Он быстро огляделся, явно пребывая в нерешительности. Его товарищей видно не было, зато за углом раздался звук запускаемого двигателя. Человек снова быстро нагнулся, запустил руку за отворот Катиной куртки, выхватил оттуда конверт с деньгами и бросился к своей машине.
Выбегая из узкого деревянного ущелья, он остановился, словно вдруг вспомнив что-то важное, обернулся и, быстро прицелившись, выстрелил в лежавшую метрах в пяти от него Катю. Он не видел, попал ли его контрольный выстрел в цель, но проверять было некогда: сирена выла все ближе.
Как только он запрыгнул на заднее сиденье, запыленный «джип» рванул с места и скрылся из вида за полминуты до того, как из-за поворота выскочил милицейский «уазик» с включенными мигалками и сиреной, из которого горохом посыпались вооруженные люди.
Глава 18
— Да, капитан, — сказал полковник Соболевский, так и этак вертя перед собой какие-то бумаги, словно не зная, как с ними поступить: продемонстрировать их капитану или, может быть, просто сжечь или даже прожевать и проглотить, как герой какого-то фильма.
Капитан молча наблюдал за его манипуляциями с несколько преувеличенным выражением туповатой сосредоточенности и готовности подхватывать расточаемые начальством перлы мудрости на своем тяжелом, грубоватом лице. Как следует рассмотрев и правильно оценив это выражение, полковник едва заметно поморщился: рожа у капитана была — хоть на доску почета вешай, а значит, тот продолжал переживать провал столь тщательно спланированной им операции... и еще кое-что, пожалуй. Полковник не знал подробностей, но очень сильно подозревал, что в тот момент, когда серый «Скорпио», потеряв управление, вмазался в столб и превратился в огненный шар, он сам, полковник Соболевский, находился на волосок от гибели — капитан запросто мог не сдержаться и отвернуть голову своему непосредственному начальнику... Так, во всяком случае, казалось полковнику. Поразмыслив, он решил, что свернуть ему шею было за что — поспешил, испугался, занервничал... В конце концов, это он, чертов старый зануда, угробил операцию, блеснув навыками в обращении со стрелковым оружием... Э, да что там!.. Ну, я же тебя удивлю, подумал полковник и, перестав вертеть в руках заключение экспертизы, положил его на стол, твердо припечатал ладонью и подвинул к капитану.
— Ознакомься, — сказал он. — Уж не знаю, обрадует это тебя или, наоборот, огорчит... Не знаю. Лично я в полной растерянности. Каким-то образом мы с тобой сели в здоровенную лужу, и я ума не приложу, как это могло произойти.
Капитан взял со стола бумаги и, едва заметно пожав плечами, начал бегло просматривать текст. Примерно после третьего абзаца он слегка вздрогнул, глаза его заметно округлились, он вернулся к началу документа и стал читать все подряд, с таким вниманием разглядывая каждую букву, словно это было личное послание от Господа Бога. Полковник про себя удивился его самообладанию: что касалось его самого, полковника Соболевского, то он, прочтя то, что привлекло внимание капитана, не сдержал удивленного возгласа и даже, помнится, в сердцах грохнул кулаком по столу. Мало ему было одного фокусника, так теперь еще и это! Прокол был позорный, но полковнику почему-то казалось, что капитан будет рад... Ну, пусть не рад, но камень с души у него упадет наверняка.
— Ни черта не понимаю, — честно сказал капитан, дочитав до конца. — Виноват, товарищ полковник, но это бред какой-то.
— Так уж и бред, — откликнулся полковник, закуривая и откидываясь на спинку кресла. — Скажи еще, что криминалисты по пьяному делу перепутали трупы, а содержимое багажника разделили поровну.
— Содержимое багажника могло и сгореть, — сказал капитан без особенного энтузиазма.
— Что-нибудь наверняка осталось бы, — заверил его полковник. — Его потушили довольно быстро... В конце концов, остались бы какие-то химические соединения...
— А такой анализ проводили? — быстро спросил капитан.
Полковник молча смотрел на него с жалостливым выражением лица.
— Ну, виноват, — сказал капитан, — ясно, что проводили, иначе вы бы не стали об этом упоминать... Но что это за дьявольщина, а? Вы что-нибудь понимаете? — с надеждой спросил он.
— Говоря по совести, очень немного, — признался полковник. — То есть выводы лежат на поверхности... Ясно, что она как-то ухитрилась обнаружить наше наблюдение, нашла микрофон и подставила нам этого придурка на своей машине... Но как она догадалась, черт бы ее побрал?! Она общелкала нас с тобой, как приготовишек, и спокойно ушла с грузом. Я начинаю думать, что ты знаешь о ней далеко не все. Похоже, что мы имеем дело с профессионалом.
— Да какой профессионал! — безнадежно махнул рукой капитан. — И то, что она ушла с грузом, еще вилами по воде писано... Виноват, товарищ полковник.
