«А как же еще прикажете писать, молодой человек?» — спросил он, единственный раз коротко взглянув на Андрея из-под кустистых седых бровей.
Цены здесь были вполне умеренными, да у Кати и в мыслях не было приобретать здесь что бы то ни было, но Андрей все равно принялся торговаться — из принципа, как объяснил он пытавшейся оттащить его за рукав Кате. Маринист неожиданно поддержал его, и они с жаром препирались почти полчаса, в результате чего Андрей стал обладателем сырого, пахнущего свежей масляной краской холста, который немедленно вручил Кате с самым торжественным видом. Убрав деньги в карман, художник тут же вынул из стоявшей рядом с этюдником огромной брезентовой сумки новый подрамник с холстом, на котором Катя с веселым изумлением увидела подмалевок того же пейзажа, что был у нее в руках, и принялся за работу с таким видом, словно и не прерывал ее. Это было последней каплей — Катя досмеялась до икоты и едва не уронила драгоценное живописное полотно на грязный асфальт.
Они гуляли долго и вернулись в квартиру на Старом Арбате спустя полтора часа после того, как последний техник, устанавливавший аппарату прослушивания, покинул Катино жилище, аккуратно заперев за собой дверь. Неутомимый Андрей прошелся по подъезду, щедро расточая во все стороны улыбки, комплименты и шутки, и вскоре приволок откуда-то старую раскладушку, избавив Катю от необходимости спать на полу. Картину он повесил на торчавший из стены гвоздь, оставленный старыми хозяевами квартиры. Картина была без рамы, но это все равно было красиво, и даже не столько красиво, сколько уютно — этот кусок испачканного масляной краской холста каким-то непостижимым образом придавал голой комнате более или менее обжитой вид.
— Занавесок не хватает, — словно читая Катины мысли, сказал Андрей. — Занавески повесить, и будет то, что надо — уютно и ничего лишнего.
Они расстались — Кате пора было собираться на работу, да и Андрея ждали какие-то его ночные дела, оставлявшие его дни свободными. «Паритет и равноправие, — напомнила себе Катя. — Господи, как же я от всего этого устала!»
Они условились, что завтра утром Андрей вернется с вещами. «„С вещами“ — это звучит несколько зловеще, — рассмеявшись, сказал Андрей. — Напоминает тридцать седьмой год». Катя немедленно принялась было объяснять, что она не имела в виду ничего подобного и что он совершенно свободен, но Андрей закрыл ей рот поцелуем и легко сбежал с третьего этажа по старым, стершимся ступеням. На площадке между вторым и третьим этажами он обернулся и помахал стоявшей у дверей квартиры Кате рукой.
* * *
Стукач нервно закурил и посмотрел на часы — время уходило, и с каждой упущенной минутой увеличивались его шансы на провал. Полковник что-то темнил в последнее время, что-то затевал в своей обычной иезуитской манере — втихаря, исподволь... Честно говоря, стукач был удивлен этим взрывом начальственной активности — он-то полагал полковника полностью спекшимся, признавшим свое поражение в схватке с Головой и ныне вяло отрабатывающим свой номер... Еще немного, думал стукач, и эта старая сволочь честно, во весь голос сказала бы: виноват, товарищи, обгадился, не по Сеньке шапка... И вдруг эта его противоестественная ласковость, это его пожатие рук подчиненных по утрам — верный признак того, что старый лис что-то задумал. Обычно такие периоды ласковости и христианской любви полковника к ближним своим заканчивались одним-единственным молниеносным, похожим на бросок змеи, ударом, и стукач в последнее время начал сильно опасаться, что этот удар может быть направлен в него. Этот приложит так, что потом не поднимешься, с тоской подумал стукач, рассеянно роняя пепел на приборный щиток своей вишневой «Лады».
А теперь еще Голова. Голова и эта бешеная сучка, которую он ни с того ни с сего решил продвинуть из официанток в охранники... и вообще, носится он с этой приблудной девкой, как с писаной торбой, нашел сокровище в навозной куче... Хахаль у нее, видите ли, появился. Кому интересно, с кем трахается эта шалава? Уж, во всяком случае, не мне, решил стукач. Голове это интересно, так пусть бы и пас ее сам... бизнесмен, мать его.
Он торчал здесь, в этом арбатском дворике, уже битый час. За это время какая-то наглая ворона успела обгадить капот его машины. Птичье дерьмо разъедает эмаль — он весь извелся, представляя, что делает эта дрянь с вишневым лаком и какое после нее останется пятно, — но выйти из машины и стереть с капота отвратительное белое пятно не решался. Если, упаси Боже, подозрения Головы не беспочвенны, то засветиться сейчас было бы смерти подобно. Черт с ней, с эмалью — насквозь не проест, не кислота все-таки...
