– Надеюсь, ваша светлость доволен моей распорядительницей?
– Я в восторге, – ответил старик, и я видела, что голова его шла кругом от обилия еды и питья, а язык уже начинал заплетаться. – В самом деле, Сен-Фон, я завидую вам, что у вас есть такая дивная Дюльетта: я никогда не встречал более роскошного зада.
– Я тоже, – кивнул министр, – но, по-моему, пора оставить эту тему и заняться телесами наших фурий, которые, если не ошибаюсь, тоже великолепно сложены.
При этих его словах все три богини – три самые прекрасные девушки, каких смогли раздобыть мои люди, обшарившие весь Париж, – немедленно обнажили свою заднюю часть, подставив ее в распоряжение гостей, которые долго целовали, облизывали и вгрызались в юные тела с огромным удовольствием и насладились вволю.
– Дорогой мой Сен-Фон, – предложил принц, – а что если эти фурии устроят нам самим порку?
– Розовыми ветками, – добавил Сен-Фон. Наши гости спустили штаны, и обе задницы были жестоко выпороты гирляндами цветов и прутьями, изображавшими змей.
– Очень возбуждающее средство, – заметил Сен-Фон, снова усаживаясь за стол, и показал нам свой торчащий, как башня, инструмент. – А вы, мой принц, возбудились хоть немного?
– Еще нет, – ответил несчастный старец удрученным голосом. – Мне нужны более мощные средства; как только начинается разгул, меня опьяняют жестокости, беспрерывно следующие одна за другой. Я люблю, когда всех окружающих насилуют и терзают ради моего удовольствия, и я сам люблю терзать их…
– Так вы бесчеловечны, мой принц?
– Я ненавижу людей.
– Не сомневаюсь в этом, – продолжал Сен-Фон, – потому что в любое время дня и ночи меня также воспламеняет неодолимое желание или же во мне зреет черная мысль нанести вред людям, ибо нет на свете созданий, более отвратительных. Когда человек силен, он очень опасен, и ни один тигр в джунглях не сравнится с ним в жестокости. А если он слаб, тщедушен, несчастен? Тогда он просто-напросто низок, ничтожен и отвратителен – и внутри и снаружи! Сколько раз я краснел от стыда за то, что родился среди подобных существ. Утешает меня только то, что Природа дала им меньше, чем мне, и что она каждодневно уничтожает их, поэтому я желаю иметь как можно больше средств и возможностей способствовать их уничтожению. Я бы, будь моя воля, стер их всех с лица земли.
– Однако при всем своем превосходстве, – вмешалась я, – вы ведь также принадлежите к роду человеческому. Хотя нет! Когда человек мало похож на остальных, на все стадо, когда он повелевает им, он не может быть той же породы.
– Знаете, – сказал Сен-Фон, – она совершенно права. Мы являемся богами, и нам должно воздаваться то же, что и им: разве не мы диктуем законы и высказываем желания, которые выполняются без промедления? Разве не очевидно, что среди людей, вернее, над людьми, есть порода, которая намного выше всех прочих, та, которую древние поэты называли божествами?
– Что до меня, я не Геркулес, совсем не Геркулес, – заявил принц, – я скорее хотел бы быть Плутоном, ибо мне больше всего нравится подвергать смертным жутким мукам в аду.
– А я хотел бы уподобиться ящику Пандоры, из которого обильно сыплются болезни, косящие людей налево и направо.
В этот момент послышались стоны, их испускали три прикованных цепями жертвы, которых начали мучать фурии.
– Развяжите их, – приказал Сен-Фон, – и давайте сюда.
Их развязали и подвели к моим гостям; ни одно существо женского рода не могло бы соперничать с ними в красоте и грации, и я воздержусь описывать то, что делали с ними два негодяя.
– Жюльетта, – промолвил возбужденный министр, – вы самое очаровательное и способное создание, у вас все признаки гениальности, и вы заслуживаете награды… Щите к нам и будем вместе топтать эти цветы; пойдемте в сад и предадимся тому, что диктует нам наше воображение. У вас здесь есть укромные места?
– Сколько угодно, весь сад будет сценой для ваших безумств.
– Превосходно. А дорожки не освещены?
– Нет, повелитель, темнота вдохновляет на преступления, и вы будете наслаждаться самыми ужасными. Пойдемте, принц, в эти мрачные лабиринты и примем вызов нашего злодейского воображения.
Мы все – оба распутника, я и трое жертвенных агнцев – вышли из беседки. Войдя в темную аллею с изгородью, Сен-Фон воскликнул, что он не двинется дальше, пока не совершит совокупления, и, схватив самую младшую из девочек, злодей лишил ее .девственности и спереди и сзади прежде чем присоединиться к нам минут десять спустя. Во время его отсутствия я пыталась возбудить старого принца, но без успеха. Казалось, никакая сила не может поднять его орган.
– Так вы не собираетесь совокупляться? – крикнул из кустов Сен-Фон, тиская вторую девочку.
