Бэдя выронил свой пистолет — оказывается, он тоже был вооружен — и грохнулся на пол, издавая невнятные приглушенные вопли и хватаясь за раздробленную нижнюю челюсть. Катя поняла, насколько ей плохо, только когда мизерная отдача пистолета опрокинула ее на раненый бок. Она упала, невольно застонав, и следующая пуля Мутного Папы прошла над ее головой вместо того, чтобы пройти сквозь нее. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Катя поспешно разрядила обойму по высокой сутулой фигуре, видевшейся ей как бы сквозь мокрое стекло. Очертания фигуры колебались и плыли, но Катя была уверена, что попала как минимум трижды, потому что человек трижды резко дернулся и вдруг начал складываться, как плотницкий раскладной метр — в коленях, в поясе, в шее, и так, в сложенном виде, мягко повалился на бок, коротко перебрал ногами и затих.
— Засранец, — сказала ему Катя, уплывая в темноту по раскисшему от осенних дождей проселку, освещенному косыми лучами заходящего солнца. Рядом с ней кто-то дымил вонючей самокруткой, кто-то умирал и не должен был умереть на заднем сиденье, и вокруг кто-то топал и орал, требуя брать осторожнее и пошевеливать задницами, и ее куда-то несли, казалось, целую вечность, а она все давила и давила на педаль газа, отчаянно вертя непослушный, непривычно большой руль, а потом ее положили, перестав наконец трясти и кантовать, и в мире стало темно и тихо.
К этому моменту Мутный Папа уже завершил свои поиски — одна Катина пуля пробила ему легкое, другая продырявила кишечник, а третья в клочья разорвала печень. А продолжающего вопить, как недорезанная свинья, Бэдю дорезали, полоснув по горлу остро отточенным ножом. Сделали это аккуратно, засунув Бэдину голову в унитаз, чтобы не пачкать кровью пол — Голова не любил грязные полы, а от вида крови его мутило. Ночью оба тела тайно погрузили в серебристый «Лендоровер-дискавери» с номерными знаками, выданными ГАИ города Гвоздилино, который двумя часами позже сгорел дотла на тридцать втором километре Минского шоссе.
Утром Катя пришла в себя и попросила пить, еще не зная, что стала богаче на двадцать тысяч долларов: Голова умел быть милейшим человеком, когда хотел.
И был еще один человек, который в это утро беспокойно расхаживал по квартире, грызя ногти и поглядывая на молчащий телефон. Он курил одну сигарету за другой и к десяти часам утра докурился до сильнейшей головной боли.
* * *
Хакер оказался совсем молодым парнем — лет двадцати двух или двадцати пяти, никак не больше, и чем-то очень напомнил Кате ее старого знакомого Валерия Панина. «Впрочем, — подумала Катя с легким, почти безболезненным уколом грусти, — какой же Студент старый — он теперь так и останется двадцатипятилетним шалопаем... увы, навсегда. Не надо, Скворцова, не надо ворошить старые могилы, иначе к вечеру ты опять будешь пьяненькая и зареванная, а доктор, между прочим, велел беречься».
Рана в боку оказалась пустяковой — пуля пробуравила мышцы, не задев ничего жизненно важного, но болезненной. Боль вскоре прошла, напоминая о себе только тогда, когда не привыкшая болеть Катя, забывшись, делала какое-нибудь излишне резкое движение, но зуд под повязкой доводил ее просто до неистовства. Катя утешала себя тем, что пролитая кровь оказалась на поверку весьма выгодным вложением капитала — Щукин чуть ли не носил ее на руках, каждый день названивал по телефону и присылал цветы и фрукты. Цветами и фруктами дело не ограничилось — щедрый Алексей Петрович, расчувствовавшись, аннулировал все ее долги и выплатил, как он выразился, единовременное пособие в размере двадцати тысяч, так что Катя, лежа дома на тахте, целыми днями смотрела телевизор, килограммами лопала витамины и уже начала ощущать себя кем-то вроде богатой наследницы.
Три или четыре раза заезжал на своем тарахтящем «жуке» оживленный и болтливый, как всегда, Гоша. Катя слушала его бесконечный треп, по мере возможности внося в разговор свою лепту, и боролась с желанием спросить, что стало с ее менее удачливыми оппонентами. Собственно, ее не столько занимала судьба недоумка Бэди и его приятеля, сколько своя собственная. В конце концов, перестрелка в центре города должна была бы попасть в поле зрения так называемых компетентных органов, но все было тихо, и Катя в который уже раз засомневалась в компетентности этих самых органов. «Да черт с ними, — решила она в конце концов. — Если нужно будет подаваться в бега, думаю, меня своевременно известят».
Во время последнего Гошиного визита Катя и завела речь о специалисте в области компьютерного хулиганства.
Когда она, вклинившись в поток густо пересыпанной рискованными анекдотами Гошиной трепотни, спросила, не может ли тот свести ее с грамотным компьютерщиком, Гоша ответил именно так, как и следовало ожидать:
— Нет проблем. Ыаэм оу ыэ?