— Можешь не извиняться, — сказал Соболевский. — Хотелось бы мне в это верить... Но только где же она тогда? Дома-то ее нет.
— Нет, — со вздохом согласился капитан. — Впрочем, я же снял с ее квартиры прослушивание. Я думал, что она... того.
— А вот это ты, подруга, со зла, — сказал полковник. — Немедленно возобнови прослушивание и не спускай глаз с этого мерзавца... как бишь его, Щукин?
— А то вы не помните, — вздохнул капитан. — Но... — Он замялся, бесцельно перелистывая акт экспертизы.
— Что тебя еще беспокоит? — спросил, нахмурясь, Соболевский.
— А эксперты уверены, что в машине сгорел именно мужчина? — собравшись с духом, выпалил капитан.
— Ну, — полковник даже развел руками, — это ты, брат, спросил... Умнеешь прямо на глазах, честное слово. По-твоему, наши эксперты неспособны мужика от бабы отличить? Не бойся, не бойся, жива твоя подопечная... Вот только где нам ее теперь искать? Признаться, когда ты мне тут про нее байки рассказывал, я тебе не до конца поверил... Чего там, думаю, облажался парень по молодости, а теперь себе оправдания ищет... Каюсь, ошибся. Эта твоя Скворцова нас еще за салом поводит, вот увидишь... Если ее раньше друзья-приятели не укатают.
— Да какие они ей приятели? — возмутился было капитан, но полковник остановил его нетерпеливым взмахом ладони.
— А кто ей приятели? — спросил он. — Мы с тобой, что ли? Человек — существо общественное, он так устроен, что вынужден искать одобрения себе подобных... А на наше с тобой одобрение, согласись, она рассчитывать не может. Так что выбирать ей, сам понимаешь, не приходится, тем более, что у Головы она на хорошем счету.
Капитан протяжно вздохнул. Спорить с полковником ему не хотелось, и дело тут было не в субординации. Соболевский был душа-человек, но при этом он оставался полковником ФСБ и не имел возможности в служебное время выслушивать излияния своих подчиненных, оказавшихся вдруг не в ладах с собственной совестью. «Не в ладах с совестью», — весьма обтекаемая фраза, которая может означать все, что угодно. Капитан ощущал этот разлад физически — как постоянную, ноющую и сосущую пустоту под ложечкой, словно он трое суток проходил, не имея маковой росинки во рту. С тех пор как его остроумная идея начала претворяться в жизнь, вся еда для него приобрела вкус толченых опилок, сигареты отдавали жженым волосом, а водка была похожа на ацетон. Смешно, но таковы были факты. Но хуже всего было то, что опять, как когда-то, капитан никак не мог решить, на чьей он стороне... То есть он решительно был на стороне больных детей. Кто же отважится признаться в обратном, пусть даже и себе самому? Но вот во всем остальном был полный туман, в котором время от времени возникали факты, заставлявшие его терять уверенность в том, что он действительно хорошо знает свою подопечную. А ведь весь его расчет был построен именно на этом...
«Черт бы меня побрал, — подумал капитан, грызя нижнюю губу, — я, кажется, не учел того, что люди меняются. И, между прочим, перемены эти не всегда к лучшему. Мог бы, к примеру, я измыслить такую штуку десять лет назад... Да что там десять! Три года назад? Черта с два, — ответил он себе, — не мог бы. А если бы кто-то предложил мне что-нибудь подобное, я просто набил бы идиоту морду... Жизнь меня, конечно, мяла, но я-то всегда действовал или думал, что действую, по собственной воле... По крайней мере, я почти всегда понимал, что происходит, и мог реагировать, как говорится, адекватно. А она просто оказалась поблизости от работающего вентилятора как раз в тот момент, когда кто-то додумался выплеснуть прямо на лопасти здоровенный бак дерьма... Лично я бы просто озверел и искрошил в капусту каждого, до кого смог бы дотянуться. Что, в принципе, она и проделала в свое время...»
— В общем, ступай, — сказал полковник, игнорируя задумчивость своего подчиненного, — работай. Ищи ее повсюду, только не привлекай к своим поискам ничьего внимания.
— Легко сказать, — вздохнул капитан.
— А у нас вообще работа нелегкая, — жестко сказал полковник. — И перестань вздыхать, как корова после случки, меня эти твои тонкости не волнуют. Дело надо делать, товарищ капитан, а не вздыхать. Тогда сопливые девчонки не будут на каждом шагу сажать нас с тобой в лужу... Внимательно следи за Головой — думаю, что в ближайшее время либо она вернется к нему с отчетом, либо, если она подалась в бега, он сам предпримет розыски. Так или иначе, он выведет нас на твою девушку.
— И что? — несколько агрессивно спросил капитан, выведенный из своего морально-психологического ступора намеренной грубостью Соболевского.
— И тогда мы продолжим работу по твоему плану, — ответил полковник. — А если опять ничего не получится, я возьму пистолет и пристрелю этого мерзавца к чертовой матери.
