– Мой повелитель, – ответила я, – с нижайшей благодарностью я принимаю ваше предложение, но должна сказать, потому что не хочу скрывать это, что я влюблена в Нуарсея, и мне не доставляет радости мысль о том, чтобы потерять его.
– Вы не потеряете меня, дитя мое, мы часто будем видеться. – так ответил мне ближайший друг Сен-Фона и будущий его зять, – лучшие часы нашей жизни мы будем проводить вместе.
– Пусть будет так, – сказала я, – в таком случае у меня нет причин для отказа.
Молодым педерастам и проституткам дали ясно понять, какие последствия будет иметь малейшая несдержанность и неосторожность с их стороны, и, все еще находясь под большим впечатлением от случившегося, они поклялись забыть об этом; останки мадам де Нуарсей закопали в саду, и мы распростились друг с другом.
Непредвиденным обстоятельством оказалась задержка с женитьбой Нуарсея, а также с исполнением плана министра: когда я на следующий день, с утра, пришла к нему, его не было дома.
Король, который необычайно жаловал Сен-Фона и всецело доверял ему, в то же утро призвал его к себе и поручил секретную миссию; Сен-Фон незамедлительно выехал из города, а по возвращении ему была пожалована «голубая лента» и годовая рента в сто тысяч луидоров.
Воистину, подумала я, узнав об этих милостях, судьба вознаграждает злодея; насколько глуп тот, кто, будучи вдохновлен подобными примерами, не бросается с головой в омут преступлений, не имеющих ни границ, ни пределов.
В письмах, которые получил Нуарсей от министра в его отсутствие, мне предписывалось найти новое жилище и благодарить его. Поэтому, как только я вступила в управление необходимым капиталом, я сняла роскошный особняк на улице Фобур-Сен-Оноре, купила четыре лошади, две прелестные кареты, наняла трех лакеев, статных и очень смазливых, нашла повара, двух судомоек, дворецкого, секретаря, горничных, парикмахера, двух швейцаров и пару кучеров; кроме того, приобрела целую кучу красивой мебели, и в тот день, когда министр вернулся в Париж, я переехала в новый дом. Мне только что исполнилось семнадцать, и судя по взглядам, которые обращали на меня мужчины, я могла считать себя одной из прекраснейших женщин в столице; фигурой я напоминала богиню любви, а искусство косметики подчеркивало мою естественную красоту. Содержание моих гардеробов стоило более ста тысяч франков, сотню тысяч стоили драгоценности и алмазы, которые я носила. Всюду, где я ни появлялась, передо мной широко распахивались все двери, а в тот день слуги министра особенно низко кланялись мне. Он был один и ожидал меня. Я начала с того, что заговорила о знаках королевского расположения, которыми его осыпали, и поздравления мои были самыми искренними; я захотела поцеловать ему руку, он подал ее, напомнив, что для этого я должна опуститься на колени; хорошо знакомая с его непомерным тщеславием и жестокостью, я подчинилась и сделала так, как он хотел: куртизанки, как и придворные, приобретают право попирать всех прочих благодаря самой низкой лести и приниженности.
– Мадам, – начал он, – вы видите меня в час моей славы, король оказал мне величайшую милость и, смею думать, воздал мне по заслугам; положение мое никогда не было таким прочным, а состояние таким огромным. Я позволю и вам вкусить малую толику великодушия Его Величества потому лишь, что мы с вами вместе совершили кое-какие славные дела, и я надеюсь, что могу положиться на вас. Прежде чем мы перейдем к деталям, взгляните на эти два ключа, мадам. Первый открывает подвал, где хранится золото, которое будет вашим, если вы будете верно служить мне; другой – от Бастилии, где есть свободная камера, которая также будет вашей на всю жизнь, если вы – не приведи Господи! – окажетесь болтливой или непослушной.
Перед лицом такого выбора – пожизненное заключение или блестящее будущее – я, естественно, ни секунды не колебалась. И сказала, что отныне буду ему покорной рабыней и что он должен отбросить все сомнения насчет моей верности.
– У вас будут две главные обязанности, мадам: присядьте и выслушайте меня внимательно. – – Без всякой задней мысли я засобиралась опуститься в кресло, когда Сен-Фон молча указал мне на простой стул с прямой спинкой, потом жестом остановил поток моих бессвязных извинений и продолжая так: – Пост, который я занимаю и на котором намереваюсь оставаться очень долго, поскольку он мне нравится, обязывает меня искать все новые и новые жертвы; в этой шкатулке различные яды, и вы будете пользоваться ими согласно полученным от меня инструкциям. Для тех, кто осмелится открыто и активно противоречить моим планам, вы должны выбрать самые жестокие и мучительные – вот, глядите: они так и помечены; самые быстродействующие предназначены для тех, кто просто не нравится мне самим фактом своего существования и на кого я не хочу терять времени; а вот эти, на которых написано «замедленное действие», – для тех, кого мне придется отправить в другой мир не спеша: либо по политическим причинам, либо с тем, чтобы не бросить на себя и тени подозрения. В каждом отдельном случае мы будем поступать по-разному: отравление будет иметь место либо здесь, в Париже, в вашем или в моем доме, либо в провинции, а возможно даже за границей.