Справа певуче заскрипела и пушечно бухнула, закрываясь, дверь подъезда. Стукач резко повернул голову на звук и застыл, не донеся сигарету до губ. Ему захотелось сжаться в комок и закатиться куда-нибудь в уголок сиденья, а еще лучше — под педали... а я что, я — ничего... лежу вот, отдыхаю... Он остался сидеть неподвижно, мгновенно сообразив две вещи: во-первых, то, что стекла в машине тонированные и разглядеть его лицо с улицы никак невозможно, а во-вторых, то, что сопляк знает его машину, как облупленную. Он не воспринял это задание Головы всерьез, и — вот он, результат. Хавай, дружок, расхлебывай... смотри, не подавись.
Чего там, наискосок метнулась в мозгу паническая мысль, — уже подавился. Пока доберешься до телефона, пока Голова пошлет людей, пока те доедут до места, мальчишка, хоть и сопляк, успеет все понять и даже, скорее всего, доложить — по телефону или лично...
— Не думай о секундах свысока, — бормотал он, лихорадочно навинчивая глушитель на ствол пистолета. — Свистят они... как пули, блин... как пули у виска...
Он совершенно не сознавал, что делает и что говорит, полностью поглощенный наблюдением за вышедшим из подъезда человеком. Ай да Голова, думал он. Но полковник-то, полковник! Ишь, чего удумал! Все попробовал, а теперь, значит, решил через кровать... Разумно, конечно, — с точки зрения полковника. Шалишь, брат, подумал он. Пора бы тебе угомониться. Так ведь всех перешлепают, и останешься ты командовать своей Зинулей, старый козел...
Мальчишка оказался полным лопухом — он даже не посмотрел по сторонам, быстрым шагом пройдя под самой стеной дома и свернув на Арбат. Да, подумал стукач. Да, полковник. С такими орлами тебе Голову не взять... а уж меня и подавно. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел... а от тебя, полковник, и подавно уйду. Молодец, Голова. Вот бы кого в президенты. У него бы вся эта чиновничья сволочь копейки под ноготь не зажала...
Только теперь он заметил, что держит в руках пистолет, и запоздало похолодел. Это что же, с растущим ужасом подумал он, — что же это я, замочить его, что ли, собирался? Прямо здесь? Прямо из своей машины? Засветло? Совсем ополоумел, недоносок...
Кое-как затолкав пистолет в бардачок, он трясущейся рукой запустил двигатель, сквозь узкую арку выехал со двора и отправился на поиски исправного таксофона — следовало немедленно поставить Голову в известность о том, что его подозрения подтвердились на все сто процентов, и ухажер Птицы, как говорится, казачок засланный.
Катю разбудил звонок в дверь. «Андрюшка, — подумала она, не открывая глаз, и почувствовала, как откуда-то от сердца по всему телу разливается блаженное тепло. — Пришел... Только что же это он в дверь-то наяривает, у него же ключ... Забыл, наверное, или руки заняты. А вот не буду вставать. Пусть сам войдет, а я его подожду... тепленькая».
Звонок, однако, продолжал надоедливо дилинькать, прогоняя остатки сна. «Точно, руки заняты», — подумала Катя, сбрасывая ноги с раскладушки и протирая глаза. Мысль получилась будничная, какая-то очень семейная, словно Катя была не Катя, а обремененная тремя детьми домохозяйка, которая, устав от хлопот по дому, прилегла отдохнуть, а теперь вот вынуждена вставать, чтобы открыть дверь растяпе-мужу, который не догадается поставить на пол пакет с продуктами и достать из кармана ключ.
Шаркая по полу кроссовками — она спала, не раздеваясь, — и зевая во весь рот, она подошла к двери и отперла замок, даже не удосужившись заглянуть в глазок — в конце концов, кто это мог быть, если не Андрей?
За дверью стоял очень серьезный молодой человек, который был бы очень похож на Андрея, если бы не милицейская форма с погонами старшего лейтенанта. Катя отшатнулась — слава Богу, только внутренне — и вовремя сдержалась, чтобы не захлопнуть дверь. Вот черт, обреченно подумала она. Андрей придет, а меня нет... в кутузке я, знаете ли. Оперативно работают, про себя похвалила она «внутренние органы». Молодцы.
— Здравствуйте, — вполне мирно сказал милиционер. — Войти можно?
— А зачем? — осторожно спросила Катя. — Вы, вообще-то, кто?
— О, Господи, — устало сказал старший лейтенант. — Участковый я. Старший лейтенант Вологдин. Вот мое удостоверение.
Катя бросила на удостоверение быстрый невнимательный взгляд и посторонилась, пропуская милиционера в квартиру. Когда тот прошел мимо нее, повернувшись спиной, она подумала, что неплохо было бы гвоздануть его чем-нибудь по фуражке и дать тягу, но гвоздить старшего лейтенанта было нечем, а позади, на лестнице, явственно прослушивались какие-то голоса и смутная возня. Кто-то охнул там испуганным бабьим голосом, и другой голос — мужской и сердитый — сказал: «Проходите, проходите...» «Они что, всем отделением пришли меня арестовывать?» — все еще ничего не понимая, подумала Катя. Она закрыла дверь и пошла за участковым.