— Гм, — сказал капитан.
— Ну ладно, — остывая, согласился полковник, — ну, допустим, не сам... Пошлю кого-нибудь... тебя вот, например. Одним Щукиным больше, одним меньше — какая нам, в конце концов, разница? Сами же потом и займемся расследованием. Вердикт — заказное убийство, заказчик и исполнитель не установлены... На фоне всего этого бардака никто и не заметит. Ну, что ты уставился?
— Страшно слушать, — честно признался капитан.
— Почему страшно? — подняв брови, удивился полковник. — Противно должно быть, а не страшно.
— Противно-то оно противно, — не стал спорить капитан, — а страшно потому, что вы правы. Так и надо было, наверное, действовать, а не разводить церемонии со сбором доказательств. Пока мы возимся, он продолжает распространять эту отраву, а потом ему дадут лет пять с учетом взяток, которые он рассует направо и налево, а влиятельные друзья на воле посуетятся, и выйдет он через полтора года по амнистии — живой, здоровый и с солидным счетом в швейцарском банке. Я пришел сюда для того, чтобы бороться со всей этой сволочью, а руки у нас коротки.
— Почему коротки? — как-то косо, исподлобья глядя на него, переспросил полковник. — Вот пойди и шлепни его, если так хочется. Почему бы и нет? А я помогу, чем смогу.
— Нельзя так, — тихо сказал капитан. — Просто... нельзя, и все. Да, все размыто, все падает, но кто-то же должен стоять!
— Зачем? — спросил полковник, одним глазом косясь под стол — на часы.
— Ну, — капитан поднял руку, намереваясь, по всей видимости, почесать затылок, но спохватился и уронил ее на колени, — не знаю, как сказать... Разговор у нас с вами получается какой-то...
— Ты не виляй, — жестко сказал Соболевский. — Ты сказал, что кто-то должен стоять. Я спрашиваю: зачем? Зачем это надо, чтобы кто-то стоял? Чтобы что-то стояло, зачем?
— Да чтобы можно было ухватиться! — взорвался капитан. — Зачем же еще?
— Вот, — сказал полковник. — А ты говоришь — я прав... Это я устал маленько, вот и все.
Ну, иди, работай, перестань отнимать у меня время.
Капитан ушел, впервые за много дней чувствуя если не уверенность, то хотя бы тень ее, а полковник еще долго курил, глядя в закрывшуюся за капитаном дверь остановившимся, обращенным вовнутрь взглядом.
В отличие от капитана, он уже давно не испытывал даже тени уверенности в чем бы то ни было.
* * *
Они встретились на нейтральной территории — верный данному себе слову, майор Гаврилин прекратил посещения клуба, принимать же гостей в своей выгоревшей дотла квартире он просто не мог: даже если не обращать внимания на то, что гость сам по себе был опасен, в квартире не на что было присесть, а оглушительный запах гари, казалось, не выветрится никогда. Поэтому они сошлись в отдельном кабинете пригородного ресторанчика и, сделав заказ, поудобнее устроились на мягких угловых диванчиках.
— Что это ты вырядился, как на собственные похороны? — спросил Голова, окинув внимательным взглядом строгий угольно-черный костюм Гаврилина с белоснежной рубашкой и черным же галстуком. — Прямо пингвин какой-то, даже глаза режет.
— А ты что же, не в курсе? — изумился Гаврилин, поддергивая на коленях брюки с безупречными стрелками и неторопливо кладя ногу на ногу. Показавшийся из-под брючины носок тоже был черным, а лакированный ботинок сверкал, отражая свет торшера. Он закурил, щелкнув дорогой зажигалкой, выпустил вверх струю дыма и только после этого заговорил снова. — Я ведь овдовел на днях, ты знаешь? Несчастный случай, утечка газа. Чиркнула спичкой — и привет. Как в том анекдоте: один, са-а-а-авсэм один!
— Н-да, — сказал Голова, разглядывая собеседника с брезгливым и несколько опасливым интересом, словно рядом с ним сидел какой-то чудом оживший древний ящер, покрытый бородавками, зеленой слизью и еще бог весть какой мерзостью. — Ты знаешь, иногда мне кажется, что ты такой же чокнутый, как крыса из уборной.
— Не расстраивайся, — утешил его Гаврилин, — я о тебе такого же мнения. И давай закончим обмен любезностями на этой оптимистической ноте. В конце концов, у меня траур. Ты мог бы проявить хоть каплю уважения к моему... э... горю.
— Ты не выглядишь убитым горем, — сказал Голова, — что меня, в общем-то, не удивляет. Но действительно, оставим это. Надеюсь, ты вызвал меня в эту дыру не для того, чтобы поплакать в жилетку.
Гаврилин странно посмотрел на него, и Голова ощутил нехороший холодок под ложечкой: похоже было на то, что он снова что-то упустил... Что-то важное, судя по тому, как смотрел на него стукач.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49