Это было пренеприятнейшее открытие и вдобавок совершенно неожиданное: десять-пятнадцать километров — ничто для коренного москвича, привыкшего взирать на дорогу из окна набитого до отказа автобуса или отсчитывать станции, сидя с газетой в вагоне метро; это даже меньше, чем ничто, когда мчишься по трассе за рулем мягко свистящей компрессором иномарки, покуривая хорошую сигарету и слушая музыку, доносящуюся из квадрофонической аудиосистемы. Но когда в один прекрасный день ты оказываешься с подвернутой ногой и тяжелой сумкой на плече в лесу, на который медленно, исподволь опускается вечер, ты начинаешь понимать, как огромна и безразлична к твоей судьбе планета Земля.
То, что Катя в конце концов выбралась на шоссе в ста метрах от остановки рейсового автобуса, было скорее всего просто слепым везением. Она убедилась в этом, изучив расписание и выяснив, что до прибытия последнего сегодня рейса осталось не более получаса.
Она присела на бетонное основание остановки и сидела, давая отдых гудящим ногам, до самого прихода автобуса. Старенький дребезжащий ПАЗ довез ее до железнодорожной станции. Денег хватило как раз на билет в общем вагоне, так что ночь она провела, блаженно посапывая на жесткой багажной полке, положив голову на тощую спортивную сумку, в которой, кроме двух пистолетов и нескольких запасных обойм, почти ничего не было. Колеса бодро молотили по стыкам старого, далеко не идеального рельсового пути, на котором в эту ночь, к счастью, не было ни шахтеров, ни каких-либо иных страждущих, и в десять утра поезд прибыл на Казанский вокзал.
Катю никто не встречал — ни с цветами, ни с пистолетами. Она пожала плечами, сходя на мокрый от моросящего дождя перрон. А чего же еще ей следовало ожидать? Если бы сейчас ее вежливо взяли под локти или попросту всадили пулю в лоб, это было бы сродни волшебству, в которое она давно перестала верить. Никто не знал о том, что она вернулась в Москву. Она сильно сомневалась, что кто-нибудь вообще знает о том, что она до сих пор жива. Это было хорошо, поскольку давало ей фору, хотя то, как она собиралась эту фору использовать, вряд ли можно было считать разумным.
Катя понимала, что ее намерения чреваты самыми предсказуемыми и очень печальными последствиями, но продолжать скитаться без копейки в кармане, в разорванной, провонявшей потом, грязной одежде было превыше ее сил. Она хотела принять ванну и переодеться, и ей было наплевать на тех, кто попытался бы ей в этом помешать. «В конце концов, — сказала она себе, — тот, кто принимает навязанные ему правила игры, уже наполовину мертв, и что из того, что это состояние полужизни может длиться годами? Прятаться по углам, умываться в общественных туалетах, каждый раз отворачиваться, поймав в зеркале собственный затравленный взгляд... Нет, — решила Катя, — это не жизнь. Пошли они все к черту, чего мне вообще бояться? Смерти? А кто тут собирается жить вечно?»
Она наковыряла по карманам мелочи, спустилась в метро и вскоре уже шла по Старому Арбату, направляясь к своему дому.
* * *
В квартире засады не было.
Более того, ничто не говорило о том, что сюда хоть кто-нибудь заходил во время Катиного отсутствия — все вещи, насколько могла судить Катя, оставались на тех местах, куда она их положила, вернее, бросила, перед отъездом. Стоя здесь, среди привычного разгрома, с сумкой у ног и зажатой в уголке рта сигаретой, легко было представить себе, что всей этой сумасшедшей поездки не было вовсе, а если была, то совсем не такая, как привиделось Кате в каком-то страшном сне, вызванном, возможно, злоупотреблением алкоголем. Это было очень заманчиво — думать, что сонная официантка в сотниковском ресторане просто подсунула ей вместо коньяка какого-то разлитого по бутылкам в грязном сарае на окраине Сотникова дерьма, хлебнув которого, она начала галлюцинировать и пришла в себя только дома. Осененный такой светлой мыслью мужчина наверняка первым делом схватился бы за подбородок, чтобы проверить, не выросла ли у него, как у Рипа ван Винкля, борода до пояса. В самом деле, эта старая квартира навевала такой покой, дарила такое ощущение дома, что клокотавший за ее дверью город казался наполовину призрачным.
Катя положила так и не прикуренную сигарету в пепельницу, которую она самолично вытряхнула и вымыла до блеска перед отъездом, и волоча ноги отправилась в ванную. Она отвернула оба крана и, пока ванна наполнялась хлеставшей под бешеным напором голубоватой прозрачной водой, подвергла придирчивому осмотру содержимое холодильника. Это, конечно, был не супермаркет, но призрак голодной смерти на глазах поблек и отступил — по крайней мере, пока. Вдохновенно орудуя ножом, Катя соорудила нечто многоэтажное, капающее майонезом, истекающее кетчупом, украшенное зеленью и восхитительно благоухающее всем подряд. К сожалению, в этой конструкции не хватало одного из основных ингредиентов, а именно хлеба, но Катина хлебница была пуста, и с этим приходилось мириться.