Теперь перейдем ко второй вашей обязанности, которая, по всей вероятности, приятнее первой и в то же время намного выгоднее. Поскольку у меня очень богатое воображение, обычные повседневные удовольствия больше ничего для меня не значат. Природа одарила меня огненным темпераментом, исключительно жестокими наклонностями, поэтому речь идет о том, чтобы регулярно удовлетворять их, и я буду делать это в вашем особняке или в доме Нуарсея, или у кого-нибудь из моих немногих друзей дважды в неделю, и на каждом рауте непременно и обязательно должно быть минимум три жертвы. Итого в год, если мы исключим время на путешествия – иногда вы тоже будете сопровождать меня, – получится, если не ошибаюсь, приблизительно две сотни шлюх, и доставлять их будет только вашей заботой; однако эти жертвы должны удовлетворять определенным требованиям. Во-первых, Жюльетта, с самой уродливой из всех следует обращаться с таким же почтением, каким пользуетесь вы сами; каждая должна быть не моложе девяти и– не старше шестнадцати лет; каждая должна быть девственницей, из хорошей семьи, желательно с титулом, и уж во всяком случае богатой.
– И вы хотите сказать, мой господин и повелитель, что уничтожите столько невинных?
– Конечно, сударыня. Убийство – самое сладострастное из моих удовольствий, моя любовь к кровавым ритуалам безгранична, самая большая моя страсть – проливать кровь, и чтобы удовлетворить ее, я не церемонюсь и плачу любую цену. Таков мой главнейший принцип.
Я видела, что Сен-Фон ждет моего ответа, и сказала:
– Знаете, мой господин, то, что вы узнали обо мне и о моем характере, мне кажется, служит достаточным доказательством, что я вас не разочарую; гарантия тому – мой собственный интерес и мои вкусы. Природа вложила в меня те же самые страсти, которыми одарила вас, мы с вами мыслим одинаково, и тот, кто разделяет ваши взгляды, обязательно будет служить вам намного лучше, нежели тот, кто повинуется вам из желания польстить, а не ради себя самого: дружеские связи и общие интересы – вот, по-моему, идеальные узы, которые связывают мужчину и женщину, тем более, такую как я.
– Что до дружеских связей, Жюльетта, лучше о них и не вспоминать, – очень резко проговорил министр. – Я считаю это чувство таким же пустым, таким же призрачным, как и любовь. Фальшиво все, что исходит из сердца, со своей стороны я верю лишь в ощущения, верю только в плотские привычки… в поиск самовыражения, в возвеличение своего «эго», в свой собственный интерес. Собственный интерес – это единственное из возможных человеческих отношений, в которое я верю больше всего, поэтому-то соглашение, которое я собираюсь с вами заключить, должно быть для вас исключительно выгодным. Вкусы формируются уже после, как оболочка на костяке эгоистического интереса, – все это так, но вкусы – это фикция: с годами они меняются, иногда случается, что человек перестает следовать им, но никогда он не оставит свой интерес. Ну, а теперь давайте подытожим ваше скромное состояние, мадам. Нуарсей обеспечил вам годовую ренту в десять тысяч ливров, еще три тысячи вы получили от меня и двенадцать у вас было, значит, это будет двадцать пять, и вот вам еще двадцать пять. Так что мы имеем? Пятьдесят? Пятьдесят.
Министр не без удовольствия смотрел, как я простерлась перед ним ниц, и когда я выразила ему самую нижайшую благодарность, он велел мне сесть и внимательно выслушать его.
– Я, так же как и вы, Жюльетта, отлично понимаю, что с такими скудными средствами нечего и думать о том, чтобы оплатить два приличных ужина в неделю, тем более – нечего мечтать о том, чтобы содержать дом, который я приказал вам снять; следовательно, я дам вам миллион на расходы, только имейте в виду, что эти ужины должны быть не сравнимы ни с чем по роскоши; там должны подаваться самые изысканные блюда, редчайшие вина, экзотические фрукты и дичь, и вся эта роскошь должна дополняться громадным количеством: даже если ужин будет рассчитан на нас двоих, пятьдесят блюд – это, конечно же, будет слишком мало. За жертв вы будете получать поштучно, по двадцать тысяч, и это не так уж и много, учитывая требования, которым они должны удовлетворять. Прибавьте к этому еще тридцать тысяч франков премии за каждую высокопоставленную особу, которую вы уничтожите собственноручно, а их будет, если считать грубо, человек пятьдесят каждый год, то есть данная статья принесет вам полторы тысячи, к которым я добавлю двадцать тысяч ежемесячно на жалованье прислуге. Если я не ошибся в подсчетах, мадам, всего получается в год шесть миллионов семьсот девяносто тысяч, прибросим еще двести десять тысяч на карманные расходы и прочие забавы и безделушки и округлим до семи миллионов, из которых вы можете оставить себе пятьдесят тысяч в соответствии с нашим договором. Что вы на это скажете, Жюльетта?