Тот стоял на пороге комнаты и с интересом оглядывал богатую обстановку, состоявшую из старой раскладушки и одинокого морского пейзажа на стене.
— Кучеряво живете, — сказал он как бы между прочим. — Что-то я вас раньше здесь не видел.
— Я купила эту квартиру, — сказала Катя. — Вот только вчера въехала, еще не успела вещи перевезти.
— Ага, ага, — рассеянно покивал участковый, — ясно. Шума на лестнице не слышали? Недавно, с час назад, не больше.
— Шума? — переспросила Катя. — Вы знаете, я спала. Я в ночь работаю, так что... А что, случилось что-нибудь?
— Случилось, — ответил участковый. — Человека в вашем подъезде зарезали. Совсем распоясались, сволочи... извините.
Вот оно что, подумала Катя. Зарезали кого-то... Значит, он не по мою душу. Кому-то другому не повезло. Интересно, кому? Алкаши какие-нибудь бутылку не поделили...
Внутри ее тела вдруг словно начали тикать большие старые часы — неторопливо, размеренно, со все нарастающей силой. Это тиканье вскоре заполнило Катю целиком, от макушки до кончиков пальцев на ногах, превратившись в мерные глухие удары, и она не сразу поняла, что слышит биение собственного сердца. Дневной свет мигал в такт этим ударам, и Катя почти не слышала собственного голоса, когда отвечала на дежурные милицейские вопросы: имя, паспортные данные, с какого времени проживает в этой квартире... Она уже все знала и совсем не удивилась, когда старший лейтенант Вологдин, приподняв фуражку и почесав согнутым мизинцем макушку, сказал:
— Такое дело, гражданка Воробей... Соседи показывают, что убитый этот вчера у вас гостил. Бегал по квартирам, раскладушку искал... вот эту самую, похоже. — Он кивнул в сторону ничем не застеленной раскладушки, сиротливо торчавшей посреди пустой комнаты.
— А, этот... — словно со стороны услышала Катя собственный голос. — Ужас какой, Господи!
— Похоже, этот самый, — подтвердил участковый, внимательно глядя на Катю. — Шатенистый такой парень, лет двадцати пяти — двадцати семи, под метр восемьдесят. Серый костюм, серые туфли. Фомин Андрей Юрьевич. Хотите посмотреть?
— Посмотреть?
— В смысле, опознать, — поправился участковый.
— Да нет, зачем же... Это наверняка он. Правда, фамилии его я не знаю... не знала. Да, Андрей, он так назвался.
Внутри у Кати все онемело, и только огромные старые часы тикали, заглушая все звуки и заставляя солнце мигать, как подключенную к дизельному генератору лампочку. Катин голос доносился до нее словно издалека — участкового она слышала лучше, — и Катя поражалась тому, как ровно и безразлично он звучит.
— Случайный знакомый, — спокойно и ровно, словно кружево плела, говорила она. — Привязался на улице... картину вот подарил. Я по вернисажу гуляла, на Крымском валу, там он и подошел. В гости набивался. Я ему сказала, что у меня дома даже сесть не на что, а он: ничего, поехали, все достанем. Раскладушку вот откуда-то приволок. Насилу выпроводила.
— В гости вы его не приглашали? — спросил участковый, не поднимая головы от своих бумаг, в которых он что-то писал с пулеметной скоростью.
— Да как вам сказать... В общем-то, приглашала, но скорее для того, чтобы он побыстрее отвязался. Честно говоря, не думала, что он придет.
Катя говорила, борясь с подступающей темнотой. Голова у нее медленно и тошнотворно кружилась, в горле стоял тугой ком, ноги подкашивались, и она оперлась задом о подоконник, чтобы ненароком не упасть прямо на милиционера. Она ответила еще на несколько вопросов, совершенно не понимая их смысла и уже абсолютно не слыша своих ответов, подписала протокол и даже проводила участкового до дверей, немо твердя про себя: опять. Опять, опять, опять... Вещи, к которым я прикасаюсь, превращаются в деньги. Люди, к которым я прикасаюсь, превращаются в вещи. В мертвые, бесполезные, сломанные вещи, которые в моих руках все равно так или иначе превращаются в деньги. Зачем это мне? Почему это происходит именно со мной?
Андрей. Как же так, Андрюша?
Она заперла за участковым дверь, и тогда остатки сил покинули ее. Прислонившись к двери спиной, она медленно съехала по ней, села на корточки, засунула пальцы обеих рук в рот и, до боли закусив их зубами, стала без слов, немо и страшно, выть через этот импровизированный кляп. Рыдания сотрясали все ее тело, но глаза оставались сухими — она многое отдала бы сейчас за то, чтобы заплакать, но отчаяние было слишком велико — оно заполнило собой весь мир, высушив слезные протоки, как суховей. Кроваво-грязный водоворот засасывал ее все глубже в зловонную тьму, где у самого дна кормились огромные слепые чудовища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49