Она действительно была очень мила — не семи пядей во лбу, конечно, но по-настоящему умные женщины всегда напоминали ему сложные холодильные установки, вдобавок помешанные на собственном совершенстве и полной независимости, помешанные настолько, что это заставляло задуматься, так ли уж они на самом деле умны. Его жена была не такой — она была создана для домашнего очага... в отличие от него. Он любил ее, он любил дочь, но больше всего на свете он любил компьютеры и связанную с ними бесконечную трепотню за полночь, когда голубоватое мерцание монитора с трудом пробивается сквозь густой табачный дым, а банда небритых очкариков, наливаясь пивом, сообща пытается взломать какую-нибудь хитрую программу. Это была жизнь, это был, черт побери, целый мир, но жена этого не понимала и была, надо признать, права. Он пытался объяснить, пытался даже приобщить ее к этой отраве, но она боялась компьютера, словно тот мог вдруг броситься на нее и укусить. Более того, она подозревала, что Павел изменяет ей — не с компьютером, а с другими женщинами. Это-то его и бесило — невозможность объясниться с самым близким, казалось бы, человеком, что-то доказать, словно они говорили на разных языках... Да так оно, наверное, и было.
В конце концов они развелись, промучившись вместе четыре года. Развелись, само собой, со скандалом — это только в импортных фильмах про красивую жизнь люди ухитряются расходиться, сохраняя прекрасные отношения и не хлеща на прощание друг друга по морде грязным бельем. Кроме того, не следует забывать о старшем поколении — и теща, и, само собой, свекровь немедленно прибежали и все время стояли рядом, ведрами подливая в костер бензин, как только им казалось, что пламя начинает затухать.
— А, — сказал Павел, обжегшись, — дерьмо!
Он швырнул чашку с недопитым кофе в раковину, полную грязной посуды, так и не поняв, что конкретно он имел в виду, говоря о дерьме, — кофе или свой развод, но зато уверенный, что непременно опоздает на встречу, если сейчас же не начнет шевелить задницей.
Он сунул ноги в кроссовки, сгреб с вешалки куртку и выскочил на лестницу, с грохотом захлопнув за собой дверь.
С низкого неба опять сеялся мелкий серый дождик, вездесущий, как проникающая радиация. Павел поежился, поднимая кожаный воротник куртки, и с неудовольствием подумал, что снова забыл зонтик. Зонт у него был хороший, японский, но вспоминал он о нем, только в очередной раз угодив под дождь.
А зоопарк-то накрылся, подумал он, окидывая взглядом сумеречный купол над головой, с которого в лицо ему сеялась холодная водяная пыль, имевшая привкус железа. Придется опять полдня торчать в кафе, а потом добираться домой на перекладных — через полгорода, леший его забери. А дома, между прочим, в смысле жратвы — хоть шаром покати. «Да уж, — привычно сказал он себе, — отец семейства, кормилец и так далее из меня еще тот...»
Из-за угла вывернулся старенький «Форд» со светящимся в углу лобового стекла зеленым огоньком, и Павел бросился ему наперерез. «Форд» послушно вильнул, прижимаясь к тротуару и зажигая тормозные огни, и тогда Павел с неудовольствием заметил, что на заднем сиденье уже сидят двое пассажиров. Вероятность того, что им окажется по дороге, была ничтожно мала, но Павел все же шагнул с края тротуара навстречу приближавшейся машине — отчасти автоматически, в силу обусловленной мощным похмельем заторможенности реакций, отчасти движимый надеждой, что ему все-таки повезет.
Водитель приоткрыл дверцу, вопросительно глядя на Павла.
— До «Праги» подбросите? — спросил Павел.
— Вообще-то, не по дороге, — с сомнением ответил водитель — мелкий мужичонка с обезьяньими чертами лица, которые не могли скрыть жидкая, плохо произрастающая на бесплодной почве его физиономии бороденка и неровно подстриженные усы той разновидности, которую жена Павла в минуты хорошего настроения называла «усенышами». Он оглянулся на заднее сиденье, где в привольных позах раскинулись его пассажиры — два плечистых парня в мягких кожаных куртках. На голове у одного из них сидела широкополая черная шляпа с ожерельем из явно поддельных клыков какого-то животного, обвивавшим тулью. На его круглой башке с румяными щеками и поросячьими глазками этот вызывающий головной убор выглядел комично, как взобравшаяся на забор корова.
— Не, мужик, так не покатит, — лениво заявил этот ковбой. — Торопимся мы, понимаешь?
— Ребята, а может, подбросите? — спросил Павел, почти ненавидя себя за тот заискивающий тон, которым он говорил с этими «хозяевами жизни». Тем не менее выбора у него не было — до стоянки такси пришлось бы пешкодралить три квартала, и тогда он опоздал бы наверняка... Черт, он и так опаздывал. — Дочка ждет, времени в обрез...
— Не, — повторил «ковбой», поправляя свою дурацкую шляпу. — Нас тоже дочки ждут, извини, братан. Поехали, шеф.