— Надо принимать жизнь такой, как она есть, — назидательно сказала Катя холодильнику, фыркнула, захлопнула дверцу и принялась есть... Она принялась лопать, как свинья, пачкаясь и подхватывая на лету упавшие куски своей странной конструкции, с выпученными глазами, перемазанными майонезом щеками, до отказа набитым ртом и прилипшей к носу капелькой кетчупа.
Не переставая жевать, она снова залезла в холодильник, вынула оттуда бутылку чешского пива, самым хамским образом сбила крышку о край кухонного стола, сильно его при этом ободрав, и одним духом выпила половину. Это была не самая лучшая идея, но Кате было плевать на то, что пиво снижает способность быстро реагировать и запросто может сослужить плохую службу человеку, собравшемуся рискнуть собственной жизнью, — все это были смехотворные возражения, поскольку вполне могло случиться так, что она вообще не добралась бы до этой бутылки... Ну, а оставить ее невыпитой сейчас и вовсе было бы равносильно выливанию пива в унитаз — что-то подсказывало Кате, что она пришла сюда в последний раз.
Пока она расправлялась со вторым бутербродом (он опять был без хлеба, но как его еще назвать?) и допивала пиво, ванна наполнилась почти до краев. Чувствуя себя разбухшей и умиротворенной, Катя сбросила с себя грязные дорожные тряпки и забралась в горячую воду. Теперь для полного счастья не хватало разве что сигареты, но курить в ванне Катя не любила. Точнее, не умела — как она ни старалась, сигарета у нее непременно намокала и разлазилась в пальцах. Всесторонне обдумав эту проблему, она решила, что стоит попытаться еще раз, вылезла из ванны и пошла за сигаретой, беззаботно пятная пол лужами стекавшей с нее воды. В гостиной она отыскала шариковую ручку и разобрала ее на части, получив таким образом некое подобие мундштука.
Она как раз заканчивала заниматься техническим творчеством, когда за спиной у нее вдруг грянул телефон, заставив ее сильно вздрогнуть и сломать сигарету, которую она осторожно ввинчивала в импровизированный мундштук. Катя стояла голышом посреди комнаты, постепенно замерзая, и слушала настойчивые трели телефона. После десяти или двенадцати звонков тот наконец умолк, и Катя перевела дух, только теперь заметив, что сдерживала дыхание. Она прошлепала в прихожую, заперла дверь на оба замка и выключила телефон, после чего вернулась в гостиную и вставила в мундштук другую сигарету. Она никак не могла понять, от чего ее трясет — от холода или от испуга, но нежиться в ванне с сигаретой ей почему-то расхотелось. Однако теперь это был вопрос самоуважения, и она снова направилась в ванную, прихватив с собой зажигалку и пистолет. И то и другое она бросила на крышку стиральной машины, чтобы были под рукой, забралась в ванну и закурила.
Постепенно колотившая ее нервная дрожь прошла. "Чего же ты хотела, подруга, — спрашивала себя Катя, куря сигарету медленными длинными затяжками, — ты ведь у нас не невидимка. Козе ясно, что квартиру пасут... Значит, Голова знает о том, что я жива, и наверняка попытается ударить первым. Могло, конечно, случиться и так, что кто-нибудь ошибся номером, хотя в это верится с бо-о-ольшим трудом. Или это был кто-то из соседей — увидел, что я вернулась, и решил справиться о здоровье... Есть тут пара типчиков, которых очень интересует мое здоровье, в особенности — сексуальная ориентация.
Брось ты об этом думать, — сказала она себе. — Так или иначе, решение принято, и обратного хода нет. До сих пор тебя гнали, как хотели, словно корову на бойню, и загонят-таки, если ты им позволишь гнать себя дальше. Доведут, так сказать, дело до логического завершения. Так что деваться некуда — либо вперед, либо назад, либо под нож, либо — рогами..."
— Господи, — сказала Катя, адресуясь к потолку ванной, — ну, скажи: чего ты ко мне привязался? Чем уж я тебя так уела?
Некоторое время она продолжала смотреть в потолок, словно ожидая, что на сырой штукатурке вот-вот проступит суровый бородатый лик и вразумительно объяснит ей, отчего и почему у нее такая собачья жизнь, но дождалась только появления одинокого таракана, который с деловым озабоченным видом проскользнул из какого-то угла к вентиляционной отдушине и с завидной ловкостью скрылся в ней. При желании это тоже можно было истолковать как знак свыше, но, на взгляд Кати, это был просто таракан — рыжая скользкая мерзость, вызывавшая у нее инстинктивное отвращение. Если таково было божественное послание, то Катя не собиралась лезть за ним в отдушину — таких посланников там наверняка было хоть пруд пруди.