— Чего? — борясь с напавшим на нее смехом, спросила Катя. Пытавшийся говорить с набитым ртом Гоша выглядел предельно комично — у него даже глаза выпучились, словно он хотел таким способом увеличить свой внутренний объем.
— Я говорю, а зачем он тебе? — повторил Гоша.
Катя нерешительно открыла рот, раздумывая, как бы ей повежливее пресечь Гошино любопытство на самом корню, но Гоша выставил перед собой ладонь в останавливающем жесте.
— Стоп, стоп, — сказал он. — Только не надо говорить, что это не мое дело. Оно и в самом деле не мое, просто я должен знать, кого к тебе приводить. Если, скажем, ты насмотрелась рекламы по ящику и решила купить себе какой-нибудь «вист» для невинных забав долгими осенними вечерами, то это одно. А если...
— Вот именно — если, — перебила его Катя. — Я хочу найти одного старинного знакомого, но так, чтобы об этом никто не знал.
Гоша комично задрал брови в гротескном удивлении, а потом скорчил зверскую рожу и энергично чиркнул себя большим пальцем по горлу, издав при этом соответствующий звук.
— Обижаешь, — с улыбкой сказала Катя. — Я мухи не обижу.
— А разве кто-то сомневается? — развел руками Гоша. — Уверен, московская популяция мух может чувствовать себя в полной безопасности. Сделаем, — добавил он и заговорщицки подмигнул Кате.
Парень по имени Паша появился у Кати буквально на следующий день. Это был смуглолицый небритый субъект в линялой брезентовой куртке с кожаными вставками на локтях и плечах и, само собой, в вытертых добела джинсах. На его больших ступнях сидели расшлепанные, давно потерявшие цвет и форму кроссовки, а в жесткой смоляной шевелюре поблескивали капли дождя. В углу обрамленного щетиной рта он держал потухшую беломорину, а взгляд похожих на спелые вишни глаз был скучающим, как у человека, пришедшего к занятому интеллектуальным трудом соседу заменить перегоревшую лампочку.
— Меня прислал Жора, — сказал этот парень.
Катя не сразу сообразила, кто такой Жора, а потом, спохватившись, отступила от дверей, впуская гостя в прихожую и мучительно пытаясь понять, чем он так напоминает ей Студента. Так и не поняв, она проводила Гошиного посланца в комнату и усадила в кресло, предварительно свалив на пол ворох лежавших там тряпок. Гость уселся, осматриваясь, и теперь в его взгляде Катя без особого труда прочла одобрение.
— А у вас уютно, — сказал гость, осторожно отодвигая носком кроссовка Катину кожаную куртку, чтобы было куда поставить ногу. Под курткой обнаружился томик Тютчева, который Катя искала уже третий день, и она быстро подобрала его, невольно сморщившись от боли в простреленном боку. — Яблоко можно взять?
— Бери... берите, — поправилась Катя. Несмотря на скучающее выражение небритой физиономии, вид у парня был настолько свойский, что ей было тяжело выдерживать официальный тон.
— Спасибо, — сказал хакер, выбирая яблоко покрупнее. — Представляете, со вчерашнего вечера ничего не жрал... Забыл, елы-палы. Слушай, давай на ты, а то не люблю я весь этот марлезонский балет.
— Давай, — сказала Катя. — Ты посиди, а я поищу что-нибудь посолиднее этого силоса. Ты водку будешь?
Паша сделал глубокомысленное движение небритой челюстью и вздохнул.
— Да, — сказал он, — водка — это солидно. Даже, я бы сказал, фундаментально. Буду. Главное в деловых отношениях — солидный фундамент.
— Я сейчас, — сказала Катя и ушла на кухню.
Когда она вернулась с нагруженным подносом, ваза с яблоками уже опустела. Теперь в ней неопрятной грудой лежали огрызки.
— Икскьюз ми, — с некоторым смущением сказал хакер Паша, кивая в сторону вазы. — Я тут увлекся чуток...
— Убери ее, — велела Катя. — На пол, на пол... ага, под стол.
Поставив поднос на освободившуюся поверхность, она уселась напротив гостя.
— Ну, — энергично жуя ветчину, сказал Паша, когда они выпили за знакомство, — так в чем проблема? Жора сказал...
— Жора не в курсе, — перебила его Катя, закуривая и бросая обгорелую спичку на пол. — И я хочу, чтобы так оно и оставалось. Это первоочередное условие.
— Я не справочное бюро, — ответил Паша, — если ты это имеешь в виду.
— Именно это, — кивнула Катя. — Мне нужны сведения об одной машине.
— О, — сказал Паша, переставая жевать. — Детектив, криминал и погони со стрельбой. Этого я не люблю.
— Я заплачу, — сказала Катя.
— Само собой, — спокойно ответил хакер, снова принимаясь жевать. — Я не беженец, чтобы за кормежку работать. Значит, компьютер родной автоинспекции... Черт, заманчиво.
— Что заманчиво? — спросила Катя.