— Да погоди ты, Леший, — сказал второй пассажир, отличавшийся от «ковбоя» разве что отсутствием шляпы да немного более, как показалось Павлу, осмысленным выражением лица. — Ну, чего ты говнишься? Подождут твои шмары, куда они денутся. Садись, земляк, — обратился он к Павлу, — подкинем. Какие могут быть вопросы? Сегодня мы тебя, завтра — ты нас...
Тот, кого он назвал Лешим, хрюкнул, словно его приятель сказал что-то жутко смешное, но возражать не стал. Павел нырнул на переднее сиденье, пока они не передумали, и похожий на бородатую макаку водитель тронул машину с места. Старенький «Форд» отъехал от тротуара и, разбрызгивая скопившиеся в выбоинах дорожного покрытия лужи, покатился по улице.
— Спасибо, — сказал Павел через плечо, поудобнее устраиваясь на сиденье. — Выручили.
— Из «спасибо» шубу не сошьешь, — буркнул «ковбой», глядя в окно.
— Да заглохни ты, — оборвал его второй. — К дочке, значит? — обратился он к Павлу.
Тот кивнул.
— А где дочка-то? — не отставал от него любопытный пассажир.
— С матерью живет, — неохотно ответил Павел. Исповедоваться перед этой несимпатичной парочкой ему не хотелось, но сочинять что-то не было сил, а просто промолчать было бы невежливо, особенно после того, как его согласились подбросить.
— А ты, значит, вроде как на свиданку, — заключил его собеседник, очевидно, удовлетворенный тем, что разобрался в сложной житейской ситуации. — Ждет, небось, дочка-то?
— Ждет, — лаконично ответил Павел.
«Ковбой» вдруг длинно и как-то тоскливо вздохнул, словно все это надоело ему до смерти, поглубже надвинул свою шляпу, взявшись для этого за поля обеими руками, и сказал, по-прежнему глядя в окно:
— Дочка ждет, а папа хакер.
Павел вздрогнул. Тон у Лешего был нехороший, но на тон было плевать. Павел не мог поверить своим ушам. Он сказал «хакер»? Или послышалось?
— Да ну? — ненатурально удивился любопытный приятель Лешего. — Так ведь хакерство вроде бы противозаконно? Как же так, а? — повернулся он к Павлу. — Как же так, братан? Ты что же, в чужие компьютеры залезаешь? И к гаишникам можешь? Это ж бандитизм! А, земляк?
Павел почувствовал, как в мозг, вытесняя остатки алкогольного тумана, холодной брызжущей струей ворвалась паника. Что это? Неужели ментам удалось его вычислить? Неужели...
Он посмотрел на дорогу и понял, что понятия не имеет, куда его везут. Вместо того, чтобы направляться к центру, машина, кружа и петляя, забиралась все глубже в путаницу глухих окраинных улочек. Вокруг мелькали совершенно незнакомые постройки, какие-то Богом забытые ремонтные мастерские, бетонные заборы, заброшенные новостройки за полуобвалившимися дощатыми оградами...
— Куда мы едем? — спросил он, стараясь говорить твердо.
— По делам, — ответил разговорчивый. — Имей совесть, братан. Мы первые сели, нам первым и вылезать. Успеешь ты на свою свиданку. Шеф у нас — профессионал, правда, шеф?
Водитель неопределенно дернул плечом и растянул большой, словно резиновый, рот в некоем подобии усмешки, сверкнув стальными коронками.
— Останови-ка, — потребовал у него Павел. — Я передумал.
— Да погоди, чудила, — миролюбиво сказал разговорчивый. — Куда ты пойдешь? На улице дождь, а тут даже автобусы не ходят. И потом, ты нам еще не рассказал, как дошел до жизни такой, что по чужим секретам шаришь.
Машина продолжала катиться, даже не притормозив. Жилые кварталы кончились, и теперь справа тянулся казавшийся бесконечным мокрый кирпичный забор, еще сохранявший на своей выщербленной поверхности следы побелки, а слева мок под продолжавшим усиливаться дождем громадный, поросший чахлыми сорняками глинистый пустырь. Дорога здесь напоминала трассу гигантского слалома, петлявшую между огромными, до краев заполненными грязной водой выбоинами, края которых ощетинились острыми зубцами обломанного асфальта, и водителю пришлось-таки сбросить скорость, чтобы машина не превратилась в груду не поддающегося восстановлению хлама. Павел вдруг с предельной, не оставлявшей места для сомнений ясностью понял, что сейчас произойдет. Он не думал о том, каким образом эти люди вышли на него — на раздумья не оставалось времени. Нужно было действовать, но он все еще медлил, уже зная правду, но все еще не будучи в состоянии принять ее такой, какой она была, как и всякий нормальный человек на его месте — человек, грубым рывком втянутый в огромную электрическую мясорубку только потому, что край его одежды оказался слишком близко от вращающегося с бешеной скоростью архимедова винта.