— Ну и ладно, — немного обиженно сказала Катя.
Желание нежиться в горячей воде пропало окончательно.
Она быстро приняла душ, вытерлась и, прихватив со стиральной машины пистолет, вышла из ванной. «Так вот и буду ходить всю оставшуюся жизнь, — с мрачным юмором подумала она, — с пистолетом. За стол — с пистолетом, в туалет, опять же, с пистолетом. Как же, а вдруг там киллер... На пляж — с пулеметом, там народу много, и непременно в бронежилете...»
Она быстро, по-солдатски оделась, заполняя тишину энергичными движениями, нарочно производя множество звуков и дудя под нос какой-то развеселый мотивчик. Сомнения и страхи толпились вокруг нее, лезли в глаза и дергали за рукав, стараясь обратить на себя внимание, и Катя с каждой минутой торопилась все сильнее. Она не могла до бесконечности расталкивать локтями эту вопящую ораву, готовую разорвать ее в клочья, едва почувствовав слабину. Несколько минут, проведенных во власти этой разухабистой компании внутренних врагов, лишили бы ее остатков мужества, превратив в дрожащую тварь, о которой с удовольствием и без особого напряга позаботились бы люди Головы. Она и так готова была бросить все и бежать на край света — ее останавливало только то, что она там уже побывала.
Через десять минут она уже спускалась по лестнице со спортивной сумкой на плече. В сумке, помимо оружия, лежали все ее сбережения, точнее — та их часть, что хранилась в квартире. До остального пока было сложновато добраться: если Голове каким-то образом стало известно о том, что она осталась в живых после резни в Сотникове, он вполне мог выставить своих людей где-нибудь в районе Катиного банка. В том, что ему известно, какой это банк, Катя не сомневалась. В конце концов, это именно Голова посоветовал Кате воспользоваться его услугами. Кроме того, там же ее могли поджидать и сотрудники милиции, горящие желанием узнать, кто это гробанулся на ее машине.
Она добралась до «Омикрона» в начале второго и с мрачным удовлетворением отметила, что «Мерседес» Щукина уже стоит на своем обычном месте. Рядом с ним нелепо желтел «жучок» Гоши, казавшийся на фоне длинного сверкающего «мерса» чьей-то неуместной шуткой. Вспомнив о Гоше, Катя вздохнула — толстяк был одним из немногих, с кем ей жаль было расставаться. «Интересно, — подумала она, — насколько он осведомлен о делах своего шефа? Впрочем, Гошу, похоже, сроду не интересовало ничего, кроме его „священных коров“, и в этом ему можно было только позавидовать».
На ступеньках крыльца Катя ненадолго задержалась. Входить не хотелось, а хотелось, наоборот, развернуться и бежать отсюда со всех ног, пока двери не распахнулись сами собой и оттуда не посыпались вооруженные охранники, посланные Щукиным для организации торжественной встречи. Ей вдруг вспомнился день, когда Лизка Коновалова привела ее сюда. Казалось, что с тех пор прошли годы, и даже самое имя ее самозваной подруги потускнело и наполовину стерлось из памяти. «Это была случайность, не имеющая к тебе никакого отношения», — кажется, именно так выразился Щукин, когда она заговорила с ним о гибели Лизки. Так ли? Впрочем, сейчас это уже не имело значения — все, что случилось потом, имело самое прямое отношение к судьбе Кати Скворцовой, и обстоятельства того, казавшегося теперь удаленным на столетия, расстрела больше не представляли для нее интереса. Очередной круг этой кровавой карусели подходил к концу, а у Кати болела нога, делая ее походку похожей на развалистый шаг моряка, сошедшего на берег после долгого странствия по бурным водам, и уходила в пятки душа... И еще, между прочим, с ужасом поняла Катя, ей срочно нужно было кое-куда заглянуть — все-таки, отправляясь на такое опасное дело, не следовало наливаться пивом. «Ай-яй-яй, — с раскаянием подумала она, — вот так номер! Очень драматическое явление может получиться. Этакий ангел мщения в обмоченных штанишках... В Голову даже стрелять не придется — помрет со смеху».
Последнее обстоятельство заставило ее сдвинуться с места и потянуть на себя тяжелую стеклянную пластину двери. Сверкающее фотохромное покрытие отразило Катино бледное лицо, и знакомая прохлада просторного вестибюля приняла ее в свои объятия, пробудив в душе что-то вроде ностальгии. Это место довольно долго служило ей домом. Собственно, в каком-то смысле оно и было для нее домом и продолжало оставаться им, несмотря ни на что: нигде нас не предают так часто и с таким знанием дела, как дома, потому что предать можно только близкого человека, который тебе доверяет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49