— Да вирус им подкинуть... Пусть поскачут маленько. Ладно, рассказывай про свою машину.
Он вынул из кармана куртки блокнот и шариковую ручку, записал номер и марку интересующего Катю автомобиля, допил водку и ушел, заставив Катю почувствовать легкое разочарование — похоже, то, что она слышала о программистах, было чистой правдой: ничего, кроме этих их электронных монстров, эту породу людей не интересовало. Проанализировав свои ощущения, Катя рассмеялась — честно говоря, это была диковатая идея: клеить полузнакомого мужика, имея незажившее пулевое ранение. Ежик резиновый шел и насвистывал дырочкой в левом боку... Екатерина Воробей — секс-машина с турбонаддувом и дополнительной вентиляцией... «Тьфу ты, черт, о чем я вообще думаю, — оборвала она себя, но тут же возразила: — а о чем мне, собственно, думать? Живая, молодая, по самые брови напичканная витаминами, прекрасно отдохнувшая, ничем в данный момент не занятая, никаких житейских проблем... Баба, что называется, с жиру бесится... Так о чем еще прикажете думать? О мире во всем мире? Об этом не такие, как я, думали, да так до сих пор ничего и не придумали. А наше дело бабье...»
«Андрей, — подумала она. — Андрюша, прости. Как там раньше говорили? Ты на тот свет — и я вслед... Нынче так не делают. Подожди, дружок... Вы поговорите там со Студентом, вспомните меня, что ли... Как это у мужиков водится: где какая родинка да какие слова вам на ухо шептала... Я догоню, вот только со всей этой сволочью разберусь».
Боль шевельнулась было внутри, как чудовищный младенец, зачатый в полнолуние от покрытого каменной чешуей рогатого монстра, но тут же послушно утихла, испугавшись Катиного окрика, — свернулась калачиком и затаилась до лучших времен, чтобы, улучив момент, вонзить свои клыки прямо в душу.
Катя без аппетита прожевала ломтик ветчины, сглотнула и снова закурила. Размышлять о своих «бабьих» делах ей не хотелось. «Ну правильно, — вяло подумала она, — все верно. Поскольку стрелять в данный момент не в кого, нам подавай мужика. Как там раньше ругали западное кино? Пропаганда секса и насилия — так они и говорили. Всегда рядом, как партия и Ленин. Если не секс, то насилие, а если не насилие, то секс. Выбирай, но осторожно. Ну и жизнь...»
Катя включила телевизор и уставилась в экран. По телевизору вовсю пропагандировали секс и насилие, для разнообразия перемежая это дело рекламой зубной пасты и жевательной резинки. Катя выключила телевизор и раздраженно прошлась по комнате, автоматически перешагивая через разбросанные вещи и огибая то, что перешагнуть было затруднительно. Порядок, что ли, навести, без энтузиазма подумала она. А кому это надо, спрашивается? Да никому не надо, ответила она себе и покосилась на телефон. Изящный аппарат из красной пластмассы, казалось, подмигивал ей, подстрекая делать глупости. Память немедленно принялась выдавать давно, казалось, забытые номера. «А что, — подумала Катя, — взять да и позвонить. Устроить вечер воспоминаний».
В конце концов она оделась, вышла на улицу и до самого вечера бродила по городу под моросящим осенним дождем. Вернулась она поздно и сразу легла спать, а утром ее разбудил звонок в дверь.
Это вернулся Паша. От него пахло дождем и табаком, и Катя, на которой был только накинутый второпях халат, зябко поеживаясь, снова ощутила вчерашнее смутное возбуждение, отдавшееся теплым толчком внизу живота.
Хакер держал в руке свернутую в трубку слегка подмокшую распечатку.
— Каковы успехи? — спросила Катя, вслед за ним проходя в комнату и набрасывая плед на развороченную постель. Спала она беспокойно и проснулась с отчетливым ощущением, что во сне пережила как минимум два оргазма.
Паша рухнул в кресло и вытянул на середину комнаты длинные ноги в мокрых расшлепанных кроссовках. Распечатку он небрежно бросил на журнальный столик рядом с собой.
— Говно успехи, — буркнул он, ковыряясь согнутым пальцем в криво надорванной пачке «Беломора».
— Что, совсем ничего? — осторожно спросила Катя, тоже присаживаясь. Паша поднял на нее глаза, зацепился взглядом за вырез халата и поспешно вернулся к своей пачке, возобновив попытки выудить оттуда папиросу.
— В общем, так, — заговорил он, старательно не замечая нервного жеста, которым Катя запахнула халат. — Номерочек, который ты мне дала, был, скорее всего, украден.
— Почему ты так решил? — удивилась Катя.
— Под этим номером в ГАИ зарегистрирован учебный грузовик межшкольного УПК, — проинформировал ее Паша, продувая папиросу. — Марка грузовика ЗИЛ-169, то есть машина раритетная и скорее всего давно пошла под пресс.
Он долго чиркал отсыревшими спичками, прикуривая, и после глубокой затяжки продолжал, вместе со словами выталкивая изо рта серые облачка дыма:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49