Подавив в себе небывалое и радостное волнение, а более всего – обуявшую меня алчность, я некоторое время молчала, покусывая губы и делая вид глубокого раздумья, потом осмелилась и обратила внимание министра на некоторые факты, а именно: обязанности, которые он на меня возлагает, столь же обременительны, сколь велики деньги, которыми я буду располагать, и мне бы очень хотелось, чтобы он никогда и ни в чем не имел разочарования; но мне кажется вполне возможным и даже вероятным, что огромные расходы, которые у меня будут, намного превысят имеющиеся в моем распоряжении средства и что, помимо всего прочего…
– Можете не продолжать, – прервал меня министр, – я прекрасно понял ваши иносказания, и вы убедили меня, что постоянно имеете в виду свой собственный интерес. А это как раз то, что мне надо, Жюльетта, ибо теперь я знаю, что служба ваша будет безупречна. Ни о чем не беспокойтесь, мадам, у вас будет десять миллионов в год, ведь нам не пристало скаредничать. Безнадежным дураком я считаю того государственного мужа, кто не пользуется казной государства для своих удовольствий: какое нам дело до того, что чернь голодает, что народ раздет и разут, если тем самым мы утоляем наши страсти? Моя же страсть требует безудержных расходов, и если бы я знал, что в жилах людей течет золото, я бы им всем, не задумываясь, выпустил кровь.
– Вы удивительный человек, – восхищенно проговорила я, – и ваша философия будоражит мое сердце. В минуту казни вы обнаружили во мне себялюбие, и, поверьте, что именно им питаются мои вкусы и что мое рвение на вашей службе будет в тысячу раз больше обязано любовью моей к подобным удовольствиям, нежели любой другой причиной.
– Я видел вас в деле, – заметил Сен-Фон, – и весьма доволен вашим поведением. Вы утолили мои страсти, а сердце человеческое не может породить ничего сладостнее, чем страсти. Человек, который может сказать: «Во мне нет предрассудков, я преодолел их все; мое влияние делает законным любой мой поступок, потому что у меня есть все средства для совершения любого преступления», – так вот, Жюльетта, такой человек – счастливейший из смертных. Вспомните, мадам, об индульгенциях, которые обещал вам в прошлый раз Дальбер. Вот бумаги, я получил их сегодня утром; это я затребовал их от королевского судьи, а не Дальбер, чья забывчивость вполне естественна при его положении.
От такого обилия свалившегося на меня неожиданного счастья, от открывшихся передо мной перспектив, я была настолько ошеломлена, что не могла вымолвить ни слова. Сен-Фон вывел меня из транса, притянув к себе.
– Не пора ли нам начинать, Жюльетта? Он поцеловал меня, обнял за талию и без лишних церемоний вставил палец в мой задний проход.
– Повелитель, мне понадобится по крайней мере три недели, чтобы все подготовить.
– Ну что ж, три так три. Сегодня первое число, Жюльетта. В семь часов двадцать второго я ужинаю в твоей резиденции.
– Есть еще кое-что, мой господин. Вы соизволили сообщить мне о своих вкусах, и я хотела бы сказать вам о моих. Вам уже известно мое пристрастие к преступлениям, на которые я готова ради вас и вместе с вами; этот документ позволяет мне воровать для собственного удовольствия, но я прошу вас дать мне средства и права расправиться с любым врагом.
– Пойдемте со мной, – кивнул мне Сен-Фон. Мы зашли в кабинет одного, очевидно, очень важного чиновника, и министр заявил ему:
– Сударь, посмотрите внимательно на эту молодую даму, запомните ее. Я вам приказываю подписывать и выдавать ей, по первому ее требованию, столько «lettres de cachet», сколько ей понадобится и когда понадобится, и указать в них то место заключения, которое она захочет.
– Вот теперь у вас есть все средства, – сказал мне министр, когда мы вернулись. – Теперь покажите, на что вы способны. Жгите, топчите, режьте – вся Франция у ваших ног; какое бы преступление вы ни совершили, как бы чудовищно оно ни было, не бойтесь ничего – я дал слово, что безнаказанность вам гарантирована, и моего слова вполне достаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95