– Нет, нет, продолжайте дефлорацию, – ответил старый аристократ. – Я ограничусь их страданиями. Как только вы пропустите их через себя, передавайте одну за другой мне.
Он ухватил своими клешнями первую девочку и принялся терзать ее самым немилосердным образом, а я в это время усиленно сосала его. Между тем Сен-Фон покончил с невинностью второй и в том же состоянии, что и первую, передал ее в руки принца, потом взялся за четырнадцатилетнюю.
– Вы представить себе не можете, как мне нравится сно-шаться в темноте, – с чувством сказал министр. – Ночные тени – лучшие союзники для преступления, к тому же ночь во многом облегчает его.
Сен-Фон, который до сих пор все еще не испытал оргазма, теперь разрядился в зад старшей девочки, потом они с принцем обсудили дальнейшие действия. Было решено, что Сен-Фон оставит себе ту, которая только что выдавила из него семя, а двух других отдаст принцу, и этот злодей, вооружившись всем необходимым для пыток, воодушевляясь все сильнее, увел своих закованных в цепи жертв. Я сопровождала моего любовника и старшую девочку, которой предстояло умереть от его руки. Когда мы отошли на приличное расстояние, я рассказала ему о краже; «мы оба от души посмеялись, и он заверил меня, что по своему обыкновению, прежде чем явиться на наш званый вечер, принц посетил публичный дом с тем, чтобы соответствующим образом настроиться, и что нет ничего легче, чем убедить его в краже драгоценностей и денег в том самом месте.
– Я думала, что он ваш друг.
– У меня нет друзей, – ответил министр, – мне выгодны отношения с этим человеком, пока он находится в фаворе у короля, но как только ситуация переменится, и он попадет в немилость, я первым отшвырну его в сторону. Он разгадал мои мысли, дал мне понять, что относится ко мне точно так же, и предложил сотрудничать. Я согласился, и на этом держится наша с ним связь. А в чем дело, Жюльетта, вам не понравился этот человек?
– Я нашла его невыносимым.
– Честное благородное слово, если бы не политические соображения, я бы с удовольствием отдал его на вашу милость. Тем не менее мы, наверное, сумеем устроить его падение. Вы настолько полюбились мне, дорогая, что нет ничего на свете, чего бы я не сделал для вас.
– Но вы же говорили, что имеете перед ним какие-то обязательства?
– Кое-какие есть.
– Тогда как же, в свете ваших принципов, вы терпите такое положение?
– Предоставьте это мне, Жюльетта. – Затем Сен-Фон переменил тему и снова выразил свое восхищение тем, как я подготовила нынешний вечер. – Вы женщина с безупречным вкусом и бесконечной мудрости; чем лучше я вас узнаю, тем больше убеждаюсь, что не должен расставаться с вами.
И потом впервые он обратился ко мне фамильярно, на «ты», и с торжественным видом разрешил мне, оказав тем самым великую милость, обращаться к нему точно так же.
– Я буду всю жизнь служить тебе, Сен-Фон, если таково твое желание, – ответила я. – Мне известны твои вкусы, я буду удовлетворять их и, если ты хочешь сильнее привязать меня к себе, постарайся угождать моим желаниям.
– Поцелуи меня, небесное создание, а завтра утром тебе выдадут сто тысяч франков, так что решай сама, знаю ли я желания твоего сердца!
В этот момент к нам подошла старая женщина, просившая подаяние.
– Это еще что такое? – удивился Сен-Фон. – Кто пустил сюда эту шваль? – Он с изумлением уставился на меня, заметил на моих губах улыбку и сразу догадался.
– Прелестно, прелестно, – тихо пробормотал он. – Ну и что же тебе надобно? – повернулся он к нищенке.
– Увы, мой господин, я прошу милостыню, – ответила она. – Может, вы соблаговолите взглянуть на мою нищету?
Она взяла министра за руку и завела в маленькую хижину, освещенную тусклой, свешивающейся с потолка коптящей лампой, где на почерневшей от сырости соломе лежали двое детишек – мальчик и девочка – не старше восьми-десяти лет, оба голенькие.
– Посмотрите на эту несчастную семью, – обратилась к нам нищенка. – Вот уже три дня у меня нет для них ни крошки хлеба. Вы очень богатый человек, так будьте же милостивы и помогите несчастным обездоленным детям. Я вас не знаю, сударь, но, может, вы знакомы с господином Сен-Фоном?
– Да, – скромно ответил министр.
– Так вот, перед вами его рук дело! Он приказал засадить моего мужа в тюрьму; он лишил нас той малости, что у нас была, и вот в таких условиях мы живем почти целый год.
Самым главным в этой сцене, друзья мои, тем, чем я вправе гордиться, была ее абсолютная подлинность: я заранее, с большим трудом, разыскала этих несчастных жертв несправедливости и алчности Сен-Фона, а теперь представила их ему во плоти, чтобы снова пробудить в нем порочность.
