг друга, и хотя это зрелище невероятно возбуждало их, Клервиль строго-настрого запретила им даже шелохнуться.
– Вот тебе еще один пример, – сказала она, – того, как человек привыкает к цинизму, и чтобы попасть в наш клуб, тебе придется доказать делом, что такая привычка у тебя есть.
Мы расстались, очарованные друг другом, пообещав встретиться снова при первой же возможности.
Нуарсею не терпелось узнать, как продвигаются мои отношения с мадам де Клервиль, и я в самых восторженных выражениях рассказала ему обо всем. Он захотел пикантных подробностей и получил их, затем, так же, как и Клервиль, попенял мне за то, что я держу недостаточно женщин у себя в доме. На следующий день я наняла еще восьмерых; теперь мой сераль состоял из двенадцати красивейших в Париже девушек, и каждый месяц я меняла их на дюжину свежих.
Я поинтересовалась, посещает ли Нуарсей клуб, о котором говорила Клервиль.
– В те времена, когда мужчины составляли большинство, – ответил он, – я не пропускал ни одного собрания, но теперь там всем заправляют представительницы слабого пола, чьей власти я не признаю. Сен-Фон того же мнения и вскоре после меня также вышел ^ из клуба. Но это ничего не значит, – продолжал Нуарсей, – если подобные забавы тебя интересуют, и если Клервиль находит в них удовольствие, я не вижу причин, почему бы и тебе не присоединиться к ним: любой порок имеет ценность, только добродетель смертельно скучна. На этих сборищах ты досыта утолишь свои страсти, и тебе хорошенько прочистят все трубы, поэтому в этом нет ничего плохого, и я тебе советую как можно скорее пройти вступительные испытания.
Он спросил, рассказала ли моя новая подруга о всех своих приключениях, я отрицательно покачала головой, и Нуарсей, улыбнувшись, заметил:
– Хотя у тебя и философский склад ума, и факт этот не мог остаться для нее незамеченным, она, очевидно, просто не захотела тебя шокировать. Ведь Клервиль – образец сластолюбии, жестокости, разврата и атеизма; она погрязла в чудовищной грязи и мерзости, только общественное положение и громадное богатство спасают ее от эшафота, которого она заслуживает многократно: сложи вместе ее ежедневные поступки, помножь их на число дней в месяце, и ты получишь потрясающую сумму; выходит, если даже вешать Клервиль каждый день, такое наказание не будет чрезмерно суровым. Сен-Фон очень высокого мнения о ней и тем не менее, насколько мне известно, предпочитает тебя по многим причинам, поэтому, Жюльетта, продолжай в том же духе и постарайся оправдать доверие того, кто может сделать тебя безмерно счастливой или глубоко несчастной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95