Огромным усилием воли сбросив с себя оцепенение, в котором было даже некое не вполне объяснимое очарование — очарование смерти, понял он со все той же холодной, пугающей ясностью, — Павел рванул на себя пластмассовую ручку дверцы, толкнул дверцу плечом и бросил непослушное тело навстречу несущейся в нескольких сантиметрах от его ног, размытой скоростью грязной поверхности дороги. Он прыгнул не сразу — при взгляде на эту размытую полосу скорость казалась близкой к сверхзвуковой, и этой микроскопической задержки с лихвой хватило его разговорчивому попутчику на то, чтобы выхватить из кармана тусклый обшарпанный наган и нажать на спусковой крючок.
Павел упал на дорогу и покатился, обдирая колени и локти, уже зная, что у него пробито легкое, но все еще надеясь встать и попытаться скрыться. Водитель «Форда» резко ударил по тормозам, и машина стала, как вкопанная, тяжело клюнув носом, метрах в четырех от пытавшегося подняться на четвереньки Павла. Обе задние дверцы распахнулись, и Павел услышал, как убийцы бегут к нему прямо по лужам. Перед глазами у него качался и прыгал в такт его безнадежным попыткам подняться мокрый, испятнанный лепешками рыжей глины асфальт, и ему вдруг стало ужасно обидно при мысли, что вот этот кусок грязной дороги будет последним, что он увидит в жизни.
Пуля ударила его в бок, как кованый сапог, опрокинув на спину. Теперь он видел низкое серое небо, с которого расширяющейся книзу воронкой продолжал падать холодный дождь. Он поймал пересохшими губами несколько капель, а потом в поле его зрения возникли лицо разговорчивого и его рука, сжимавшая наган. Казавшийся огромным, как автомобильная шина, пустой глаз револьверного дула уставился на него сверху вниз.
— Куда ж ты побежал, братуха? — немного запыхавшимся голосом сказал разговорчивый, и в ту же секунду черная пустота заполнилась грохочущим пламенем.
Остроносая револьверная пуля ударила Павла Смирнова точно в середину лба, мгновенно излечив его от похмелья.
— Готов? — спросил от машины Леший.
— Готовее не бывает, — ответил разговорчивый, пряча наган в просторный карман своей мягкой кожаной куртки.
Они уселись в машину, и старый «Форд-гранада», осторожно объезжая рытвины, поехал прочь от этого гиблого места, оставив тело хакера Паши мокнуть под дождем.
На стоянке возле большого универсама они бросили угнанный два часа назад «Форд» и разошлись в разные стороны. Уходя, водитель по привычке выключил зажигание, и зеленый огонек под лобовым стеклом машины погас.
* * *
Виктор Николаевич старался не смотреть в зеркало — зрелище, которое он там видел, вызывало у него приступы бессильной злобы и крайне неприятные воспоминания о дважды пережитом унижении. Но бриться, не глядя в зеркало, было трудновато, а он терпеть не мог ходить небритым, даже больше, пожалуй, чем получать по морде. Поэтому смотреть в зеркало все же приходилось. Он старался сосредоточить взгляд на своем подбородке, покрытом мыльной пеной, но это все равно назойливо лезло в глаза.
Два шва на верхней губе. Один на нижней. Треснувшее стекло очков, как у очкарика, которому в школе нет прохода от хулиганов. И, конечно, выбитые зубы — два зуба, если быть точным. Прямо по центру. Красота! Если держать рот закрытым, то этого не видно, но языку не запретишь все время нащупывать острые, постоянно ноющие пеньки. Врач сказал, что не сможет заняться его зубами, пока не снимут швы.
Просто чудесно. Это было, черт возьми, просто восхитительно!
«Убью, — подумал он, автоматически двигая бритвой. — Изнасилую и убью. Можно, конечно, и наоборот, но тогда она не сможет кричать. А я хочу, чтобы она кричала. Я хочу, чтобы она визжала, как свинья, и сопротивлялась. Эта сука. Дешевка. Мразь, просто фригидная мразь».
Он поморщился от унизительного воспоминания: во время их последней встречи визжать пришлось не ей, а ему. Не удержался. Это было так неожиданно и так зверски, нестерпимо больно! Рацией.
Портативной рацией, а потом еще чем-то — кажется, графином.
И пистолет. Хороший пистолет. Слава Богу, что не табельный.
На работе снова пришлось врать... Опять врать. Он столько врал в последнее время, что начал бояться запутаться. Сказал, что угодил в аварию. Поверили? Да черт их знает, может, и поверили. Так или иначе, с походами в этот кабак пора завязывать, это становится опасным.
Он настороженно прислушался к тому, как гремит на кухне сковородками жена. Процесс приготовления пищи у нее всегда сопровождался диким грохотом, словно на кухне разгорался очередной региональный конфликт и стороны уже перешли от оскорблений в печати и по радио к артиллерийской подготовке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49