– Ах, негодяй! – воскликнул министр, пристально глядя на жалкую женщину. – Да, я хорошо знаком с ним, клянусь Богом, и вы также с ним познакомитесь: он перед вами… Знаешь, Жюльетта, ты прекрасно устроила эту встречу, у меня просто нет слов… Ну и на что ты жалуешься? Я отправил твоего мужа в тюрьму, а он ни в чем не виновен? Это правда. Но это еще не все: твоего мужа больше не существует. До сегодняшнего дня ты от меня скрывалась, а теперь отправишься вслед за ним.
– Что мы вам сделали, господин?
– То, что жили со мной по соседству и имели маленькое поместье,' которое не захотели продать мне. Но теперь оно мое: я вас разорил и завладел им. И вот ты просишь у меня милостыню. Неужели ты считаешь, что я огорчусь, если ты сдохнешь с голоду?
– Но ради этих бедных детей…
– Во Франции таких слишком много – около десяти миллионов, и прополоть сад божий – значит оказать обществу большую услугу, – он, прищурившись, посмотрел на детей, пнул ногой сначала одного, потом другого. – Впрочем, не такой уж плохой материал. Зачем ему пропадать зря?
При этом член его отвердел невероятно от всего увиденного; содомит нагнулся, схватил за плечи мальчика и с ходу овладел им; следующей стала девочка, и с ней было проделано то же самое. Потом он возбужденно закричал:
– А ты, старая стерва, покажи-ка мне свой сморщенный зад, я хочу увидеть твои дряхлые ягодицы, чтобы кончить!
Старая женщина зарыдала еще сильнее и стала отбиваться, так что мне пришлось помочь Сен-Фону. Осыпав жалкое тело грязной бранью и ударами, распутник вонзил в него свой инструмент, и все время, пока насиловал мать, он яростно пинал ногами ее отпрысков, буквально втаптывая их в грязную солому, а в момент кульминации одновременно с семенем разрядил свой пистолет в ее голову. И мы удалились из этого прибежища несчастий, волоча за собой четырнадцатилетнюю девочку, чьи ягодицы только что жадно целовал Сен-Фон во время всей этой процедуры.
– Итак, сударь, – сказала я, когда мы шли дальше, – с этого момента поместье этой семьи полностью принадлежит вам, и вы можете делать с ним, что хотите. Эта жалкая женщина обивала пороги адвокатов и чиновников, ее мольбы были уже услышаны, и затевалось крупное дело; по правде говоря, у вас могли быть серьезные неприятности, то есть вам грозила опасность с ее стороны. Поэтому я разыскала ее, приютила здесь и подкармливала, и вот теперь вы от нее избавились.
Сен-Фон пришел в неописуемый в'осторг и дрожащим от возбуждения голосом повторял:
– Ах, как это сладостно – творить зло! Какие сладострастные чувства оно вызывает! Ты не можешь представить себе, Жюльетта, как дрожат, будто наэлектризованные, все фибры моей души от этого поступка, который я совершил с твоей помощью,.. Ангел мой, небесное создание, мое единственное божество, скажи мне: чем могу я отблагодарить тебя?
– Я знаю, что вам нравятся люди, жаждущие денег, поэтому я прошу вас увеличить обещанную сумму.
– Кажется, речь шла о ста тысячах?
– Да.
– Ты получишь в два раза больше, милая Жюльетта. Но постой, что там еще такое? – И министр застыл на месте при виде двух мужчин в масках и с пистолетами в руках, которые неожиданно выросли перед нами. – Эй, господа! Что вам угодно?
– Сейчас увидишь, – процедил один из них и быстро и ловко привязал Сен-Фона к дереву. Другой так же ловко спустил с него панталоны.
– Что вы собираетесь делать?
– Преподать тебе урок, – ответил первый, взмахнув сплетенной из ремней плетью и с оттягом опустив ее на министерскую задницу. – Проучить тебя за то, что ты сделал с этими бедными людьми.
После трех или четырех сотен ударов, которые привели главным образом к тому, что истощенный орган Сен-Фона вновь взметнулся вверх, второй нападавший усилил экстаз моего любовника, введя в его анус гигантский член; совершив бурный акт, он тоже взял плеть и еще раз отодрал министра, который в это время правой рукой лихорадочно трепал ягодицы девочки, а левой – мои. Наконец, Сен-Фона отвязали, нападавшие растворились в темноте, а мы втроем снова вышли на ночную лужайку.
– Ах, Жюльетта, должен еще и еще раз признаться тебе, что ты восхитительна… Кстати, знаешь, этот последний эпизод не на шутку напугал меня; но зато ты испытываешь ни с чем не сравнимое удовольствие, когда вначале на тебя обрушивается страх, а затем растворяешься в волне сладострастия: жалким человечишкам никогда не понять такие контрасты и резкие переходы ощущений.
– Выходит, страх благотворно действует на вас?
– Удивительно благотворно, моя милая. Возможно, я самый большой трус на земле, в чем и сознаюсь без тени стыда. Бояться – это своего рода искусство, это целая наука – искусство и наука самосохранения, это исключительно важно для человека, следовательно, верх глупости и тупости в том, чтобы считать честью бравирование опасностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95